У Бонда есть... слабости

У Бонда есть… слабости. По правде говоря, это самые обычные слабости, которые разделяет с ним множество людей, так что его на самом деле нельзя винить. Суть в том, что каждая из этих его слабостей аккуратно, точно и катастрофически сильно сводила Кью с ума. Возможно, винить стоило именно его: при чём тут Бонд, если именно у Кью ноги становились ватными от таких маленьких, незначительных, банальных деталей, которые все называют «безобидными», а для Кью они — выстрелы прямиком в его бедную головушку. Со смены правления прошло шесть месяцев: Малори подлечили руку и приняли в качестве нового М; шесть месяцев, за которые Кью, а вместе с ним и все остальные, как пылинки, оседающие на свои места после приземления новой пары туфель в шкаф, адаптировался на новой территории. Сейчас, с неметафоричной пылью на его метафоричных туфлях и без того достаточно пыльных, можно было сказать, что все почти обвыклись. Новые лица со временем перестали казаться такими новыми. Теперь уже знакомые, они закрутились в хаотичной, чопорной социальной жизни под личиной скрытного, грубого мира секретной службы Её Величества. Ив любила танцевать в заведениях, где низкочастотная музыка и сумасшедшее освещение; Танер каким-то образом знал примерно столько же дорогих клубов, сколько и Бонд, и всегда мог провести туда кого-нибудь; R и парочке других технических аналитиков нравилось напиваться до последнего трезвенника на вечеринках, коротких и уморительных, потому что все они были худощавыми, и поэтому быстро отправлялись в отключку под стол. Вот почему они уже давно стали приглашать с собой агентов в увольнении: шпионы тоже любили выпить, но по крайней мере могли без опаски сесть за руль, в отличие от R и её компании, которые чаще всего заканчивали лицами в тарелках и завываниями «Боже, храни Королеву». Быть приглашённым на подобные мероприятия было честью и удовольствием, и Кью изо всех сил старался скрывать, насколько странным казалось в одну минуту быть Повелителем в отделе Q, а в следующую — друганом-тусовщиком: а всё благодаря сообщению от Ив или кого-нибудь ещё. Для подобных мероприятий не всегда был повод, но после особо плохих миссий хватало присутствие в городе кого-нибудь, кто нуждался в хорошей компании, крепкой выпивке или удушающей темноте клубов. Даже Кью, которого, как известно, трудно оттащить от работы, иногда необходимо оставить службу, чтобы провести немного времени с коллегами и друзьями по совместительству. Вот так он и узнал о том, что у Бонда есть… слабости. Мужчина был неисправимым обольстителем, но не в этом проблема: он не направлял свое очарование на Кью и по большей части использовал свои навыки в кругу друзей в сугубо развлекательных целях. Многие агенты в нерабочее время любили пользоваться своими менее пикантными навыками в менее развлекательных ситуациях — просто потому что могли и потому что все они самодовольные сволочи. 006 любил демонстрировать навыки жульничества в бильярде, 002 — карточный шулер, 009 оказался прекрасным танцором, добавляющим шарма даже самому навороченному танцполу, а с Кью приглашали хотя бы одного миньона, просто потому что салага знал пару фокусов (старомодных, но действенных). И Джеймс Бонд, когда у него было подходящее настроение, хвастался способностью соблазнять случайных людей (но всегда в игривой манере), которая возвращала его, хихикающего, к коллегам так же часто, как и отправляла на ночь в незнакомую кровать на такси. На все это Кью внимания не обращал. Ещё в довольно юном возрасте он понял, что асексуален: ему никогда не было комфортно фантазировать о сексе с красивыми людьми, которых он встречал, и ему редко (если вообще) снились мокрые сны о чем-то кроме безликих ощущений, даже в его подростковые годы. Поддавшись общественному давлению, он узнал в ходе двух попыток, с парнем и девушкой, что дело не в его воображении, а в легитимных, атипичных сексуальных предпочтениях. И под «атипичными» имелось в виду, что его сексуальных предпочтений просто-напросто не существует. Кью не делился этим с остальными и не отвергал секс, пока ему не нужно было в нём участвовать, поэтому смеялся и дразнился вместе со всеми, когда известный обаяшка Джеймс Бонд приударял за кем-то длинноногим и блондинистым у барной стойки, сверкая своей отполированной улыбкой. Ясное дело, то, что Кью не был заинтересован в навыках мужчины в постели, не значило, что он не был падок на эту улыбку. Однако мир в целом сводил всё к сексу, так что Кью держал свои мысли при себе. В основном Кью не встречался и не так часто ходил на свидания. У него была работа, и после нескольких попыток строить отношения он обнаружил, как сложно — и больно — пытаться сближаться с человеком, который не так связан со своей работой, как он. В основном из-за отношений и попыток объясниться он чувствовал себя неправильным, и всё это обычно заканчивалось плохо, так что он давным-давно «женился» на работе. Практически все звали его затворником, но, если не учитывать попытки Ив изредка подкинуть ему перспективного горячего кандидата, это не было чем-то плохим. Его естественное отсутствие отвлекающего либидо означало, что он мог строить из себя достаточно правдоподобную машину, а его рабочая этика была легендарной — этим фактом он был даже доволен. Плюс, будучи асексуалом, как выяснил Кью, он очень сильно ценил любые отношения, которые у него были, и он бы отложил даже самые крупные проекты, получи он сообщение вроде «Так и так, тяжелая неделя, может встретимся сегодня?». Разные имена и разные локации, но в любой работе, связанной с секретной службой, выпустить пар было оазисом среди смертельно опасной пустыни. Кью, в своем роде, заботился о своих друзьях, даже если эта забота никогда не выходила за пределы дружбы, сменяясь на статус «парня» и «любовника». Может именно это стоило винить в насущных проблемах Кью: отсутствие отношений (и затворничество) обосновывало его голод до прикосновений и плотный пузырь личного пространства. А к этому всему ещё и Бонд… с его слабостями. Бонду нравилось прикасаться, и чаще всего он делал это неосознанно. Он не разбрасывался прикосновениями на миссиях, когда каждое движение должно быть взвешенным и соотнесённым с