forget this not

отчаяние и страх оседают где-то внутри осколками, и все, что остается – тупо смотреть перед собой и глотать воздух. это нелогично и бессмысленно – андроидам незачем дышать – но он ничего с этим не может поделать. его руки подрагивают, а в голове не остается ничего. это не его – он знает, он точно знает, что жив, но чужое воспоминание вгрызается в память навязчивым сбоем системы и остается там, чтобы напоминать, что такое страх. страх настоящей смерти. не той, что была просто набором сведений после первого провала с заложником. не той, что случилась позже, когда он сорвался с поезда, а той самой – единственной и окончательной. и это больно. так больно, что все системы вопят о программном сбое, а в висках стучит осознание самого непоправимого и ужасного. - эй, коннор! – голос хэнка звучит глухо и вязко, словно у коннора на время отказали системы слуха, а весь мир вокруг стал на три тона тише. – ты в норме? коннор? - да. - ты ранен? - в норме, - если нормой можно назвать то чувство, что изъедало его изнутри. андроиды так не могут, андроиды так не должны, андроиды – машины, а машины не чувствуют ничего, кроме программы, и все остальное – системный сбой. а значит коннор подлежит замене. а значит он… должен умереть?.. - и почему ты никогда меня не слушаешь?! – хэнк злится, это слышно очень четко, и такое чувство, будто ему не все равно. будто коннору можно быть не в порядке. - я чувствовал, как он умер, - как ему было страшно, до одури страшно, - будто это умер я, - будто это его ощущение неизбежного конца, когда все, что остается пустить себе пулю в голову и знать, что после будет ничего. абсолютное ничего. и все равно нажимать на курок. отчаяние и страх все еще оседают у него в системе. в его пальцах все еще отчетливо ощущается не его пистолет, и в голове остается только одно. - я испугался. того, что уже ничего не будет как прежде.