Об одуванчиках, асфоделях и предназначениях

      Говорят, Танат Жестокосердный ничего не понимает в цветах. Говорят, он даже не сможет отличить одуванчик от асфоделя. Бессовестно лгут.       Только тот, кто ничего не смыслит в устройстве мира, может спутать одуванчик и асфодель, — думает Танат. Да, он ничего не понимает в цветах. Да, путает нарциссы с тюльпанами. Но, чтобы отличить одуванчик от асфоделя, не нужно разбираться в цветах. Достаточно просто видеть.       Одуванчики — цветы жизни. Раскрываются весной, приветствуя ее своим ароматом. В эту пору они повсюду. Маленькие отражения Гелиосовой колесницы просто переполняют Средний мир. Они на каждом лугу, в каждом овраге. Куда бы ты не ступил, обязательно попадешь на золотистую головку. Буйная, яркая, бьющая в глаза жизнь. И быстротечная. Одуванчики отцветают в неделю, покрываются пухом седины. Ветер — будто отражение Танатова меча — сдувает белые пряди, разносит повсюду, щедро усеивает ими землю, реки, горизонтальные поверхности в домах смертных… А из этих прядей вырастают новые цветы, такие же неуемные, такие же недолговечные, такие же живые.       Цикл повторяется из недели в неделю, из весны в весну, из года в год. Каждый раз возвращение Владычицы на поверхность знаменуется появлением этих цветов. Кажется, Персефона любит одуванчики. Впрочем, они и без любви Весны проросли бы. Им ничье разрешение не требуется. Наглые и бесцеремонные. Как сама жизнь.       Асфодели — цветы смерти. В Среднем мире растут редко и как будто через силу. Как чужие. Их дом — Подземное царство. Там они повсюду. Мир пропитался их сонным ароматом, приносящим забвение, избавляющим от печали. Они, кажется, не умирают вовсе — да и как может умереть что-то в царстве мертвых! Лепестки не сморщиваются, не опадают. Но и не распускаются бутоны, не тянутся к солнцу юные побеги. Может, потому, что нет солнца. А может, потому что в смерти нет места ни детству, ни старости. Только сон, только вечность. Забвение и покой.       Но они тоже желтые. И тоже неистребимые, хотя и не так, как одуванчики. Их упорство отдает неизбежностью. И им тоже не нужно ничье разрешение, чтобы цвести, потому что смерти свойственно не спрашивать. Она просто есть.       Макария любит одуванчики. Плетет из них венки, вдыхает аромат, пачкая нос желтой пыльцой. Смеется — она вообще часто смеется. Танцует, стараясь не ступать на желтые цветы. Напрасно старается, — думает Танат. Чтобы не затоптать этих цветов, нужно иметь крылья.       Еще Танат думает, что для нее это правильно. Живым — живое. Раз уж родилась у Подземных Владык живая дочь, так пускай кружится среди цветов жизни. Смертные говорят: «Дети — цветы жизни», — шепчет память. Танат хмыкает, оценивающе смотрит на кружащееся в танце дитя. Ну да, — думает он. Цветок. Одуванчик. А что? Волосы рыжие, повсюду носится, нахальства — хоть отбавляй. И беззаботности. Яркая, искренняя. Открытая. Не знающая стеснения. Она ведь не умеет смущаться, — дошло неожиданно. Не знает, что это такое. Если рассказать — не поймет. Что взять с жизни во плоти?       В этот момент его и накрыло. Только что перед глазами был луг со смеющейся девчонкой, и вдруг — нити, переплетающиеся между собой, среди которых отчетливо выделялась одна. Рыжая, сразу подумалось — ее. И еще показалось — так могла бы выглядеть нить одуванчика, если бы цветы имели судьбу. И голос, кажется, Атропос, — почему Атропос, когда должна быть Клото? — провозглашающий: «Блаженная Смерть!»       