твоими глазами

oh, winter crush all of the things that I once loved

      Найн не спит вторую ночь подряд. Попросту не может. Вот перед его глазами экран ноутбука, а вот — заходящаяся истошным криком Файв, которой не суждено увидеть цветущий мир за растянутой по периметру колючей проволокой. Вот он чувствует запах крепкого кофе, уже остывшего, не пойми какого на вкус, а вот — горящей полынной травы.       В последнее время его приступы не только учащаются, но и качественно изменяются. Видения с каждым днём становятся всё отчётливее и ярче, а вместе с ними, с тошнотворно реальными картинами гротескного прошлого, начинают приходить и фантомные ощущения. Сначала — разрозненные, смутные, отдалённые во времени и пространстве. Затем — реальные, пугающе отчётливые. Порой Найну даже кажется, что на ладонях у него яркие свежие ссадины, а на языке — горячим ветром поднятые пыль и сажа. Тогда он залпом пьёт ледяную воду, стуча зубами о стенки стакана, и тщетно пытается найти хоть какую-то систему в происходящем. Чёрта с два.       Твелву тоже не спится этими долгими ночами, когда на кону стоит всё, ради чего спасались и ради чего выживали любой ценой.       Жить, даже если не красиво. Да?       Твелв тихо приходит, касается чужого плеча, растягивая губы в своей странной и совершенно непонятной улыбке, и так же тихо уходит. Знает — говорить тут нечего, утешать некого, потому что Найн этого не потерпит, а значит — и ему тут находиться незачем. Прав, конечно, прав от начала и до конца, но от его благоразумного поведения впервые не становится легче. Ни на йоту. Обычно Найн готов хоть платить Твелву за каждое нормальное, относительно безопасное решение, а теперь прямо-таки хочется, чтобы именно здесь он сглупил и сделал всё как попало.       Изнутри разбирает бессильный гнев. Всё от усталости. Всё от бессонницы. Тяжело оставаться невозмутимым, неся в себе разрушительный потенциал атомных бомб. Но Найн справляется и будет безупречно справляться до тех пор, пока в этом не останется ни капли рациональной необходимости. Разум впереди всего. Разум говорит, что нужно терпеть.       И вот. Пожалуйста.       Чем ближе к финалу, тем отчётливее Найн осознаёт, что он один вопреки любым попыткам разбить толстое стекло. Твелв, всегда бывший таким близким и настоящим, мыслит и чувствует по-другому, — у него свой замкнутый круг и чей-то ещё крик в голове, и эту преграду уже не преодолеть.       Найн не останавливает Твелва. Не ловит порывисто за тонкое запястье. Не прижимает к себе, чтобы ощутить мимолётное тепло. Лишь провожает бездумным взглядом. Всему своё время. Их с Твелвом время почти прошло.       Забавно, но в какой-то момент Найна спасает не собственная строгость к себе и, если подумать хорошенько, даже не голос Твелва из динамика телефона. Его спасает Лиза. До смерти напуганная девчонка, снующая по квартире немой тенью и изо всех сил пытающаяся быть полезной, создаёт своим присутствием иллюзию какого-никакого уюта. Она не умеет ни черта, постоянно что-то роняет, гремит посудой, но сам Найн с уютом знаком только посредством смутных представлений о нормальных японских домах, так что ему всё это вполне подходит. В конце концов, с Лизой не так одиноко, когда Твелв пропадает где-то. Это могло бы случиться практически с любым человеком, который оказался бы достаточно несчастным, чтобы остаться здесь.       Найн привык в упор не замечать самой Лизы — он даже не сумел бы наверняка сказать, какого цвета у неё глаза, и какого она роста. Зато он сумел бы сказать, что кто-то вечерами держит Твелва за руку, целует мягко, совсем робко, стыдливо опуская глаза, и от этого никому не становится легче.       Но Найну достаточно лишь того звука, с которым чьи-то шаги стелются по полу, и мысли о том, что хотя бы Твелв нашёл свой осколок чего-то дорогого и давным-давно утраченного.       Всё самое странное начинается в тот момент, когда Лиза, сильнее обыкновенного испугавшись появления Найна, соскальзывает с колен Твелва и торопливо одёргивает юбку. Краснеет вся и неловко хватается непослушными пальцами за смятую ткань. Явно не знает, куда отвести взгляд. Закусывает тонкие, покрасневшие губы. Твелв улыбается довольно, сыто и, как ни в чём ни бывало, рассказывает Найну о своих успехах за день: ни во что не вляпался, лишнего внимания не привлёк…       А ещё почти что переспал с девчонкой, которую притащил сюда якобы из абсолютно прагматических соображений, думает Найн и отбивается дежурным:       — Я в душ и спать.       — Ты не спишь, — тихо бросает Твелв, но Найн не уверен, что именно это слышал. Может быть, Твелв и не ему вовсе сказал, а своей маленькой беглянке из нормального и безопасного мира школьных коридоров и сотен кабельных каналов по чёртовому ящику.       В сущности, кто она? И что в ней есть такого, что могло бы нравиться Твелву? Невзрачная, блеклая, слабая как физически (что ты можешь сделать с этим телом?), так и морально, а значит — бесполезная и совсем ненужная.       И всё же Твелв касался её. Она касалась его. И они оставили друг на друге метки, которых уже ничем не стереть.       Следы губ Лизы — поверх следов губ самого Найна. Ставшие невидимыми, просочившиеся под кожу и напоминающие Твелву о себе всякий раз, когда Найн глядит вот так — устало и безучастно.       — Не могу смотреть, как ты убиваешь себя, — продолжает Твелв, едва-едва растягивая губы в смутной улыбке. — Ты же знаешь, нам с тобой в один день и в один час…       Лизы уже и след простыл. Она благоразумно скрылась за дверью. Найн почти благодарен ей. Не зато даже, что не мешается сейчас, а зато, что дала повод говорить снова.       — Зачем тебе Лиза? Твелв отвечает почти сразу. Отвечает просто, не лукавя, как обычно, и не подменяя нужные слова взглядом, в котором не прочитать ничего. Отвечает вопросом, что, конечно, было бы не в счёт, если бы не его руки, медленно тянущиеся к Найну. И его губы, осторожно, точно в самый первый раз, касающиеся губ Найна.       — Кто станет помнить нас, когда всё закончится? — коротким выдохом в поцелуй и, как ни старайся избежать боли, кинжалом под рёбра.       — А она нам нужна? Эта память?       — Ничего больше ведь и не будет.       Хорошо бы протянуть в относительно здравом уме ещё хоть немного, даром что вся Земля давно уже с катушек слетела, из века в век выращивая в своём прогнившем чреве целые поколения убийц. Люди (те, что действительно люди) должны знать правду, и ради этой правды Найн будет держаться.       А ещё — ради Твелва. И, как ни странно, ради Лизы.       Им с Твелвом предстоит увидеть будущее. Но только её глазами.