Улитка

Нэйтан пишет песни. Много песен про кровь, насилие, смерть и тяжкие увечья. В их альбомы должен входить только самый смак жестокости и мрака, стопроцентная, ничем не бодяженная этиловая тьма. Этого Нэйтан черпает из вдохновения перламутровыми горстями, расшвыривая по трём гитарам и барабану. Этого у вокалиста порой хлещет через край, а порой — как живых зверей в открытом космосе. Нэйтан творит душой — той неосязаемой и довольно спорной частицей себя, не признающей никакой определённой власти. Но иногда рифма ломается, и слова утрачивают значимость, и не идёт рука, сжимающая ручку до хрустящего перелома. Иногда в душе случаются перебои. - - - Собственно, у Нэйтана никогда особо не наблюдалась склонность к рефлексии. Было бы из-за чего. Ведь самых крутых смертных на планете Земля всего пятеро, и он стоит во главе этого металлического пантеона (в книгах, что порой читал Эксплоужен, боги вечно обитали на какой-то горе или скалах). Порой Мордхаус шатался, трещал от накала страстей, покрывался инеем хандры и паутиной застоя, но не переставал возвышаться над обычным биоговном и той обыденностью, безудержно поглощавшей всех и каждого. Квинтет небожителей имел бесконечную степень свободы и активно ею пользовался; делал, что хотел и когда хотел, плевав на курс доллара, мировую политику и погодные условия. Наркотики килограммами, шлюхи пачками, вкуснейшая жратва тарелками, драгоценные побрякушки тоннами, инструменты — какие угодно, из любого доступного человечеству материала, любая точка мира — в любое время. У Дэдклока есть всё. Ну, почти всё. Потому что в пантеоне живёт шестое божество — и ему доступно гораздо больше, чем услаждающие блага цивилизации. Ему доступна одна-единственная душа. Раненая, готовая, с перебоями. И как раз эту единственную душу он замечать и не желает. - - - Несмотря на всю ненависть к фанатам и тому, что с ними связано, Нэйтан получает неподдельное удовольствие от концертов. Концерты — гигантская, сверхмассивная выгребная яма, куда можно слить все терзающие тебя волнения, не срываясь при этом на труднодоступные эмоции. Навык петь и думать одновременно доведён до такого автоматизма, что во время выступлений солист порождает массу новых текстов для песен. Особенно вдохновляет вероятность того, что шестое божество где-то рядом и видит, как выступает под софитами гордый потомок янееманго. Выгребная яма сжимается, отдаёт по мозгам резиновым мячиком, и блокнот покрывается лихорадочно пляшущими строчками. Ясное дело, половина из исписанных листов уйдёт на хранение в стол, а кое-что — прямиков в сейф, подальше от острых зелёных глаз. Нэйтан не знал, что умеет писать довольно лиричные стихотворения. Он бы рад автоматически назвать бы их «гейской гейщиной»… да вот только челюсть болит, и язык поворачивается с трудом после многочасового концерта. Потом. В следующий раз обязательно назовёт. - - - Чарльз Фостер Оффденсен — сплошная и поперечная загадка за семью печатями под тремя замками. Нэйтан отчётливо это понял после второй принятой бутылки водки в компании Пиклза. Пиклзу вообще хорошо: он познал дао пьянства, заключающееся в принципе «больше — лучше». Его не волнует чужой строгий костюм с иголочки и красный как клюква галстук. Его не волнует тот факт, что шестое божество общается с ними только по делу и всегда стремится исчезнуть на свою проклятую работу. И уж конечно его не раздражает эта антарктическая холодность и едкая щепотка индийского высокомерия. После третьей бутылки Нэйтан стучит кулаком по барной стойке и обещает уехавшему в полные нули барабанщику убить Чарльза самым изощрённым способом и