Sanctissima

      Во мраке ночи юная цыганочка пробиралась по улицам практически бесшумно. За ней тихо-тихо цокала копытцами Джали. Несмотря на тишину спящего Парижа, Эсмеральда попетляла немного и прижалась к стене одного из домов в узеньком переулке, отчаянно стараясь не дышать и слушая.       Пару минут всё было тихо. Вдалеке что-то упало и загремело, словно упавшее жестяное ведро.       Раздались шаги. Посреди улицы, едва-едва слышно из-за мягких войлочных подошв, кралась фигура в тёмном плаще.       Не видя её рук, цыганка внутренним чутьём ощущала близость острой холодной стали. Джали, прижимавшаяся к хозяйке сбоку, настороженно наставила рожки на тесный вход в проулок. Однако её хозяйка не выглядела такой уж испуганной — лишь с какой-то загадочной улыбкой положила руку на перевязку на бедре, на которой держался её личный кинжал.       Преследовавшая мерзкую цыганку настоятельница остановилась в нерешительности. Она потеряла её пару поворотов назад, но боялась признаться в этом самой себе. Точно так же, как она боялась сказать себе о том, отчего сейчас она не находилась в своей постели в каморке в одной из башен Собора.       Настоятельница Собора Парижской Богоматери Клодетт Фролло задумала убийство.       Несмотря на осунувшийся лик и уже изрядно тронутые сединой волосы, настоятельница была весьма энергичной женщиной. Самостоятельные занятия алхимией, ради которых пришлось таскать несколько тяжеловатые для женщин стеклянно-металлические установки и пару раз даже поворочать древние камни, испещренные полустёртыми надписями, наполняли ее тело неожиданной для женщины выносливостью и силой, не подточенными даже строгостью церковной жизни. Никто бы и не подумал об этом, глядя на строгий стан настоятельницы, скрытый под тёмными одеяниями с широкими рукавами, в которых так удобно делать вид, что твои руки сложены в тайном молитвенном жесте…       Сейчас же рукава и плащ скрывали нож. Нож в некотором роде жертвенный — им Клодетт крошила в порошок некоторые ингредиенты для своих упражнений. Нож, в некотором роде священный.       Нож, во славу Господа и девы Марии, к которой настоятельница так часто обращалась в последнее время, должный сокрушить зло.       Выждав, пока фигура пройдёт ещё несколько шагов, Эсмеральда вынырнула из переулка, быстрым движением вынув кинжал и спрятав его за спиной. Джали выскочила перед хозяйкой, готовая каждую секунду сражаться за её безопасность своими золочёными рожками.       Фигура в тёмном плаще круто развернулась и застыла. Из-под капюшона были видны лишь лихорадочно блестящие глаза. В слабо пробивавшемся сквозь тучи лунном свете сверкнула сталь.       — Ах, это вы преследуете меня! — храбро воскликнула Эсмеральда, делая шажок спиной вперёд, от настоятельницы. Джали шагнула вместе с ней.       — Ведьмино отродье, — глухо выдохнула Клодетт, делая шаг к ней. — Говорят, вы пожираете детей на своих ночных шабашах и танцуете обнажёнными для своих дружков-чертей на лесных полянах!       Клодетт лично слышала эти шёпотки в Соборе. Только железная воля не позволяла ей впиться в горло каждому злому языку, упоминавшему племя этого сладчайшего из грехов настоятельницы.       — Вы — злая женщина, — Эсмеральда повела ручкой, явно показывая, что и она держит козырь за спиной. Клодетт на секунду замерла в нерешительности, но всё же продолжила наступать на цыганку.       — Неважно, что говорит толпа, — голос её внезапно смягчился. Получив возможность снова смотреть на хорошенькое личико с мягким золотистым загаром, на полускрытые от неё темнотой крохотные босые андалусские ножки, на гибкие и тонкие изгибы чужого тела, настоятельница Фролло ощутила, как жажда крови отступила в ней, уступая место другой, не менее страшной для духовного лица жажде. — Ты ведь прекрасно знаешь, кто сегодня служит тебе тенью, не так ли, маленькая танцовщица?       — Чего вы добиваетесь, госпожа настоятельница? — прямо спросила цыганка, озираясь краем глаза. Движения женщины явно указывали, что она хочет заставить Эсмеральду зайти спиной вперёд в один из этих узких, глухих и грязных проулочков между домами, вроде того, в котором она только что пряталась, а затем…       А что затем?       — Я желала бы, чтобы ты никогда не являлась в Париж, цыганка, — в голосе настоятельницы вдруг отразилось столь странное и тяжкое страдание, что Эсмеральда невольно пропустила надлежащий шаг, и почти ощутила горячее чужое дыхание на щеках. — Я желала бы, чтоб всё ваше проклятое племя сгорело. Я желала бы… Я… Я желала бы…       Тучи рассеялись.       Цыганка ясно увидела широкий острый нож, который настоятельница прижимала к своей тяжело вздымавшейся груди.       Эсмеральда крепче сжала рукоятку своего кинжала. По бледным щекам Клодетт скатились несколько крупных слезинок.       — О, моё искушение! — она замахнулась ножом с каким-то безумным выражением лица. Цыганка молниеносным движением отбила лезвие настоятельницы от её же груди и, воспользовавшись заминкой Клодетт, выхватила её нож и выскочила на середину улицы.       — Самоубийца! — вполголоса ужаснулась Эсмеральда и свистнула. Джали, поняв предназначенный только для них двоих язык, толкнула настоятельницу Фролло рожками и припустила по запутанным улочкам Парижа, оставляя бесстрашную хозяйку наедине с её преследовательницей.       Между тем взыгравшая в венах Клодетт кровь несколько улеглась, и она снова полубезумно захохотала.       — О, зачем ты не дала мне свершить эту чудесную жертву, ведьмино отродье? — почти весело и почти в голос спросила Клодетт, повернувшись к цыганке и снова наступая на неё. Эсмеральда на миг немного растерялась, — настоятельница вдруг будто стала выше ростом, нависнув над ней, будто мужчина, — но быстро взяла себя в руки и заговорила весело, даже любезно:       — Зачем вам убивать себя, госпожа настоятельница? А кто же прикажет завтра звонить к заутрене?       — Ты отбираешь нечестивую кровь у Господа, цыганка! — Клодетт протянула руки, но танцовщица ловко увернулась от её объятий. Ещё пребывая в состоянии счастливого безумия, Клодетт лишь засмеялась чуть тише. — Для чего, нечестивая? Что святые Собора сделали тебе, что ты не даёшь моей испорченной крови окропить ступени их святыни, красавица?       — Потому я и не даю, что уважаю Собор, госпожа настоятельница! — Эсмеральда засмеялась почти игриво и вдруг, извернувшись, щёлкнула Клодетт по носу и припустила в сторону, противоположную той, куда скрылась Джали. С непрекращающимся смехом настоятельница бросилась следом за цыганкой.       Эсмеральда легко миновала ворота города, оставленные без присмотра предпочитавшими крепкие напитки и не менее крепкий сон стражниками, и легко побежала к одной из так называемых «загородных резиденций», бывших на самом деле ничем иным, как выплеснувшимся из защитных стен Парижа Парижем.       Здесь, возле нелепо торчавшего прямо у дороги стога с сеном, не убранным нерадивыми хозяевами, настоятельница Фролло схватила наконец цыганку за руку и счастливо захохотала. Боясь её безумия и привлечения каких-нибудь недобросовестных глаз, Эсмеральда выбросила кинжалы в сторону и сама схватила Клодетт за свободную руку.       — Госпожа Фролло! — позвала она. — Госпожа Фролло! Зачем вы бежали за мной? Чего вы хотите от меня?       Смех настоятельницы резко оборвался. В лицо ей бросилась кровь, и Клодетт притянула девушку к себе, жарко обнимая её и шепча всё так же безумно:       — Тебя! Тебя — всё, что я, жалкая, хотела! Тебя, ангел!       