последствиями, но в перерывах между ними, за бутылкой скотча с Ив, Таннером, Кью или другим близким членом команды, он довольно свободно шёл на физический контакт. Это было чем-то вроде сюрприза для Кью, который никак не ожидал почувствовать чужую ладонь на своей руке, когда они подходили к бару. Ощущение, будто он — леди из высшего общества, которую вели к роскошному столу в ресторане, а не сутулый Квартирмейстер, которого подталкивали в сторону барной стойки, вскружило Кью голову, и он чуть не выронил очки от изумления. Бонд, на удивление, даже не заметил. Даже во время того, как его пальцы совершенно естественно и легко лежали на руке Кью, внимание светловолосого агента было направлено на Ив: они болтали, будто бы Квартирмейстер не переживал мини-кризис по левую сторону от Бонда. К счастью, в момент, когда их обсуждение закончилось и Кью был снова включен в беседу, лицо учёного потеряло свое шокированное, почти возмущённое выражение, и 007 отпустил его сразу, как только тот сел. Никто даже глазом не повёл. После этого случая Кью стал замечать, что расслабленный 007 любил трогать больше, чем любой другой нормальный человек, но никогда ничего под этим не подразумевал. Проблема была в том, что Кью касался и Кью касались значительно реже, чем среднестатистического человека, так что подобная привычка… значила чуть больше для него. Неважно, сколько раз он пытался достучаться до своей логики, говоря, что слишком бурно реагирует на мелочи, маленькая часть его, которая теплела каждый раз, когда Бонд хватался за его локоть (или подтягивал его к себе, положив руку на спину, или хлопал его по плечу после очередной шутки, или подталкивал в бок, чтобы привлечь его внимание), никак не хотела успокаиваться. И Кью даже ничего не искажал. Он читал всё предельно правильно: Бонд буквально не имел в виду ничего, кроме незначительных прикосновений, просто-напросто осознавая, что он находился в кругу друзей, и чувствуя себя свободным проявлять свои чувства касаниями. С Ив, Таннером и даже некоторыми миньонами Кью Бонд обращался так же. Но только у Кью с этим возникли проблемы, только его сердце пропускало удар каждый раз, когда тёплые пальцы смыкались вокруг его запястья, чтобы провести сквозь густую толпу. Если бы это была единственная беспокоящая привычка Бонда (беспокоящая исключительно Кью: ни у кого из других ребят подобных трещин в эмоциональной броне не наблюдалось), он, наверное, смог бы с этим справиться, хотя Кью уже смирился с тем, что очень легко привязывается к людям. Будучи подростком он едва ли разделял огорчение окружающих из-за фраз вроде «просто друзья» и «я не могу думать о тебе в подобном ключе: мы же практически выросли вместе». Ему они казались совершенно нормальными. Под идеальными отношениями он на самом деле подразумевал платоническую, дружескую любовь с чем-то глубоким, всеобъемлющим… он прекратил попытки объяснить это годы назад. Так что пока большинство людей страдало над тем, кого они любят как друга, а кого как парня или девушку, Кью пытался смириться с фактом, что для него не было абсолютно никакой разницы между этими двумя понятиями. Если он любил кого-то, заботился о ком-то и доверял целиком, как другу, ему не нужно было толкать происходящее на новый уровень, ведь, в конце концов, он не собирается требовать никакого сексуального внимания, ведь так? Отношения казались ему лестницей, и ему всегда удавалось остановиться на ступеньку или две раньше, чем все остальные, оставаясь при этом довольным жизнью. Проблема в том, что те, кто поднялся чуть выше, с трудом могли увидеть мир в его перспективе, предположительно на несколько шагов ниже их. У Бонда всё же было больше привычек, и все они заставляли Кью хотеть выдрать себе волосы голыми руками, одновременно с этим распространяя в груди такое тепло, что он на самом деле так никогда ничего и не делал. Следующей особенностью поведения 007 была привычка наклоняться ближе, чтобы его можно было услышать в шумных местах. Ив и R объединились, чтобы вытащить Кью, Бонда и двух других агентов в клуб «The Raven’s Shade» расслабиться после особо тяжелой миссии. Никто не умер, Королева и Великобритания в итоге победили, но всем нужно было развеяться и забыть свою работу на мгновенье, так что Кью почти не сопротивлялся, когда R буквально запихнула его в пальто и выгнала прямиком на стоянку. Он удивился, когда увидел Бонда в клубе, потому что до сих пор думал, что того латают в медицинском крыле. Как оказалось, Бонд ещё не оклемался полностью, но его пуловер просто фантастически скрывал повязки. Единственным показателем его неважного самочувствия было то, что Бонд воздержался от танцев, так что Кью воспользовался этой ситуацией как поводом составить ему компанию и отмазаться от толпы на танцполе. — Я не могу танцевать! У меня обе ноги левые! — признался он голубоглазому мужчине, стоящему по правую сторону от него, перекрикивая грохочущую музыку. Вместо того, чтобы повысить голос, дабы его ответ был слышен через этот шум, Бонд придвинулся ближе, касаясь передней частью своего плеча спины Кью. Учёный непроизвольно застыл, прежде чем ощутить дыхание на своей щеке. Практически касаясь губами уха Кью — ему даже не нужно было повышать голос — Бонд вполне естественно промурлыкал: — Мне так не показалось в последний раз, когда Манипенни вытаскивала нас на танцы. Единственным ответом, который Кью смог из себя выдавить, был простой кивок; его нервные окончания запылали, а по спине прошла волна мурашек от простого ощущения слов, льющихся в уши с такого интимного расстояния. По крайней мере из-за тусклого освещения не было видно, что он покраснел. Очевидно не замечая, что его действия привели к сбою в системе Квартирмейстера на пару секунд, Бонд принял компанию Кью на оставшуюся ночь, решив наблюдать за друзьями на танцполе со стороны, переговариваясь коротенькими фразами, которых никто кроме, как Кью надеялся, него не смог бы услышать из-за пульсирующей музыки. После первого немого ответа Кью всё же удалось вернуть себе свой голос и возможность отвечать как нормальный человек, но он только подавил свою реакцию, а не искоренил её. Правда была в том, что от склоняющегося к его уху Бонда у Кью ноги становились ватными, отчего