Яд любви

Настоящая несчастная любовь — неизлечимая болезнь. Сначала смутно понимаешь, что с тобой что-то не так, но не понимаешь, что именно… Потом появляются приступы боли. На них стараешься не обращать внимания, и уверяешь себя, что это случайность и все пройдет само собой. Приступы становятся чаще, боль — сильнее. Начинаешь искать обезболивающие — дела, друзья, работа, хобби, алкоголь, сигареты, наркотики… Боль чуть утихает, потом возвращается с новой силой. В конце концов она становится постоянной и невыносимой.

Я, видимо, сумасшедший, раз люблю его. Пытаюсь его забыть, уйти. Но стоило услышать его голос, ощутить прикосновения, как я сразу же все прощал. Хотя я говорил себе: «Не шепчи мне слова красивые… Ведь итак мое сердце мается. Я знаю, что твои чувства лживые, и ты лишь хочешь оттрахать меня, приходя пьяным». А если я не позволял себе быть использованным, то здорово получал.

Он мне столько всего говорил, писал и обещал. Задевал за всё живое каждодневными оскорблениями в мою сторону. А потом, когда использовал, откладывал подальше и не замечал в течение всего дня.

      Твигги проснулся от головной боли. Было утро и всю ночь он спал на кухне, свернувшись калачиком у батареи. А Мэрилин в то время спал на кровати, куда он никому не позволял ложиться. Поднявшись, Рамирез понял, что его одежда испачкана и порвана. «Последние платье и колготки» — подумал он.

Он налил стакан воды из-под крана, в надежде пробудиться и вспомнить, что вчера произошло. Придя в себя он вспомнил, как пьяный Мэрилин ввалился в квартиру, приставал к нему и…изнасиловал.

Как всегда, в надежде получить ласку, он отправился в спальню, где спал Антихрист. Сейчас было уместно именно Антихрист. Не Брайан, не даже Мэрилин…

Джорди засунул руки под одеяло, но никого там не обнаружил. «Ага… Уже ж одиннадцать часов» — подумал он, взглянув на часы. В это время Мжнсон обычно сидел в баре с друзьями, куда не брал Джо, так как он не входил в их «элиту».

Твигги худыми пальцами стал набирать номер Пого, обычно сидевшего в баре с Мэнсоном.

— Алло, Твигги? — в трубке раздался пьяный голос клавишника.

— Здорово, Пого! Слушай, где Брайан? — поинтересовался парень.

— Эм… А ты не знаешь? Мы поехали в стриптиз-клуб и у нас сейчас самое веселье, — сказал он, крича в трубку, так как голос перебивала громкая музыка.

Твигги ничего не сказал в ответ, лишь сбросил трубку.

Я мог простить всё, но не измену. Прощал боль, оскорбления, унижения… Но этого я не прощу. Я его любил — это было очевидно. Хотя и ненавидел тоже, разумеется. Простить уже хочешь, но не можешь. Не можешь понять, за что он с тобой так обошелся. И презираешь, и скучаешь, и жалеешь — и его и себя. Не знаешь, как быть и что делать. Самое сложное — что ты не можешь это решить…

Может быть, когда-нибудь я смогу дышать воздухом и не чувствовать в нем твоего запаха, закрывать глаза и не продолжать воображать счастливую любовь. Может быть, когда-нибудь все мои демоны разбредутся по свету и оставят меня в покое… Но не в этой жизни.

Ты был единственным, ради чего я жил, веря твоему признанию по-пьянке. Но ты лишь использовал меня, моё тело, мою слабость.

      Хоть Твигги Рамирезу и было двадцать три, но в душе он всё равно оставался ребёнком. Потому что ничто на свете не может сравниться с потаенной любовью ребенка, такой непритязательной, беззаветной, такой покорной, настороженной и пылкой. Он хотел хотя бы какого-то внимания и нежности со стороны любимого. Он верил в то, что сердце Антихриста растает, но с каждым днём он только больше холодел к нему.

Джорди открыл ящик комода и достал оттуда лезвие, оставленное специально для этого случая. Раньше он наносил порезы лезвием, свидетельствовавшие своей глубиной и расположением больше о ненависти к самому себе, о реакции на глубокое разочарование, а никак не о серьезной попытке самоубийства. Но сейчас был не тот случай. Когда человек теряет все то, чем дорожил. Когда ему некуда пойти. Когда он уже не может ничего изменить, не может воротить время.

Один порез, другой… С каждым разом они всё глубже и всё ближе к венам, с каждым порезом чувствовал всё меньше боли. Твигги провёл худыми пальцами по кровоточащей ране и подполз к стене, краска на которой уже сползала. Он написал лишь: «Яд твоей любви уничтожил меня…»

Последний порез и всё. Он не жалел о своём поступке. Вообще ничего не чувствовал. Разве что облегчение от того, что его больше нет, и еще — опустошенность, будто во нем разверзлась огромная черная дыра.

Всё когда-нибудь заканчивается: терпение, нервы, любовь и жизнь…