***
Кислая мина за прилавком с особым успехом распугивает посетителей. По ней читается без особого труда — необязательно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: «Что. Я. Вообще. Здесь. Мать его. Забыл». Фрэнк Арчер, если быть откровенным, не знает, что он здесь забыл. Думает, как же плохо быть студентом — о, и можно, конечно же, опустить тот факт, что очередной экзамен сдан на «отлично», если всё равно приходится возвращаться сюда, не успевая толком переодеться или хотя бы поесть. Арчеру вообще кажется, что скоро доставшийся ему отцовский кожаный ремень будет нуждаться в дополнительном отверстии, чтобы удержать подкатаннные нелепо форменные брюки на поясе. А ещё Арчер мало понимает — как при всем своём нежелании лишний раз обмолвиться с кем-то словом он устроился бариста на вторую смену в маленьком, открывшемся совсем недавно на одной из главных улиц столицы кофешопе. По правде говоря, выбирать здесь определённо не из чего: работать в баре он не согласился бы даже под угрозой смерти, вынужденный вклиниваться прямо в ненавистную, мало что соображающую толпу пьяных молодых людей — шустро бегать между столиков в дурацком галстуке-бабочке, собирая заказы — тем паче. Когда из двух зол приходится выбирать меньшее, молодой студент предпочитает варить кофе — сбегает из военной академии, в которую когда-то так мечтал поступить, и заваливается неуклюже, в чём был, за новёхонькую, гладко отполированную стойку из чёрного дерева, где завязывает смешно свисающие на лицо тёмные пряди длинной чёлки в маленький нелепый хвостик, поправляет нарочито сурово очки в чёрной роговой оправе. Он хищно щурится из-за массивных стёкол, в очередной раз бросая вызов — в первую очередь самому себе; обещает, что когда закончит академию, изменит свой внешний вид чуть более, чем полностью. В первую очередь — подстрижётся, сменит очки на более демократичные и менее приметные контактные линзы — во вторую. А ещё в этом списке обязательств далеко не на последнем месте он ставит воображаемую галочку рядом с «никогда больше ни под каким предлогом сюда не возвращаться…хотя кофе, надо признать, здесь весьма неплох» — если бы, конечно, всё зависело лишь от качества прожаренных тщательно зёрен. Арчер получает удовольствие, когда перемалывает их почти что в пыль, а потом засыпает в нагретую заранее керамическую турку — медленно помешивает, почти любовно (если в его отношении вообще можно было бы применить это странное слово), и скрипит зубами невольно каждый раз, когда очередной посетитель обязательно просит добавить сахар. Разбираясь в тонкостях приготовления исключительно из своего житейского опыта, Фрэнк Арчер знает, что лучше добавлять сахар во время приготовления, а ещё лучше — не добавлять совсем. Как назло, всё это буквально вылетает из головы, когда в очередной раз противно дребезжит раздражающий колокольчик на двери, в проёме мелькает до боли знакомая макушка одного из завсегдатаев заведения — кислая без того мина молодого бариста становится кислее лимона, добавленного в чай одного из посетителей. «Ну как же, чёрт подери, без этого» Хуже, чем необходимость испортить пресловутый кофе лишней ложкой сахара, мысленно желая его будущему владельцу повышенный уровень глюкозы в крови, становится только лоснящийся дурацкий хвостик длинных смоляных волос, ловко откидываемый через плечо, обтягивающая неприлично рельефный торс черная майка и — о боже — нахальные жёлтые глазища, пожирающие его уже не первый день здесь. — Капучино с двумя ложками сахара, — нахальнее необыкновенно подвижных глазищ может быть только этот голос — его тон ленивый, но в нём слышится почти что приказ, так что даже если бы Арчер не знал, всё равно понял бы, что перед ним — военный. Его ровесник, возможно, старше лишь на пару лет. Ни разу, за всю историю посещений набившего оскомину кофешопа, не надевший армейского мундира. Алхимик — думает Арчер, поджимая губы и кивая спешно, цепляясь, как за спасительную соломинку, за возможность отвернуться поскорее. Повернуться спиной — до него доходит запоздало — опрометчиво и глупо для солдата, которым он всегда так рвался стать. Ещё глупее, чем сказать в первый раз, когда он только объявился в заведении, своё имя, услышать чужое в ответ и запомнить, что перед ним некий майор Зольф Кимбли. Имя, признаться, мало о чём ему говорит — куда больше, куда значимее то, как надоедливый посетитель вертится вокруг стойки, и Арчер почему-то уверен, что завсегдатаем тот стал лишь с тех пор, как он работает здесь. Однажды Зольф ловит его — стоящего еле на ногах от дикой усталости — за руку, сразу после окончания рабочего дня, и предлагает, всё так же хищно улыбаясь, уединиться где-нибудь. Арчер помнит, сглатывая ком, застывший в горле, передвигает турку ближе к огню, помешивает медленно, чтобы не сбиться — три раза по часовой, один раз против, три раза по часовой, один раз против.***
— Да брось ты, просто возьмёшь отгул завтра, найдут кого-нибудь. — Мне надо вернуться домой прямо сейчас, родители будут волноваться.