Клодетт сбросила капюшон и впилась в губы цыганки жадным поцелуем. Эсмеральда изумилась, и оттого невольно поддалась жестам затуманенного желанием рассудка настоятельницы Фролло. Клодетт же, на время убившая в себе всякий рассудок, легко толкнула танцовщицу в стог ещё мягкого сена и навалилась сверху, покрывая поцелуями вперемешку с горячими молитвами шею и приоткрывшиеся плечи цыганки.       — Госпожа Фролло! — воскликнула цыганка, когда к ней вернулся дар речи, а с ним — неизвестное доселе чувство, жгучее, льющееся по венам, заставлявшее кровь бить в висках, словно в глухой барабан.       Между тем горячие молитвы Клодетт превратились в ласковейшие слова любви, впрочем, всё равно едва долетавшие до слуха пытавшейся совладать со своим телом Эсмеральды. Настоятельница сбросила плащ, набросила его на сено, толкнула цыганку на материю всё же более мягкую, чем сухая трава, и обняла девушку так же страстно, но много нежнее, взявшись одной рукой за поясок её платья.       — Все святые, все боги, какие захочешь, все черти и все ангелы, — шептала Клодетт, упиваясь так легко сорванным поцелуем, — весь мир, все миры, все звёзды свидетели — я люблю тебя, Эсмеральда! Святейшая, слышишь? Я люблю тебя! Люблю, как может и должен лишь мужчина, и всё равно люблю! Люблю больше, чем мужчина сможет! О, если бы ты могла понять!       Услышав своё имя, цыганка вздрогнула и с трудом сфокусировала взгляд на лихорадочно горящих глазах настоятельницы Фролло. Она подняла было руку, чтоб оттолкнуть безумную женщину, но вместо этого рука легла на рано поседевшие, но ещё мягкие волосы Клодетт, и танцовщица бездумно погладила её, словно домашнюю кошку. Настоятельница Фролло замерла, каждой частицей тела наслаждаясь дарованной ей лаской и будто немного успокаиваясь.       — О, госпожа настоятельница, — Эсмеральда приподнялась на локте, не прекращая гладить спутанные волосы Клодетт, и внимательно заглянула ей в глаза. — Эта гонка… Это оружие… Неужели в вас мужская душа, госпожа Фролло?       Клодетт сладостно вздохнула, желая лишь, чтоб горячая рука юной танцовщицы навеки осталась на её затылке. Тогда цыганка набралась смелости и легко, почти неощутимо коснулась губами холодной бледной щеки настоятельницы. Женщина вспыхнула и испустила протяжный, полный скорби стон, заставивший руку на её затылке сжаться в кулачок.       — О нет… Я знаю, ты — попросту грёза моего больного разума, святейшая. Мне снилось лишь золото, в моих мыслях была только алхимия, пока не пришла ты и не забрала это из моих сновидений, забрала их в храм моей любви к тебе! — Клодетт уткнулась лбом в грудь цыганки и отпустила поясок, словно собираясь в мыслями.       Тогда Эсмеральда набралась смелости и, чуточку потянув за седые, но ещё прекрасные локоны, поцеловала настоятельницу в макушку.       — Я клянусь вам, я — не сновидение, госпожа Фролло, — Клодетт подняла лицо. Цыганка дала ей посмотреть в свои глаза с как можно более добрым выражением добрых полминуты, после чего стала нащупывать на такой закрытой одежде настоятельницы какие-нибудь застёжки.       Клодетт поняла её с полужеста и сама сбросила одеяние, оставшись в одной сорочке.       Не давая женщине снова разразиться потоком безумных любовных речей, Эсмеральда скорее обняла её за талию и, поражённая собственной смелостью, поцеловала в губы. Лицо Клодетт от этого будто засветилось изнутри.       — Моя жизнь! — воскликнула она, снимая наконец поясок. Цыганка охнула и стыдливо схватилась за край платья, которое настоятельница Фролло так спешила снять.       — Вы порвёте его, госпожа!       — Пускай! Господь! Дьявол! Пускай! — Клодетт рванула и, взаправду слегка подрав ей юбку, освободила юное прекрасное тело под собой. Глядя на залившуюся румянцем цыганку в серебристом лунном свете, настоятельница издала какой-то утробный рык и впилась с поцелуем в шею Эсмеральды, давая своим рукам абсолютно свободно исследовать желанное трепещущее тело.       В ответ танцовщица застонала, изо всех сил стараясь подавить звук, но он уже ударил в мозг Клодетт, и та поспешила и себя саму освободить наконец от ставшей душной и тяжелой сорочки.       Настоятельница Фролло огладила каждый дюйм золотистой от загара в свете солнца кожи, упиваясь ощущением её мягкости и близости. Она то целовала девушку, то снова прижимала к себе, то вдруг срывалась трогать и гладить её так, что Эсмеральда уже с трудом удерживала стоны. Наконец, собственные желания и чувства подсказали Клодетт, что ей стоило бы попробовать сделать, и она с наслаждением опустила ладони на точёные ножки с маленькими ступнями.       — Да ведает Господь, — счастливо прошептала Клодетт и попробовала наконец, придерживая согнутую в колене ножку танцовщицы за запылившуюся от бега ступню, затронуть самые нежные участки кожи. Цыганка вздрогнула и выгнула спину, издав столь жаркий и мучительно-сладкий стон, что настоятельница едва не скончалась от восторга.       — Богиня, — зашептала она, забрасывая себе на плечо загорелое колено и целуя его, продолжая при этом двигать рукой у бёдер Эсмеральды. — Святая… О, моя дева Мария!       Сама танцовщица могла только кусать свои прелестные кулачки, чтоб не вскрикнуть в голос. Ощущения, что дарила ей настоятельница Фролло, были такими новыми, такими резкими, такими восхитительными…       Клодетт ускорила движения руки, и цыганка, уже почти бывшая на пике, вдруг дёрнулась вперёд так, что впилась пальцами в бледные плечи настоятельницы и, лишь чтобы не издать слишком громких звуков, сама припала к её устам, содрогаясь всем телом от первого в жизни сильного и страстного чувства.       — Святая! — воскликнула Клодетт с торжеством, любуясь страстной мукой на красивом личике Эсмеральды и чувствуя, что от одного её такого вида готова почти испытать то же самое. Женщина подождала, пока цыганка перестанет биться в её руках, и повела рукой по своему собственному телу, намереваясь унять свой любовный пыл. Однако её ладонь встретилась с тонкой изящной ручкой танцовщицы, и щёки настоятельницы заалели.       — Ах! — отозвалась не менее смущённая Эсмеральда, но всё же протянула руку ниже, пробуя действовать, как и Клодетт.       По телу женщины будто пробежал ток, и она невольно прижала цыганку к себе, всем своим видом прося и требуя продолжения. Тогда Эсмеральда сбросила ножку с бледного плеча и, не прекращая двигать рукой так же, как делала это Клодетт, сделав её таким образом абсолютно послушной, уложила настоятельницу и села ей на живот, уже почти не смущаясь своего и её тела.       Клодетт сразу крепко взяла цыганку за плечи, не то боясь потерять её, не то боясь потеряться самой. Девушка смотрела на болезненно зажмуренные веки настоятельницы, на прокусанную до маленькой капельки крови губу, и вдруг ощутила глубокое душевное удовлетворение. Словно так странно, то странное, что они сотворили, и должно было быть таким.       Когда руки Клодетт безвольно сползли по талии Эсмеральды, признавая безоговорочную победу маленьких проворных цыганских ручек, в награду настоятельница получила очередной поцелуй — в полуоткрытые губы, сладкий и нежный, и ей показалось, будто бы чужой горячий язычок коснулся её собственного, от чего Клодетт совсем потеряла голову.       В одном месте стог сена был примят, словно полночи принимал незваных гостей. Возле него валялись забытые кем-то в бескровном споре два кинжала.       На самом краешке неба занималась заря.       Двери Собора Парижской Богоматери закрылись за двумя странными фигурами.