он чувствовал себя крупнейшим дураком в мире, потому что большая часть людей так реагируют на что-то куда более интимное: ноги должны становиться ватными от поцелуев, от обещаний жаркого секса, но не от близких разговоров и касаний плечами. Что еще хуже, во время последующих встреч, когда Бонд, не настроенный на беседу, подвигался ближе к социально неловкому Квартирмейстру, выяснилось, что 007 склонен в принципе игнорировать понятие личного пространства, если хочет быть услышанным. Эти встречи включали в себя бары, очереди в кинотеатре в тот раз, когда Тревельян захотел посмотреть новый экшн-фильм, ожидание столиков в ресторане, даже картинную галерею, когда Кью выпал шанс выбрать место. Если рядом было много людей, с которыми у Бонда не было желания разговаривать или перекрикивать, он старался держаться знакомых на расстоянии по меньшей мере вытянутой руки. Он так же не выбирал кого-то особенного из компании, как и с прикосновениями, лениво оглядываясь, даже если малейшее движение заставляло его коснуться своего компаньона. Он делал так со всеми, но, как всегда, только Кью это волновало. А так как волновало это его одновременно и в плохом, и в хорошем смысле этого слова — его сердце неоднократно счастливо запиналось, словно у щенка в питомнике, восторженно прыгающего на каждого потенциального владельца — он никогда не злился и не просил Джеймса перестать лезть в его "чёртово личное пространство". У Бонда было столько привычек и слабостей, которые остальные едва ли замечали, но от которых у Кью внутри всё переворачивалось, и из-за этого он чувствовал себя зайцем, неумолимо запрыгивающим в ловушку. Даже то, как Бонд любил растягиваться, когда садился, — бесцеремонно, как павлин: Ив всегда жаловалась, что он занимает слишком много места, а Кью не мог ничего поделать с тем, что ему это дико нравилось, потому что пока 007 добродушно возражал Ив, его колени непременно прижимались к коленям Манипенни и Кью, а последний был совсем не против. Наоборот, он сидел и впитывал тепло от прикосновения, словно ящерица на солнышке, и мечтал о том, чтобы получить больше. Что ещё хуже, Кью понимал, что причиной его размякшего состояния было привычка формировать привязанность даже из обнадёживающего и незначительного ничего. Кью всё ещё мало волновало, когда Бонд уходил домой с женщиной, очевидно намеренный провести страстную ночь — Бонд в праве распоряжаться своим членом так, как ему угодно, Кью это безразлично — но он обнаружил, что ему не было безразлично, когда компания расходилась по домам, обычно подшофе, всегда более расслабленная, и он осознавал, что вот эти короткие касания — всё, что он получит. И он хотел большего, но как бы он это сказал? С чего бы даже начал объяснение? «Я хочу большего, но не слишком» казалось менее надёжным, чем требовать полноценный секс, что в его случае было бы по сути лицемерием. Он никогда не ревновал Бонда к его ночным спутницам, потому что это не было той частью его жизни, в которой Кью был заинтересован. Чего он хотел, так это… Иногда тоска по близкому контакту верёвкой сжимала его внутренности, словно зубная боль, глубокая и пульсирующая. Но окружающим было не дано понять асексуальных людей, которым нужны были лишь прикосновения, объятия и может быть редкие поцелуи. В основном подобные желания практически всегда шли в комплекте с сексуальным подтекстом, и для всех, с кем Кью приходилось долго обниматься, касания казались поводом перенести происходящее на более интимный уровень, тогда как в реальности Кью хотелось чувствовать руки вокруг себя, теплую грудь, в которую можно было бы уткнуться, и сердцебиение, под ритм которого можно было расслабиться и задремать. И этого бы хватило. Это всё, чего он хотел. Он хотел свободно касаться человека с любовью, и когда он встречался с людьми, ему это позволялось, но каждый раз возникали попытки свести всё к сексу, и Кью перестал понимать, как с этим бороться. Но он не перестал нуждаться в подобных вещах. Казалось бы, куда уж хуже, но вот у Кью тоже стали появляться привычки. Всё началось, когда он понял, что Бонд принимает прикосновения так же свободно, как и раздает, если они исходят от людей, которых он хорошо знает, а потому доверяет. Он перешёл в ту категорию коллег, которую регулярно приглашали в пабы вместе со всеми остальными, и перспектива возможных взаимных прикосновений с Джеймсом казалась слишком хорошей, чтобы упускать подобную возможность. Как Квартирмейстер Ми-6, а до этого не менее помешанный на профессионализме человек, Кью редко касался людей, но это не значило, что он был против или не умел. Он был против разве что того, как легко люди могли извратить поглаживания и легкие подталкивания рукой, но Бонд ничего не извращал и даже не пытался читать как-то по-особенному, так что вскоре Кью обнаружил, что свободно оборачивает пальцы вокруг бицепсов агента, привлекая его внимание, вместо того чтобы украдкой коснуться его спины. А недавно Кью познал счастье в том, чтобы заглушать свой смех, слегка зарываясь лицом в плечо 007. Это больше походило на очень-очень легкий удар лбом, но Бонд, казалось, совершенно не считал это странностью, так что скоро это превратилось в норму для Кью — проявлять радость и привязанность быстрым прикосновением лба к мускулистому плечу. Ему всегда удавалось сделать это неприметным, и он действовал очень непринуждённо и быстро, затем возвращаясь к беседе со всеми остальными как нормальный человек. Это было прекрасно — прикасаться. Физическая связь убеждала Кью в том, что он был живым, что всё было хорошо, а ещё напоминала ему, что его принимают. В конце концов, он видел, что происходит, если Бонда трогают неприятные ему люди (в основном подобное случалось с врагами на миссиях): у 007 по истине боевые рефлексы, и он однажды поставил на колени одного нахала, который в приступе злости неуважительно схватил Бонда за плечо. И он мог быть прямолинейным и хладнокровным с женщинами, если они продолжали виться вокруг него даже после того, как он заявлял о своей незаинтересованности. Но Кью… Кью мог без предупреждения подойти и потянуть Бонда за запястье и в ответ получил бы улыбку. Конечно, это касалось и Таннера с Манипенни, и ещё дюжины сотрудников, но