как въедливые духи

В этих их странных объятиях каждый клялся переломать другому кости — на поле они, хиллкрестский рыцарь и тигр Либерти, ненавидели друг друга рьяно и так же хлестко обещали, что эта игра станет чьим-нибудь летальным концом. — Сегодня я размажу тебя, Мерфи. — Смотри, чтоб потом не тебя соскребали копы с асфальта, Де Ла Круз. Монти лишь хищно улыбался на это через решетки бело-синего шлема и готов был с первым свистком разъебать Мерфи к херам; пусть потом с садисткой нежностью сам зашивает свои рваные раны. А Джон — золотоносный сокол, капитан противников, король Артур среди рыцарей богатеньких семей; герой каждой пошленькой мечты городских девчонок — просто бил себя в грудь и выглядел как чертов персонаж нетфликсовских сериалов; шаблон бед-боя с голливудской ухмылочкой во все тридцать два. У Монти же в тайне на теле гематом полным полно, именем Мерфи исчерченных — при каждой их встрече ярость берётся из ниоткуда, клокочущим вулканом извергаясь наружу вперемешку с «пошёл нахрен». Эта традиция, не меньше: два местных короля меряются длиной собственных причиндалов, как эго — у кого длиннее и у кого выше; и так день за днём. Джон Мерфи, первоклассная сволочь в превилигированном костюмчике от Гуччи, будто специально разъезжает по улицам Монти на новеньком порше, глаза мозолив и желание разъебать его в какой-нибудь подворотне взрастив до отметки максимум, но Де Ла Круз — застиранные серые футболки и вечная клетка — до сих пор успокоением ощущает его влажные жесткие волосы в своей грубой хватке. «Я не гей» «Мне все равно. Будь, кем захочешь» Тогда они изрядно напились, может, даже закинулись какой-то дорогущей хуйней, которую толкает Брайс, и у Монти скорее крыша поехала на одном единственном инстинкте «обладать»; Мерфи не сопротивлялся, наоборот, подставлялся, как на очередной игре, потому что таблетки — дело тонкое, обостряет эмоции до пика «ненависти-любви». — Блять, расскажешь кому-либо, и ты труп. — говорил либертинский тигр, сжимая крепко своему личному аду — рыцарю — горло, — Я тебя нахуй убью. — Успокойся, Монти. Ты мудак тот еще, но трахаешься отменно. И после они ночами долгими ломали кровати, с каждой секундой все яростнее вбиваясь в тела друг друга — сжигали мосты, будто кости — а с приходом утра вновь становились первоклассными ублюдками, что чувствами этими питались, как чумой. // — Я буду называть тебя «Монтгомери».