***
Арчер помнит, что врёт ему весьма намеренно — у него всего лишь отец, с которым они не разговаривают, наверное, с тех самых пор, как он поступает в академию. Арчер не ночует дома иногда неделями — остаётся в маленькой комнатушке общежития, где кроме него никто так и не поселился больше, но тем лучше, наверное, для студента, которому всегда есть чем заняться в свободное от учёбы время. От перемолотых почти что в порошок зёрен арабики исходит удушливо-приторный запах ирландского сливочного ликёра, когда вода в турке постепенно греется — принимает в себя щепотку тёртого мускатного ореха, который совсем необязательно добавлять по рецепту, но Арчер всё равно считает, что знает лучше.***
— Ну хочешь, я провожу тебя домой? Скажешь родителям, что заболтался со старым школьным другом. Может, и познакомишь меня с ними. — А потом что? Останешься на ночь? — А можно? — Нет.
***
Турка нагревается до предела в его ладонях, и он еле успевает убрать её с огня — ещё несколько секунд, и кофе безнадежно испортится, пригодный только для того, чтобы вылить его к чертям в стоящую неподалеку раковину. Арчер помнит, что никаких школьных друзей у него отродясь не было — господи, в такую несусветную чушь не поверит даже его отец, вообще привыкший закрывать глаза на то, что происходит в его жизни. А ещё Арчер представляет, как обязательно получит крепкого армейского ремня, снятого с форменных брюк, если действительно вдруг заявится под ручку с каким-нибудь молодым человеком. Необязательно даже с Кимбли, но до него никто не оказывал ему знаков внимания.***
— В любом случае мы можем отправиться ко мне. — Сдурел? Ты знаешь меня всего лишь третий день. — Зато я знаю, что ты прелестно варишь кофе. — И что ты предлагаешь? — Сварить мне его утром как-нибудь, стоя у плиты в одной рубашке. — На кой мне оставаться у тебя до утра? — А вот насчёт этого я мог бы предложить тебе… — Нет.
***
Кимбли по-прежнему смотрит на него — Арчер чувствует, стоя к нему спиной, как тот скользит взглядом по его плечам, по нелепо собранной на макушке чёлке, которую он ещё сильнее хочет вдруг обрезать и причесать назад, по сгорбленной от напряжения, взмокшей незаметно спине. Кимбли не стесняется говорить ему всё прямо, хотя сам Арчер предпочитает молчать — стыдится послать его подальше от себя, уже который день незаметно сжимая руки в кулаки от напряжения. Арчер видит его уже месяц, остающегося после окончания смены, будто нарочно распивающего свой примерзкий подслащенный кофе до самого вечера — знает, даже если тот будет врать, что невозможно остаться здесь до поздней ночи, если уже завтра утром вновь идти на лекции. Он не может ему не нравиться — Арчер привязан к нему болезненно, такому непохожему на него, но одновременно с этим такому, каким он сам очень хочет быть. Привязан и оттого боится.***
— Извини, я мало заинтересован в парнях. — А в девушках? — И в девушках. — А чем тогда ты интересуешься? — Варкой кофе, определённо. — И всё? — Стрельбой. — Я могу забрать тебя вечером после работы, и мы бы вместе постреляли за… — Заткнись.
***
Руку Арчера накрывает непроизвольный тремор, когда он добавляет ненавистный сахар в маленькую чашку: наблюдает, как впиваются мраморными разводами тёплые сливки в едко-чёрную гладь свежесваренного кофейного напитка, и тот вдруг поддается, становясь совсем-совсем мягким — перестаёт быть терпким и напоминает о себе лишь сладковатой горечью на языке. И это совсем уже не тот кофе, который он пьёт сам каждое утро, затянувшись полусонно сигаретой. Фрэнк Арчер даёт себе честное слово, что никогда в жизни не попробует эту приторную гадость, от запаха ванили которой его неизменно тянет чихнуть — и втиснуть как можно скорее злосчастную чашку в руки надоедливому майору, не забывая, впрочем, ещё один авторский штрих — Зольф Кимбли насмешливо растягивает рот в зловредной ухмылке, наблюдая за каждым действием бариста жадно, лоснится весь, будто бродячий кот, которому подкинули из щедрости лишний кусочек докторской колбасы. И берёт чашку сам, не забывая задеть пальцами подрагивающие бледные ладони — как в первый раз, когда касается чужих запястий, и от этого неловко до жути.***
— Ты опять будешь караулить меня здесь? — До тех пор, пока ты не обдумаешь как следует моё предложение. — Я ещё раз отвечаю: нет, нет и ещё раз нет. Мне абсолютно не интересен ты и уж тем более общение с тобой. — Но если бы я не был тебе интересен, ты давно уже перестал бы отвечать на мои слова и ушёл. — Иди нахуй, Кимбли. — Ты можешь называть меня по имени. — Твою же мать, Зольф. — Вот так гораздо лучше.