для Кью это было чем-то особенным, а учитывая то, что он был воспитан в таком мире, в котором только встречающиеся и женатые пары могли прикасаться так смело, в его груди каждый раз что-то искрило и подпрыгивало. Иногда казалось, будто он разговаривает на языке, который не понимал никто другой: с одной стороны он чувствовал себя изолированным, а с другой — свободным говорить «ты мне нравишься» на языке, которым больше никто не владел. Так как на уровне проявления сильных чувств это всё казалось безобидными шалостями, Кью не испытывал ни капли вины за то несопоставимо огромное количество удовольствия, которое он испытывал, проводя рукой по загорелой коже или по дорогой ткани. Ладно, может ему и было немного не по себе, но только потому, что он знал, что хочет немного больше, и потому что подразумевалось, что его знаки внимания никогда не заметят. Действия Кью были достаточно незаметными, чтобы их невозможно было прочитать как зеленый свет, но также слишком незаметными, чтобы Бонд увидел в них что-то большее, чем дружеское проявление симпатии. Всё-таки возможно, что Ив заметила, спустя время. Она ничего не сказала, но Кью всё чаще оказывался возле Бонда по стечению загадочных обстоятельств: Манипенни либо отдавала ему свое место возле 007, либо деликатно подстраивала различные мелочи, когда компания собиралась вместе. Каждый раз, когда Кью подмечал такое поведение, он моментально начинал смущаться, и ему стоило больших усилий, чтобы это не заметил кто-то из присутствующих агентов (уже даже не говоря о самом Бонде). Ив только снисходительно, озорно улыбалась, и вопрос, читаемый в её взгляде, означал, что она догадалась, но не до конца. Кью с горечью осознал, что никто не догадается обо всём до конца. В конце концов, большинство вьётся около Бонда, чтобы из первых рук испытать его талант в постели. Если бы Кью рассказал Ив, чего хочет на самом деле, она бы наверное подумала, что он шутит. Кто будет флиртовать с Бондом просто потому, что хочется узнать, каково сидеть и чувствовать его руки на своих плечах? Поэтому он со смешанными чувствами вжался в диван слева от Бонда. Он начал замечать за собой некую одержимость руками агента, и она стала прилично отвлекать; усевшись в тени, Кью думал обо всех тех вещах, которые могли бы сделать эти руки и об относительно коротком списке вещей, которые он бы хотел, чтобы эти руки с ним проделали. — Ты в порядке, Кью? — голос Бонда, любопытный и едва слышный сквозь шум тайского ресторана, заставил вынырнуть Кью из своих мечтаний, из-за которых в груди становилось тесно и глаз было не отвести от испещрённых рубцами пальцев. Зажатый между Бондом и стеной, Кью моментально перевёл глаза на мужчину; ему повезло, что у него было достаточно времени, чтобы научиться сохранять нейтральное выражение лица — статус самого молодого Квартирмейстера в МИ-6 требовал практики в сохранении спокойствия и профессиональной атмосферы несмотря ни на что. — В порядке, Бонд. Иногда Бонд мог быть раздражающе (и, скорее всего, умеренно) узколобым, но в основном до тревожного проницательным, как сейчас: его брови сошлись в беспокойстве над пронзительными голубыми глазами. — Точно? Кью удалось выдавить улыбку и сказать что-то, хоть немного напоминающее правду. — Просто голоден. Я вообще не уверен, что официантка услышала мой заказ: я сижу далеко и Тревельян постоянно её отвлекал. — Алек сидел на другом конце длинного диванчика, где он мог с легкостью досаждать официантке. Кью же, напротив, разместился в самом углу за широкой спиной Бонда. Черты лица агента смягчились, и его губы в улыбке потянулись чуть в сторону, и потому что он сидел так близко — совершенно не возражая тесниться между коллегами, Таннером справа и Кью слева от него — можно было почувствовать, как напряжение ушло из его тела; пока что ответ Кью его удовлетворил. — Я бы так сильно не волновался по этому поводу, Кью. Сьюзан привыкла к тому, что Алек вместе с едой заказывает сексуальные услуги, и даже если она пропустила твой заказ… — в пример того, как легко ему дается физический контакт, когда он дома и расслабленный, Бонд ободряюще пихнул его локтем, почти нежно упираясь Кью в бок, — я могу поделиться. — Благодарю, 007, — ответил Кью, сарказмом пытаясь замаскировать то, как его сердце счастливым кульбитом стукнулось о ребра. Для него еда значила намного больше, чем какие-то сексуальные услуги. Он встречал абсолютно незнакомых людей, согласных разделить друг с другом секс, но делиться едой казалось правильным только с друзьями, семьей. — Но я знаю твои отношения с едой. Если бы я не волновался о том, что твоей порции недостаточно для нас двоих, я бы точно боялся, что ты вместе с блюдом слопаешь мою руку. — Остановлюсь, как только зуб напорется на палочку для еды, — заверил Бонд с абсолютно серьёзным лицом, которое смог сохранить всего три секунды, затем широко ухмыляясь, и Кью не стал удерживать ответную улыбку, рукой потянувшись к Бонду, чтобы то ли нежно толкнуть, то ли ухватиться, то ли всё сразу. И тот был совсем не против, даже и глазом не повёл, только хохотнул в ответ, чем сделал только хуже, поощряя зависимость, которая усугублялась с каждой дозой. И которая опустошала Кью каждый раз, когда оставалась незамеченной. Хотел ли он, чтобы её заметили? Все, что Кью знал, это что хуже его тоски могла бы быть только перспектива Бонда, заметившего его знаки внимания и решившего ответить взаимностью, так как он не мог представить себе Джеймса, отвечавшего именно таким образом, каким бы хотел Кью. Может быть это было немного мелочно со стороны Кью, но каждый проигранный сценарий в его голове заканчивался тем, что Бонд замечает, что Кью с ним флиртует, и спрашивает, не хочет ли тот с ним переспать. В лучшем случае между этими событиями будут ещё шаги, вроде свиданий и ухаживаний, но Кью видел, как это делает Джеймс, и результат всегда был одинаковым. Джеймс сексуален. Следовательно, если ему кто-то нравился, он в итоге спал с этим человеком. Почти все так делают. Но не Кью. Официантка принесла заказ, и звук нетерпеливых восклицаний вырвал Кью из его приступа меланхолии; Алек в очередной раз попытался приударить за Сьюзан. Оказалось, что она услышала его заказ, и Джеймс улыбнулся