И тут же, без всякого перехода, снова поляна. Одуванчики эти. Кружащаяся царевна, что-то напевающая под нос. Только теперь он не мог на нее взглянуть, потому что перед глазами снова вставала нить, а в ушах звучал голос.       Потом пришла злость. Первым порывом было рвануть на Олимп и поубивать Прях к Хаосовой матери, потому что нельзя же так, в самом деле, нельзя этой девчонке быть смертью, она же сломается, она же жизнь во плоти, вы ее видели вообще?!       Потом голова остыла. Мысль показалась на редкость дурацкой. Когда на Мойр действовали такие аргументы, слова, с которыми он не в ладах, кулаки, меч, да вообще что-нибудь? Они же Насмешницы и любят мешать несмешиваемое. Подсадят одуванчик к асфоделям и смотрят, что выйдет. Ничего с этим не сделаешь.       Полыхающие воды Флегетона сменились скорбными волнами Коцита. Ничего не сделаешь. Решение принято, жребий взят, и Ананка давно занесла в свой свиток итог. Вернее, приговор.       Приговор: носить в себе расколотый мир. Приговор: навсегда потерять дом. Приговор: ненавидеть то, что делаешь, выцвести, побледнеть, навеки замереть в душе, или бушевать, ненавидеть, но не мочь ничего изменить. Приговор: быть везде чужой. Не иметь возможности уйти в родной Средний мир, потому что ты для него чужая. Быть прикованной к Подземному миру, хотя он для тебя чужой. Приговор: не иметь возможности даже просто уйти и обрести покой, потому что боги бессмертны.       Вечный одуванчик среди асфоделей. Вечный асфодель среди одуванчиков. Ты всегда будешь одиноким цветком, царевна, — думает Танат. Потому что можно не разбираться в цветах, но уметь отличать одуванчики от асфоделей. Потому что никто никогда не вплетет одуванчик и асфодель в один венок. Если, конечно, он хоть что-то смыслит в мире.       Прости, Маленькая Блаженная. На этот раз я не могу защитить тебя.       Макария любит асфодели. Когда она спускается в Подземный мир, то непременно заходит на поля, усеянные цветами смерти. Касается пальцами бледно-желтых лепестков, вдыхает аромат забвения и покоя. И снова кружится в танце, который смотрится здесь неуместно. По крайней мере, Танат находит его неуместным, хотя с каждым разом у царевны выходит все лучше и лучше. Впрочем, Убийца не смотрит. Вернее, старается не смотреть, чтобы не вспоминать медную нить и голос: «Блаженная Смерть». Но не смотреть выходит не всегда.       Персефона и Макария вернулись на поверхность всего пару недель назад, а вся земля уже покрыта золотистым ковром. Дитя Подземных Владык танцует среди любимых цветов. Она и асфодели любит, — шепчет что-то внутри. Кажется, не меньше, чем одуванчики. Танат думает, что это несусветная чушь. Невозможно любить одновременно и одуванчики, и асфодели. Их нельзя даже переплести в одном венке. Нельзя смешивать жизнь и смерть. Жестокосердный противится, но взгляд невольно выхватывает в руках царевны букетик цветов. Нарвала одуванчиков? Нет, — отвечает следующее мгновение. Принесла с собой асфоделей. Немыслимо. Невероятно, но факт: в этом Убийца ошибиться не может. Да букет даже смотрится здесь неуместно, неловко, будто взяли кусок с картины и приклеили на другую — чужеродность так и мелькает в каждой черте.       Но асфодели тоже желтые, — неожиданно мелькает в голове. И тоже растут повсюду, не спрашивая разрешения. И тоже цветут круглый год, хотя и другим способом. И, — подмечает взгляд, — с танцем Макарии различий становится все меньше… Она что, вздумала нарушить порядок? Но Маленькая Блаженная ведь не может…       Маленькую Блаженную, кажется, забыли предупредить, что она не может.       Маленькая Блаженная задумчиво вплетает асфодель в венок из одуванчиков.