***
Когда Кимбли одаривает его одобрительным оскалом, Арчер хочет отчаянно стукнуть себя по краснеющей безобразно щеке, чтобы больше не смотреть вообще в его сторону — всё равно смотрит, в очередной раз противореча своим собственным принципам. На самом деле, своим собственным принципам Фрэнк Арчер противоречит с того самого момента, как остаётся однажды один на один с пресловутым покупателем — подпускает чуть ближе, хотя по-прежнему упрямится, барахтается на поверхности, убивает буквально холоднющим взглядом ярко-голубых глаз. Кимбли, только увидев его, ни на секунду не сомневается, что этот мальчишка — снайпер. Зольф Кимбли почти не смотрит на кофе: припоминает и смакует произошедшее недавно — надеется, что Арчер помнит тоже, как возмущённо ругается сначала, а после сам подаётся вперёд, и, кажется, будто вот-вот, ещё немного и попросит сам, но только грубо прерывает вдруг. Бросает вызов взглядом и разворачивается к двери, растрёпанный немного, со съехавшими чуть вбок очками и припухшими порозовевшими губами. У него, уходящего спешным шагом вверх по вечерней улице — смятая цепкими пальцами на груди футболка и алеющий вульгарно засос под ухом. Он даже не пытается прикрыть его прядью волос, хотя на работу сегодня он явился в чёрной форменной кофте: короткий рукав и — Зольф давит смешок, пытаясь сделать вид, что закашлялся — закрытое горло, не придраться просто.***
— Ты вообще понимаешь, что творишь? — А ты ни разу не целовался, чтобы вот так? — Как вот так? В губы, что ли? — Ну, а куда же ещё? — Нет, конечно. — А так и не скажешь. — Ты на что намекаешь сейчас? — Здорово для первого раза, говорю. — Замолчи. — Да брось, ты ведь даже не был против. — А на второй заход — слабо? — Предупреждаю, что ты не отделаешься от меня потом. — Слабо, значит. — Ещё чего!
***
Говоря откровенно, Фрэнк Арчер сам не знает, почему его тянет — он раздражается при виде Кимбли, даже сейчас злится немного, протирая полированную стойку, но не сводит глаз, даже не моргает, боясь упустить. Турка, пока ещё не нужная ему, преданно стоит в сторонке — вся в ожидании новых клиентов — сейчас молодой бариста может позволить себе концентрироваться на нём одном, покусывать в порыве смешанных чувств нижнюю губу. Арчер сам не знает, как умудряется целовать в ответ — он делает всё интуитивно, позволяя себе вырвать из груди всё, а потом снова спрятать. Его мало интересуют парни и ещё меньше девушки. Куда больше — крепкий кофе без сахара и приклад огнестрельного оружия, ложащийся послушно в руку. Губы Кимбли на вкус отдают пеплом и ненавистной ему ванилью — Арчер вгрызается коротко, после чего получает в ответ не менее сильный укус. После — шея, где обещает остаться синяк, ещё после — напряжённое до судорог плечо, прямо сквозь ткань. Полированная стойка из чёрного дерева предупреждающе стонет под таким напором, кофейные зёрна всех сортов и степеней прожарки грозятся рассыпаться тут же — потом не соберёшь, и он не позволяет продолжить. Зольф Кимбли пока ещё не заслуживает титула постоянного покупателя.***
— Нет-нет-нет, ничего такого не будет. — Ты что, серьёзно? — Имей совесть, я здесь работаю. — Ты видишь что-то интересное в том, чтобы иметь совесть? — Лучше поимей её, чем меня. — Подожди, то есть, если не на работе — ты не против? — Не скажу.
***
О том, против он или нет, Арчер сам не решается подумать — боится, что всё-таки совсем не против, но потянуть кота за хвост кажется ему чрезвычайно забавным. В крайнем случае — потянуть за хвост Кимбли. Ему интересно даже, как щекотно, должно быть, смоляные пряди ласкают оголённую кожу, дразнят её…нет, на этот случай есть прекрасная поза наездницы, ну или точнее наездника, во избежание неудобств. Непонятно, зачем Арчер вообще про это думает. Улыбаясь лукаво, Кимбли опускает взгляд в чашку — собирается, наконец, насладиться вкусом свежесваренного кофе и тут же давится от неожиданности, громко кашляет, во все глаза уставившись на поверхность напитка. «Допивай кофе и иди нахуй» — гласят задорные чёрные буковки на нежной молочной пенке. Арчер улыбается ему противно и вредно. Словно ждёт, когда на него обратят внимание, тут же невинно уткнувшись взглядом в столешницу, слишком занятый наведением порядка на своём рабочем месте: к чему смотреть в упор, если всё равно чувствуешь, как в тебя вот-вот полетит проклятущая чашка и отборная армейская брань. А ещё Арчер почему-то понимает, что нахуй пойдёт он сам, если продолжит работать здесь, но всё равно рискует — чем чёрт не шутит.