ему, показывая, что тоже обратил на это внимание. Кью, после секундной паузы затолкнувший подальше свои внутренние мучения, осмелился ткнуть Бонда в плечо. Игривая толкотня вызвала у того лишь самодовольную ухмылку, как будто бы он что-то выиграл или вроде того. Только Таннер разворчался, когда Бонд увернулся от очередного тычка. Утопая в вибрирующем под кожей счастье от простой близости, Кью не сразу сообразил, что заказал что-то довольно острое. Первый кусочек был вкусным, но затем специи обрушились на его вкусовые рецепторы, и он закашлялся, потянувшись за водой. В определённый момент всё, о чём Кью мог думать, была охлаждающая его горящее горло вода, и когда он наконец-то смог сделать глоток воздуха, его встретили заразительным хохотом. Добродушно улыбаясь, Кью попытался отшутиться, что-то говоря об огнедышащих драконах, но его снова накрыл приступ кашля. На этот раз он почувствовал, как Бонд успокаивающе похлопывает и поглаживает его спину. Кью добавил это в невыносимым образом воодушевляющий список привычек Бонда, который с каждым днем становился всё больше и стал больше мгновением позже, когда, после того как все перестали дразнить Кью и его переносимость тайской еды, Джеймс предложил: — Эй, если хочешь, можешь взять мое. Мне кажется, есть это — не совсем безопасно для тебя. Наклонив голову, чтобы заглушить смешок, Кью так же удачно спрятал свою реакцию на предложение: сердце затанцевало в груди при виде Джеймса, решительно пододвигающего к нему свою тарелку. — Я не знаю, — ответил Кью сухим голосом, выглядывая поверх очков и всё ещё улыбаясь. — Ты не умрёшь с голоду? — Нет, если ты дашь мне попробовать эту драконью пищу, которую заказал, — спустя паузу ответил Бонд, так же легко, как и потянулся в сторону Кью, чтобы стащить его порцию. Никто особо на это не обратил внимания, разве что те, кто ожидал от учёного возмущений и попыток отстоять свою еду. К слову, Кью всё-таки возмущённо хмыкнул и драматически закатил глаза, но в то же время отодвинулся назад, чтобы Бонду было проще дотянуться. Вот тарелка уже отправилась к агенту, но зато вместо неё у него теперь была лапша Бонда. Кью так и не забрал до конца еду себе — если бы его спросили почему, он бы отпустил дюжину шуточек о собственничестве агентов — но на самом деле он пользовался этим как поводом находиться как можно ближе к Джеймсу. Он внимательно смотрел, не возражал ли блондин, но Бонд продолжал рассуждать на разные темы и есть, беседуя с коллегами. Во всяком случае, он казался изумлённым каждый раз, когда сталкивался с учёным, пока тот тянулся за лапшой, но он всего лишь подтолкнул тарелку чуть ближе к Кью, когда тот выронил пару кусочков. Бонд посмотрел на него, дразняще сверкая глазами, а Кью принялся защищаться палочками, пригрозив: — Ни слова о моей неуклюжести. Я же сказал. У меня обе ноги левые. — И палочки у тебя тоже обе левые? — А как ты думаешь, почему я такой худой? Бонд удивился резвому аргументу: его глаза загорелись неожиданным восторгом, и он начал тихо смеяться. На таком коротком расстоянии Кью смог легко почувствовать вибрации от его смеха, и он преисполнился теплой гордостью за то, что стал его причиной. Конечно, все остальные работники МИ-6, теснящиеся на этом диване, скорее всего тоже почувствовали эти вибрации — ничего особенного. Для всех, кроме Кью. В ходе нескольких подобных ситуаций стало понятно, что у Бонда была вполне естественная привычка делиться едой — но только если человек был достаточно смелым, чтобы попросить. Кью даже казалось, что это скорее глубоко зарытый инстинкт, взять только то, как Бонд всегда расслаблялся, улыбался и почти гордо сдавался, когда кто-то покушался на его еду. Конечно, если её пытались взять без разрешения, это всё превращалось в игру, и один раз Бонд чуть не проткнул Тревельяну вилкой руку — и всё, что сделали агенты, так это посмеялись. Кью чувствовал себя особенным, так как против него никогда не использовали столовые приборы, даже когда он во время отдыха в итальянском ресторане украл у Джеймса равиолли, пока тот обсуждал с 004, что лучше — винтовки или пистолеты. Кью увидел, как Бонд — всё ещё в размышлениях и не прерывая спор — проследил за его движениями, но, даже поймав Кью с поличным, он ничего не сделал. Всё, что Кью получил, это улыбку на губах Бонда и смешливые морщинки в уголках его ярко-голубых глаз. Это всё казалось таким идеальным, что Кью в который раз пожалел, что не может поделиться этим с кем-нибудь. Он выслушивал Манипенни и некоторых других коллег, когда они хотели обсудить свои романтические интересы, но большинство подобных обсуждений фокусировалось на вещах Кью не интересных. Как когда R рассуждала о том, какой девушка из бухгалтерии была бы в постели. Кью почти уверен — стань он в подобном ключе распинаться о том, что Бонд разрешил ему есть из своей тарелки, он получил бы много странных взглядов и вряд ли понимание. Или как подобная позволительность со стороны Бонда заставляла его хотеть облокотиться на него и улыбнуться, и абсолютно ничего больше. Так что да, он совсем чуть-чуть притворялся, что ему некуда двигаться, чтобы дать Бонду чуть больше пространства. — Я в такой жопе, — сказал Кью, вернувшись домой после той ночи, когда понял, что фактически по-своему встречается с Бондом, и агент даже ничего не подозревает.