скормить потом труп голодным волкам. После четвёртой бутылки Нэйтан выблёвывает третью на дорогущий ковёр и ненавидит самого себя. Ясно же, что такая тупая, дикая горилла никуда не годится. Оффденсен… он же такой весь из себя. Здоровый. Культурный. Вежливый. Джентльмен с большой буквы, рыцарь, оберегающий покой пятерых бездарных божков-самодуров, не сознающих даже ценности собственной жизни. Невозможно представить Фостера в бухом угаре. Или в окружении голых шлюшек. Или обдолбавшемся в глазные яблоки героином. Фостеру не надо заполнять эту пустоту в себе общепринятыми средствами. У менеджера Дэдклок есть собственное, неизведанное содержание, и на середине пятой бутылки Нэйтан вдруг понимает, что влюбился как раз таки в это самое содержание, которое тщательно блюдёт дистанцию и магнитом притягивает одновременно. Вырубаясь на начале шестой бутылки, Эксплоужен с тоской думает, что наебенивается тут вовсе не тело, которое и так сдаёт по всем фронтам. Наебенивается тут исключительно душа. От горького, горького осознания гнетущей недосягаемости. - - - — Просыпайся, Нэйтан. Иди хуй сосать, думает Нэйтан. У него перебывало много паршивых утр, но это обещало быть чем-то выдающимся. Перед глазами спутались волосы, и ни хрена не видно, что там происходит. Если ориентироваться на звук, то где-то слева раненым солдатом ползёт Пиклз, пытаясь найти минералку. Хорошо ему, он хотя бы руками-ногами шевелить может. Эксплоужен пробует — ни в какую. — У вас запись через полчаса. Вставай. Вокалист много чего хочет высказать с бодуна, но он опасается блевануть на вылизанные до блеска чёрные ботинки. Вокалист может только промычать, выдав весь набор скудных эмоций от умирающей головы и классического разбитого сердца. — Ты вчера заходил. Ко мне в комнату. Ой блять. В святую святых, куда даже клокатиры-то не заходят? Если что, плохое это дело — получать из такой лежачей позиции ногой по рёбрам… — И попытался прочесть мне вот это. Наверху звучит шуршание, будто разворачивают пыточный инвентарь. Нэйтана греет идея умереть прямо сейчас, чтобы с пытками хоть немного повременили. — Знаешь, это очень красиво. Признаюсь, я долго не мог понять, что это про меня, но потом ты… не в самых благозвучных выражениях пояснил, что так оно и есть. Ну, всё. Ничего более гейского Эксплоужен вряд ли мог себе вообразить. Подавив не то вой, не то яростный рык, вокалист оторвал себя от пола и кое-как сел. Неизвестно, сдаваться ли сейчас окончательно или переходить в наступление, но у Нэйтана слова вырываются против воли. Хорошо, что волосы по-прежнему закрывают всё лицо, и на нём можно творить любую мимическую поебень. — До тебя иначе не доходит, придурок хренов… Чужие пальцы осторожно, практически ювелирно убирают ониксовую копну, позволяя Эксплоужену взглянуть на мир и на Чарльза, присевшего перед ним на колени. Чистыми, без единой складочки брюками — и на грязный, чем только не воняющий пол. Невероятная жертва. Лицо у шестого божества всё такое же бесстрастное, а руки — на удивление тёплые, когда Оффденсен неожиданно касается ими мрачного лица. — Думаю, тебе надо сначала протрезветь, — говорит Фостер, но трезветь Нэйтану не хочется. Ни сейчас, ни когда-либо. — А потом мы поговорим о случившемся, если захочешь. Единственное, чего Эксплоужену сейчас надо — это чтобы Чарльз никуда не уходил ещё минут двадцать. Пусть сидит здесь, пачкая свои долбанные идеальные брюки, и держит его вот так за лицо. Вряд ли это меньшее пидорство, чем вчерашнее, но вокалисту уже насрать. Душа хочет. Душа требует. И постепенно, как маленькая мягкая улитка, налаживает свои тоскливые перебои.