Подарок для тебя

Отец часто с восторгом твердил о том, как великолепен и успешен его главный проект — сыновья, начисто лишённые эмоций, идеальные воины Джермы. Чушь, конечно, была полнейшая, но отца никто не расстраивал, пусть так считает, если не видит очевидного. Эмоции были. Полезные, нужные эмоции: злость, азарт, ярость… Что может быть лучше, чем злорадство над поверженным врагом? Ниджи обожал эти моменты, когда в воздухе стоял густой плотный пороховой дым, смешивался с холодным металлическим запахом крови, и внутри вскипала чёрная, мрачная радость победы. Ещё были другие эмоции, бесполезные, но в общем-то, терпимые: скука, там, или раздражение. И иногда, очень редко, приходили вредные, ненужные, те самые, которые отец хотел из сыновей вытравить, но не справился. Ниджи долго не мог их разобрать, не знал им названия, даже пугался поначалу. Они хоть и мелькали неявно, неуверенно, слабой тенью, отзвуком настоящих чувств, но всё равно сбивали с толку, мешали. Раздражение обычно накатывало следом за ними. Именно эти ненужные, слюнявые, жалкие отголоски он с некоторых пор испытывал, глядя на Козетту. Вместо такой приятной, колющей кожу изнутри кипучей ярости в груди расползалось что-то тёплое, мягкое, нежное. Ниджи казалось, что он сам размягчается от этого, становится слабым и податливым, не то что удар — тычок пальцем не выдержит. Он ненавидел это состояние, и такая привычная уютная злость приходила на помощь, сминала и выдавливала прочь всю эту липкую гадость — а потом выплёскивалась на Козетту. Ниджи ничего не мог с этим поделать, не мог удержаться посередине между этими крайностями и испытывал потом, уходя прочь, лёгкий, почти неуловимый приступ ещё одного лишнего чувства — совести. Хотя чего такого-то, они все иногда на слугах отрывались — и братья, и отец… ну, кроме Рейджу, может быть. Но иногда смотрел на расцветающие на коже Козетты синяки, наливающиеся красным ссадины, опухшие ушибы и думал: какого ж чёрта ты не сбежишь? Тебе-то эта Джерма никуда не впилась, какая разница, где супы варить? Проваливай, не оборачиваясь, не вспоминай об этом никогда, и я о тебе вспоминать не буду. Почему-то не сбегала. Снова и снова приходила, кланялась, оправдывалась, вжимала голову в плечи, жмурилась перед ударом, заматывалась в бинты и пластыри и опять приходила. Ниджи её понять не мог, а спросить не хотел. А то вдруг бы оказалось, что у неё тоже что-то такое, тёплое-нежное. От одной мысли неуютно становилось. Только вот выносить эти приступы нежности-ярости-совести-нежности-ярости становилось всё сложнее. Выматывали они гораздо сильнее, чем тренировки, чем сражения с самым сильным противником. Да ещё и проклятая совесть с каждым разом лезла всё наглее, всё грубее, а спасительная злость отчего-то стала слабее, приходилось её специально вызывать, накручивать себя. Зато синяки и ссадины на бледной коже Козетты появлялись снова и снова. Он и сдерживаться не мог, и вообще больше не мог — так. — Вы хотели меня видеть? — Козетта придерживала руками подол, который дёргало порывами ветра; Ниджи вызвал её на палубу. Специально, чтобы никто не видел, никто не знал. — У меня подарок для тебя, — сказал он. — Подарок? Когда она удивлялась, глаза казались ещё огромнее и ярче, Ниджи спешно отвёл взгляд. — Ты что, глухая? — раздражённо бросил он. — Да, подарок. Иди сюда. Она подошла к нему, доверчиво глядя снизу вверх своими огромными круглыми глазищами. Внутри снова заныло ненавистное, мягкое-тёплое. Ниджи коснулся подбородка Козетты, провёл кончиками пальцев по щеке, к уху; она вспыхнула, улыбнулась неуверенно, но всё-таки без страха. Дура. Дура! Так и стояла, не шевелясь, только глупо улыбаясь, когда Ниджи скользнул пальцами по затылку, к шее, нащупал слабое местечко и — переломил, одним резким движением. Хруст показался ему оглушительным, на мгновение перекрыл и шелест волн, и крики чаек, и шум ветра. Ниджи не мог заставить себя посмотреть в её лицо, узнать, закрылись ли чёртовы глазищи или так и таращатся на него, только теперь уже невидящим, остекленевшим взглядом. С усилием оттолкнул обмякшее потяжелевшее тело, которое подхватил неосознанно, когда Козетта осела от быстрого смертоносного движения его пальцев. Хорошо оттолкнул, наверняка, чтобы тело перевалилось через низкое ограждение, ухнуло в воду с негромким всплеском. Вот и всё. Быстро и просто. Избавил Джерму от Козетты, и Козетту — от Джермы, такой вот подарок. Теперь точно станет легче. *** — Какой-то ты в последнее время мрачный, — сказал Ичиджи. — Разве? — переспросил Ниджи. — Я что-то не заметил. — Мы зато заметили, — сказал Ёнджи. Вот же, какие проницательные. — И мы даже догадались, в чём дело, — продолжил Ёнджи. — Ну как, догадались… Рейджу подсказала. И мы придумали, как поднять тебе настроение. Ниджи молчал, только зубами скрипнул. Какая у него семья замечательная, не только проницательные, но и заботливые. Аж бесит. — У нас подарок для тебя, — сказал Ичиджи, — пойдём. Ниджи пошёл. Внутри плескалось раздражение, но какое-то глухое, ленивое, слабое. В последнее время все эмоции отчего-то притухли, не только лишние. Правы были на самом деле проницательные родственнички, когда заметили, что с ним в последнее время что-то не то творится, тут не поспоришь… Только когда Ёнджи остановился, шагнул в сторону, пропуская его, Ниджи вынырнул из своих мыслей, сообразил, куда они его привели — в отцовскую лабораторию. — Вот, — торжественно объявил Ёнджи, — специально для тебя. Ичиджи быстро нажал на несколько кнопок, и тяжёлая дверь автоклава с шипением съехала в сторону. — Память, конечно, не вся, последних пары месяцев нет, — продолжал болтать Ёнджи, — никто ж не знал, что понадобится. И так пришлось отца убалтывать, он не хотел ресурсы тратить. Но ты такой кислый ходил, смотреть тошно было. Как тебе, а? Совсем, как настоящая! Ёнджи наконец заткнулся. Ниджи быстро обернулся на братьев, проверить: издеваются? Нет, стояли спокойные, ждали реакции. — Точно, — выдавил он. — Как настоящая. Слова почему-то проходили через горло с трудом. Козетта — клон Козетты — в автоклаве выглядела спокойной, будто спящей. — Да не парься ты, — хлопнул его по плечу Ёнджи, неправильно расценив затянувшееся молчание. — У всех свои слабости. Нет, мы без шуток, конечно, не обойдёмся, но дело в общем-то твоё. Отличная семья, пронеслось в голове скороговоркой, проницательная, заботливая, понимающая… Козетта открыла глаза, и в ту же секунду Ниджи ощутил, как внутри что-то надломилось, хрустнуло, с жутким звуком, тем самым. И не было ничего, ни противного-тёплого-нежного, ни любимого-мрачного-злого. Только сосущая пустота.