***

Всё это достигло апогея в канун Нового Года, когда неожиданная и незримая магия мира шпионажа позволила ребятам снова собраться в «The Raven’s Shade». В этот раз Бонд был невредим, а потому проводил время то у бара, то на танцполе с другими; Кью всё ещё не доверял себе, боясь покалечить кого-то или покалечиться самому, но был более чем рад наблюдать. Даже если Кью мало интересовало содержание штанов людей, он любил наблюдать за красивыми телами в движении, а танцпол был полон красивых девушек и парней, так что он просто смотрел и улыбался. Когда все стали смешиваться с друг другом под особенно энергичный мотив, Кью не особо волновало то, как Бонд и Манипенни терлись друг об дружку, но он почувствовал небольшой укол меланхолии, когда Джеймс дружелюбно закинул руку ей на плечо, разделяя с ней улыбку, после того, как сменилась песня. Поэтому возведённые вокруг него стены рассыпались, когда Манипенни, Бонд и даже Алек заметили, что он одиноко стоит у бара, и стали зазывать его к себе. В ужасе Кью держался, даже когда все трое подошли к нему. Нет, ему не особо нравилось танцевать. Нет, он не собирался менять мнение на этот счет. Он даже подумал, что Джеймс настоит — в этом случае он бы сдался, потому что настолько сильно влюблен. Но в последний момент, когда Ив и Алек начали тянуть Кью за руки, что-то в лице Бонда изменилось. Даже в мельтешащем освещении было видно, как в голубых глазах промелькнуло разумное понимание, и Джеймс отстал. Действуя слишком гладко, даже для агента, натренированного действовать незаметно, Джеймс перешел от уговоров Кью потанцевать к защите его от тех самых уговоров. Кью категорично отказался, и с Бондом на его стороне он быстро отвадил Ив с Алеком, напоследок добродушно его дразнивших. Кью вдохнул и обмяк на своем стуле, а затем осознал, что Бонд не ушёл вместе с ними. Хлопнув ладонями у своих ног, Кью в удивлении поднял взгляд, вопросительно моргая, когда 007 уселся на незанятое место справа от Кью и взгромоздил свои руки на краю барной стойки за его спиной. Так рука Бонда оказалась прямо за его плечами, и это было необъяснимо приятно, даже если сам Кью не облокачивался, а соответственно не касался. — Расхотели танцевать, Бонд? — спросил Кью, не повышая голоса: новый трек только набирал обороты. Это была быстрая и диковатая мелодия, биты вибрировали в помещении. — Решил посидеть с тобой, — ответил Бонд с лёгкой улыбкой, смотря на танцующих людей. — Не из жалости, я надеюсь? — Что ты, никогда, — усмехнулся Бонд; его слова казались правдой, на удивление. Это расслабило Кью, и он неуверенно поёрзал на стуле. Тогда, конечно же, игривый взгляд столкнулся с его, и губы Джеймса растянулись в ухмылке. — Может быть я решил, что у меня больше шансов уговорить тебя, если я буду действовать медленно, чем пытаясь вытащить силой. На миссиях подобная неисправимость Бонда была до жути раздражающей, но сейчас они были не на миссии и Кью уже немного выпил, так что ему это показалось забавным и очаровательным — он откинулся назад и рассмеялся. Кью не сразу обратил внимание на то, насколько нехарактерным для него был подобного рода восторг, пока не вернулся в прежнее положение и не увидел Бонда, удивлённо, но удовлетворённо ему улыбающегося и, кажется, более сосредоточенного. Возможно, в том, что он застал агента врасплох, не было ничего удивительного: в конце концов, не считая их частых вылазок в подобные места, Бонд больше привык к безупречно профессиональному Кью в узком галстуке и кардигане, а не легко улыбающемуся в узких джинсах и удобном свитере. — Играешь в игру, в которой Ив и Алек уже проиграли, — напомнил Кью. Он мог бы напомнить Бонду о много чём ещё, если бы не чувствовал своей спиной пальцы агента: Бонд и не подумал убрать руку, когда Кью облокотился на стойку. Такое слабое прикосновение, его простота заставили нутро Кью потеплеть сильнее, чем алкоголь. — Я знаю, — не убеждённый, ответил Бонд, когда музыка стала громче. Ему пришлось наклониться — его большой палец непреднамеренно прошёлся по спине Кью, когда агент перенес свой вес для удобства на эту руку — чтобы его было слышно. — Но я думаю, что у меня будет побольше терпения, чем у них. К тому же, я не верю, что ты плохо танцуешь. — Да? — Кью признал, что единственная причина, почему он до сих пор сопротивляется, это потому что участвовать в этом споре было весело, с Джеймсом и его привычкой склоняться прямо над его ухом, этой беззаботностью и игрой. Как и со всеми вопросами, связанными с отношениями, Кью любил играть, но старался игнорировать то, что выступает в качестве «награды» (будь то танцы или секс) в конце. — И что конкретно натолкнуло тебя на мысль, что я могу быть хоть каплю грациозным? — Чтобы танцевать, необязательно быть грациозным, Кью, — усмехнулся Бонд и дружески провел рукой по спине Кью, от чего у того непроизвольно сжались пальцы на ногах. — Нужно просто веселиться — я уверен, даже хваленый Квартирмейстер умеет это делать, — заверил он, легко массируя Кью шею. Подобное прикосновение могло быть разделено близкими друзьями или даже соратниками, но учёному, которого не так часто касались, это лишь усилило зудящее ощущение под кожей. Почти бессознательно Кью понял, что в этот момент был готов сделать всё, что угодно. — Осторожно, Джеймс, — Кью подчеркнул его настоящее имя, пряча в плечо улыбку ещё мягче, чем прежде. — Рабочие звания только для работы. — Ну раз работа и рутина, — ответил Джеймс легко с рукой всё ещё на спине у Кью, — делает из Кью скучного мальчика, как насчёт того, чтобы немножко поиграть? Ну же, Кью? Ради меня? О Боже, последний гвоздь в гроб. Всё же, Кью сумел перекричать теперь забивающую всё музыку: — Ради тебя? Человека, который вечно действует не по плану и уничтожает мои вещи? — И который делится с тобой тайской едой? Черт, Джеймс выглядел таким убедительным, что Кью внезапно забыл, почему изначально вообще отказался танцевать. Кью сдался с наигранной ворчливостью (которую напустил только чтобы убедить Бонда взять его за руки) и позволил увести себя в толпу. Во избежание неловкостей, которые он уже предвидел, Кью трусливо жался к Бонду и был приятно удивлен тем, что тот ему позволил — Джеймс был намного внимательней, чем Кью думал, и видимо осознал, что ученый согласился танцевать только под уговорами. В давящей толпе (даже музыка не смогла заглушить радость Ив, когда она увидела, что он присоединился) Бонд казался стабильной защитой и стеной из знакомых мышц и костей. Скопление людей и неизбежность танцев казалось не такой плохой перспективой в сопровождении приятной компании Бонда. Так что Кью начал танцевать. Он не имел ни малейшего понятия о том, что вытворяет его тело, по большей это было похоже на неловкую толкотню и ёрзанья невпопад его нескладных конечностей, но, пока его не подкосил стыд, он закрыл глаза. Так было проще. Он всё ещё был уверен, что теплом, отчётливо двигающимся ряд с ним, был Бонд, но во всём остальном доминировала музыка. Она выстукивала всего чуточку быстрее, чем его собственное сердцебиение, подстёгивая удары в его груди присоединиться, догнать. С закрытыми глазами баланс казался