Но все же осталось

Сегодня это длится особенно долго. Ник пытается вспомнить, высчитать, сколько уже он вот так привязан к станку, сколько дрожит и бестолково мечется, не в силах сбежать из этого места или хотя бы изменить положение. Сколько вскрикивает хрипло, почти уже беззвучно и совсем неразборчиво. Сколько слезы жгут кожу на щеках. Пытается и не может. Он уже даже не понимает, что с ним делает сейчас его хозяин. Что это так яростно-жгуче касается его бёдер? Плеть? Розга? Он почти перестал различать. Ник старается только дышать, продираясь сквозь боль. А ещё сам себе изумляется, что может сейчас думать. Давно, когда он только попал в этот дом, боль едва ли не перекрывала ужас. Непонимание настолько сильное, что разум оставался не способен осмыслить хоть что-то. Кроме того, что он все ещё жив, но совершенно не рад этому. В то самое первое утро после такой вот ночи, собрав из осколков самого себя бледную, уродливую мозаику, он мечтал только добраться, доползти до двери, а оттуда до выхода из этого дома. Мутными от усталости и казавшегося слишком коротким сна, он осматривал комнату, где хозяин позволил ему забыться, чтобы найти предмет достаточно тонкий и острый, подходящий для замка. Ник знал в этом толк. И знал, что сумеет открыть. Лишь бы не дрожали так руки. Лишь бы никто не услышал. Он сбежит, уйдёт отсюда. Он не должен, просто не может позволить повториться едва пережитой ночи! Только вот дверь оказалась незапертой. Ник понял это, когда она бесшумно открылась, впуская хозяина. Ник посмотрел на него, забыв даже притвориться спящим. Просто не смог. Лишь вжал голову в подушку, понимая, что опоздал. Что теперь не сбежать. Не защититься. Ни от взгляда: острого, слишком внимательного для того, чтобы быть безопасным, ни от рук, прикосновение которых он все ещё чувствовал на своём теле. - Пожалуйста, - только и сумел он прошептать, едва заставив голос послушаться, - не надо. Пожалуйста. Прозвучало совсем безнадёжно и глупо. Он ведь просил и вчера, и не шёпотом вовсе! Он сорвал голос, выкрикивая бесполезное "не надо"! Не послушали его и теперь. - Конечно, надо, - сказал хозяин, подходя ближе и усаживаясь на край кровати. Так близко и страшно. - Давай. Ник не понял сперва, о чем речь, да и не смог бы "дать" ничего вообще. Он глаза-то едва мог держать открытыми. Но все оказалось до странного просто. Хозяин приподнял его голову и поднёс к губам чашку с водой. В тот момент на просьбы, гордость или страх сил не хватило. Ник просто поскорее глотнул, поперхнулся, закашлялся и глотнул снова. Принялся пить торопливо и жадно. И все это время хозяин держал его, позволяя не захлебнуться. Ник тогда не мог обо всем этом думать. Не мог даже ненавидеть собственную глупость, что привела его в этот дом. Ведь видел же, что нового слугу хозяин ищет не просто так. Видел слишком уж пристальный интерес к его телу. Вот только и подумать не мог, что речь не просто о постели. Да вообще не о постели! Вспоминая постепенно подробности той первой, горячечной ночи, Ник твёрдо был уверен в одном: этого хозяин с ним так и не сделал. Ник не знал, почему. Он просто пил, чувствуя, как на это уходят все его силы. Куда он там собирался бежать?! Тут и голову-то на подушку не уронить не вышло бы, если бы хозяин вдруг её отпустил. Но тот не подвёл. Уложил аккуратно, а потом оставил чашку и осторожно, но явно умело, стал перекатывать Ника на живот. Тот застонал снова тихо и жалобно, заскулил, понимая, куда все идёт. Или не понимая. Он просто не смог бы выдержать больше совсем ничего. Но терпеть не пришлось. Его погладили по волосам и плечам, выпутали из одеяла и долго, медленно и глубоко разминали одеревеневшее после страшной ночи тело. Смазывали чем-то оставшиеся ссадины, ушибы и просечки, гладили тепло, но не щекотно. Будто пытались утешить. И, должно быть, согретое, заласканное до самого настоящего обморока тело, отдохнувшее и вкусно накормленное, обмануло мечущийся в непонимании разум. Ник остался и на вторую ночь. Он освоился в слишком большом для одного хозяина доме и даже перестал вздрагивать и прятать смущение под взглядами других слуг. В его жизни не осталось места стыду. Или же он просто об этом не думал. Он вообще отучил себя думать. Как сейчас, когда с протяжными, совершенно пошлыми, тяжелыми стонами принимал удар за ударом, когда чувствовал, как коченеют, огнём горят от напряжения мышцы, как саднит обожженная кожа на чувствительной внутренней стороне бедра. Ни в конце таких вот ночей, когда хозяин сам относил его в постель, когда стирал с него те следы своих развлечений, что можно было стереть, и старательно обрабатывал те, что должны были пройти через неделю-полторы. Как раз тогда, когда хозяину захочется поразвлечься снова. Ник всегда оказывался готов к этому моменту. Не думал он и тогда, когда, отойдя от пережитого, спускался на кухню, чтобы собрать для хозяина поднос с вкусным завтраком. Когда едва не бегом метался по городу, исполняя его поручения. Когда со странным, незнакомым совсем трепетом подавал ему смоченное ароматной водой полотенце, чтобы тот прижал его к только что чисто выбритому лицу. Не думал ни о трепете, ни о странном желании отплатить, отблагодарить за предутреннюю ласку после страшной ночи. А может, и за саму ночь. Единственное время, когда хозяин по-настоящему смотрел на него. Когда помнил его имя. Ник не знал, почему из всех возможных цепляется только за эту мысль. Да ещё разве что за глупое и безнадежное желание сбежать. Ту самую его первую идею сломать замок и оказаться как можно дальше. Ник мог бы это даже сейчас, когда там, наверху, над городом встаёт, должно быть, летнее солнце. Пусть только хозяин ослабит путы, оставит его хоть на миг. Ник подползет к двери на животе, колени давно уже не держат его вес, подтянется, отдыхая через каждое мгновение напряжения, и вскроет этот проклятый замок. Вот только дверь никогда и не была заперта, и это держит сильнее стальной решётки. Сильнее всего, что держало Ника до этого. Он уже не стонет даже, только хрипит и едва не выворачивает из плеч связанные руки, когда тело его скручивает тяжёлая, долгая судорога. Ник больше не может смотреть. Он не знает, как ещё дышит. Ему кажется, он ломается окончательно и навсегда. - Ты что, кончил? - спрашивает хозяин так строго, что становится жутковато. Сквозь бессилие он чувствует себя виноватым и грязным. - Простите, - не шепчет даже, выдыхает Ник, в первый раз за последнее время ощущая жгучий стыд. Он не должен был показать! Должен был удержаться! Это же наверняка не нормально. Какое-то извращение. И хозяин хотел ведь совершенно не этого! - Да мне не мешает, - в голосе хозяина сытость и удивление. В нем нет осуждения, нет отвращения, которых Ник так боялся, и это бросает его за грань запредельной усталости. Облегчение слишком уж сокрушительно. - Даже льстит. Эй, не засыпай. Тебе ещё надо до кровати добраться. Это значит, на сегодня все кончилось. Почти. Ещё совсем немного хозяин подержит его в своих руках. А потом уйдёт спать, оставив незапертой дверь. Ник улыбается, спрятав лицо на его плече. Ещё немного. Но все же осталось.