одномоментным понятием, и где-то между попытками не упасть Кью осознал, что ему нравится так раскачиваться. Это было сродни детским воспоминаниям об аттракционах на ярмарках, ощущениям умышленного головокружения, овладевающего сознанием. Чем больше Кью слушал музыку, тем больше тонул в ней, тем больше она тонула в нём. С закрытыми глазами он осознал, он никогда не узнал бы, смеётся ли над ним кто-нибудь, и от этой мысли он внезапно улыбнулся и задвигался ещё свободнее. Он решил, что ему всё равно, как двигаются его конечности. В конце концов, он предупреждал, что он катастрофа на танцполе, и если кто-то не потеснился, это будет его чёртова вина, задень Кью кого-нибудь или наступи на что-то. Не считая руки, которую он легко чувствовал на своём плече, Кью сталкивался с людьми не так часто; обычно неловкий ученый чувствовал, словно он плывет, неприкасаемый. Он не только умудрился устоять на ногах, но и смог маневрировать между танцующих тел, словно бабочка, подгоняемая лёгким ветерком. Эта мысль была одновременно нелепой и торжественной, так что Кью рассмеялся и поднял свои руки над головой, отдаваясь музыке, увеличившей свою громкость до дикого уровня. Волшебство рассеялось, когда Кью все-таки врезался в кого-то, но, когда он открыл глаза, он увидел лишь Джеймса, и агент так раскрепощённо ему улыбался, что Кью не смог устоять. С всё той же широкой улыбкой на лице и теплом, разлитым по его конечностям, Кью развернулся и закинул руку Бонду на шею в спонтанном объятии. Сначала он почувствовал спиной грудь Бонда, но сейчас, грудь к груди, Кью счастливо прокричал Бонду в ухо: — Я танцевал и даже никого не покалечил! — Знал, что ты сможешь, Кью! — прорычал Бонд в ответ, приглушённый пульсом битов, которые постепенно стали затихать — Кью был затерян в них дольше, чем думал. Даже когда Кью перестал его обнимать, рука Джеймса осталась на его плечах, пока они пробирались из толпы. Кью не мог вспомнить, когда в последний раз был таким счастливым: его пульс зашкаливал, тело впервые ощущалось таким подвижным, и самый красивый мужчина, которого он когда-либо знал, прижимается к его боку, закинув руку за его спину. Это было то самое дружеское плечо, которого он так хотел, поэтому он не смог удержаться и в очередной раз заглушил смешок, зарываясь в плече Бонда. Он как всегда не возражал. Но впервые кто-то действительно заметил. — Снимите комнату! — прокричали со стороны бара, и то, что Кью вообще услышал это из-за шума клуба, было чудом. Казалось, будто слова были созданы для этого, и он мгновенно обернулся. Он увидел незнакомого парня у бара, поднимающего в их сторону свой стакан пива, но не это напрягло Кью, а пошловатая усмешка. Секс в любых его проявлениях всегда отталкивал Кью, и сейчас чужое предположение о том, что Кью и Джеймс больше, чем друзья, полностью испортило ему настроение. Кью вспомнил, как на его горьком опыте отношений упоминания секса или чего-то, с ним связанного, переворачивали что-то в его животе, заставляя чувствовать дискомфорт — он видел, как в подобном роде гримасничают и тушуются гетеросексуальные люди от упоминания гомосексуального секса, а Кью становилось неуютно от любой мысли о сексе, каким-либо образом связанным с ним. Теперь, когда этот человек провел сексуальную параллель между ним и агентом, Кью не мог забыть или расслышать это. Снова ощущая тягучую неловкость, Кью отстранился, нервно теребя оправу своих очков. — Не переживай, Кью. — Бонд быстро среагировал на смену настроения Кью, даже если не до конца знал её причину — он думал, что знал, но его интерпретация ситуации была не совсем верна. — Судя по тому, как этот парень улыбается, он не хотел оскорбить, скорее ободрить и сделать комплимент. — Я знаю, — осознавая, что настолько тихое бормотание Бонд смог бы разобрать только путем чтения губ, Кью набрался смелости, чтобы перекричать следующую песню. — Думаю… Думаю мне просто нужно посидеть. От танцев немного голова кружится. — Это была ложь, но единственным другим вариантом было бы объяснить, что любой намёк на секс мог испортить ему даже самое хорошее настроение — так сильно он его ненавидит. К счастью, Джеймс не давил, хотя его светлые брови хмурились в беспокойстве, когда он мягко взял Кью за локоть и повёл за собой в самый дальний уголок бара. Затем Бонд склонился над барной стойкой, чтобы привлечь внимание бармена, и заказал Кью что-то поесть и воду. Кью взял в руки стакан и угрюмо в него уставился, злясь на свой мозг за неспособность принять даже добродушный комментарий, ничего при этом не испортив. «Почему мне просто не может нравится секс?» — он мысленно прокричал в своей голове и даже не в первый раз в своей жизни. Желание быть нормальным преследовало его, даже когда он стал достаточно взрослым, чтобы понимать, что «нормальный» — это режим посудомоечной машинки или демографическая статистика. Независимо от нормы, Кью мог себе представить, насколько было бы проще, не будь он настолько отвёрнут от секса, потому что он был уверен, Джеймс бы дал ему зелёный свет, только попроси. — Уверен, что в порядке? — рука Бонда покоилась на его плече. На этот раз Бонд не наклонился, как делал это раньше, вместо этого повышая голос, чтобы перекричать взревевшую мелодию. Кью скучал по близости, зная, что его внезапную холодность Бонд воспринял как желание комфортного пространства. Совершенно неуверенный в том, чего он хотел в данный момент, и нервный от каждой мысли о комментарии незнакомца, Кью кивнул и попробовал ободряюще улыбнуться. Бонд, казалось, поверил ему, только когда он принялся есть, и только тогда агент ушёл. Кью грустно наблюдал за тем, как Бонд обратно скрывается в толпе, широкими плечами расчищая себе путь к центру веселья. — Почему я просто не могу влюбляться в других асексуальных? — сетовал Кью, не способный даже этот аргумент просто оставить как есть. Сразу как только он это сказал, он закатил глаза, — если другие асексуальные ребята были хоть немного похожими на него, они бы не стали щеголять своими желаниями, а поэтому их было бы не так просто найти. Безнадёжность его ситуации почти прогнала аппетит… но рыба с жареной картошкой, которую ему заказал Джеймс, была довольно вкусной. Кью вернулся к своему прежнему занятию — наблюдению за танцующими друзьями, одновременно борясь со своим собственным разумом, пока окончательно не остановился на покорном смирении. Бонд снова был на танцполе, с Алеком и незнакомой Кью женщине, и так как никто не обменивался подозрительными взглядами, Кью решил, что Джеймс не раструбил всем о внезапной нервозности Квартирмейстера. Спасибо свойственной шпионам секретности… Внимание Кью только переключилось на танцующую с краю Ив, как рядом с ним кто-то сел, достаточно близко, чтобы толкнуть. Ошарашенный, он обернулся, чтобы увидеть перед собой платиновую блондинку с глазами, наверное, самыми большими, которые только Кью встречал. Они были даже чересчур большими, чтобы называться красивыми, но её широкая улыбка компенсировала это, как подходящий кусочек мозаики, даже учитывая, что Кью видел её в первые и редко когда признавал людей привлекательными до того, как лучше их узнавал. — Привет, — она сразу же поздоровалась, умостив локоть возле него, и многозначительно посмотрела на его стакан. — Не угостишь девушку напитком? Несколько долгих секунд Кью просто моргал в замешательстве, пока не осознал, что от него ждут ответа. — О… О! Нет, это… Я просто пью воду, — сказал он, хмурясь, и почувствовал почти навязчивое желание добавить: — И эта фразочка до ужаса банальна. — Что? — она не расслышала его из-за музыки. Было очень сложно сохранять свое личное пространство и при этом быть услышанным, так что он совсем немного наклонился и повысил голос: — Забудь. — Девушка рассмеялась в ответ, и Кью задумался с долей придирчивости о том, что она, возможно, сразу его расслышала, просто понадеялась на другой ответ. Она сидела рядом с ним, хоть он и мало обращал на неё внимания и точно знал, что был абсолютно неинтересным. Проблема была в том, что и она была не особо интересна. Она всё продолжала ёрзать в его сторону, хоть он и сказал ей, что она скоро свалится со своего стула, и, хотя ее комплименты были весьма милыми, она со временем достаточно осмелела, чтобы упомянуть о том, какой длинный и стройный Кью, и какая, должно быть, у Кью длинная и стройная другая часть тела. Итог был почти таким же, как после комментария «снимите комнату»: учёный вздрогнул и замер, словно кот, которого окатили водой из ведра. Вся та радость от приятного общения — девушка (Марта, она сказала её зовут Марта) назвала его очаровательным и сделала комплимент его глазам — испарилась. Так откровенно Кью уже давно не добивались, и он попробовал увести разговор в другую сторону настолько мягко, насколько было возможно. Тогда он осознал, что мягко — вариант не для этой ситуации, потому что Марта была достаточно упрямой. Может быть, Кью просто привык быть в окружении людей, наученных считывать его настроение по малейшим изменениям в языке тела, но казалось, будто Марта нарочно игнорировала все «пожалуйста, уйди» намёки. Наконец, когда музыка наконец сменилась на более тихую и медленную, а Марта взяла его за руки и проворковала «Давай же, может это наша с тобой песня. Давай поговорим где-то, где тише?», Кью понял, что ему просто необходимо сказать всё прямо. — Прости, — сказал он и почувствовал себя ещё больше не в своей тарелке, чем от перспективы танцевать. — Но я не заинтересован. Её большие глаза сверкнули, а сухая улыбка застыла на её лице. Девушка быстро отошла от шока и провела своими руками по его, поднимаясь к его локтям и сжимая их. — Ты ведь не серьёзно, — ответила она, улыбаясь так же дерзко, как прежде. По мере нарастания напряжения Кью отклонился от неё настолько, насколько было возможно, и заверил: — Н-нет, я предельно серьёзен. Мужчина слева склонился в их сторону, напугав Кью смешком. — Брось, парень. Девчонка явно тебя хочет. Марта улыбнулась своей широкой улыбкой и большими глазами. Кью всё больше смотрел на неё как на хищного скорпиона, пришедшего по его душу. Облизнув пересохшие губы и порозовев от смущения, он попробовал ещё раз: — Ты очень милая, но… — Но что? — возразила она. — Нонехочустобойспать, — выговорил он на одном дыхании. Марта была так же шокирована, как и он тем, что смог это произнести. И всё равно, она попробовала ещё раз, поглаживая мышцы Кью: — Не верю, что ты серьезно. Ты просто стеснительный, но тебе повезло — я люблю стеснительных. — Уверяю тебя, — Кью поспешно выпутался из её цепких рук, думая о том, что примерно так себя чувствует моллюск, когда осьминог пытается вскрыть его раковину, — я не стеснительный, я просто… ладно, может, немного, но… — Тогда дай мне помочь тебе с этим. — Нет! — крикнул Кью, и только после этого Марта убрала руки и перестала заигрывать. Также пропала её улыбка, а глаза сузились и внезапно стали напоминать кошачьи. Кью подумал, что не хватает только гневно разметающего воздух хвоста. Однако, после свирепых переглядываний с задумавшейся Мартой, Кью отодвинулся от неё, чувствуя себя словно в западне, и девушка вскинула руку, словно отмахиваясь от мухи. — Ладно. Не хочешь веселиться, — она потянулась за стаканом Кью и грубо всунула его ему в руки, заканчивая, — сиди здесь, будь скучным, наслаждайся своей водой. Кью сжал стакан прежде, чем хоть капля пролилась, почти рефлекторно. Он всё ещё был в шоке и растерянно моргал, когда Марта соскользнула со своего стула и ушла — хоть и остановилась на секунду, чтобы кокетливо подмигнуть ему через плечо, что Кью не совсем смог понять. Кью рассеянно, игнорируя неделикатные ворчания окружающих по поводу того, какую возможность он только что упустил, отпил из стакана и просканировал глазами комнату на наличие чего-то знакомого и неизменного — Джеймса. Мужчина был окружен группой женщин, болтая и наверняка очаровывая, но он также и наблюдал за Кью, слегка нахмурившись, что говорило о том, что он как минимум заметил его, беседующего с Мартой. У Кью от стыда покраснели уши, и он занял себя тем, что продолжил пить свою воду. На мгновение Кью погряз в своих мыслях… пока мысли не стали от него ускользать. Он даже забыл, почему так обеспокоен. Кью не совсем уверен, что помнит, когда танцпол начал раскачиваться вместе с музыкой, но к тому моменту, когда Марта вернулась к нему плавной походкой, улыбаясь словно кошка, добравшаяся до сливок, Кью и сам почувствовал себя по-странному легко и зыбко.