Мятная горечь

Колокольчик в зачарованных часах на стене лавочки отбивает звонкой капелью шесть раз. Лира устало улыбается и шагает к двери. Сквозь вставленные в хаотичном порядке зеленые стеклышки, бросающие на нее причудливые блики, еще сочится лучами вечернее солнце. Когда день выдается не из легких, ритуал — перевернуть табличку с надписью «Открыто» — становится чем-то совершенно счастливым. Она закрывает кассу на ключ, по дороге прячет его в кармашке передника и в несколько мгновений взлетает по лестнице вверх.  — Тебе стоило раньше меня предупредить, что остальные травники в квартале не выдержали конкуренции с твоей, чтоб тебя, Ивейн! — притворно бранится Лира, развязывая тесемки передника, вешает его на крючок в коридоре, и прислушивается. В жилой части до омерзения тихо. Лира заглядывает в спальню, и едва не спотыкается об ком заляпанной грязно-болотными подтеками одежды. Значит, опять полдня провозился в теплицах. И это при всех ее увещеваниях, что как бы не стоит, не был бы ты так осторожен… Тени его забери! Она подкрадывается к двери ванной. Там до того подозрительно тихо, что сердце на мгновение замирает, подвластное дикой мысли — с его-то состоянием.! — Ты в порядке?! — Лира распахивает дверь, не задумываясь более. Он лишь поворачивает к ней голову — и во взгляде явственно читается полу-раздраженное недоумение.  — А не должен быть?  — Я…прости. Просто было так тихо, что я подумала, что с тобой что-то случилось. Ивейн вздыхает и смотрит куда-то перед собой. Темно-рыжие локоны, намокнув, облепляют его тяжелым медным шелком, и он кажется старше своих двадцати — не из-за своей магии, а просто так. Его предплечья лежат на бортиках ванны, и Лира четко различает на них светлые полосы старых рубцов, легшие неровной сеткой.  — Только закрой дверь, пожалуйста, — просит Ивейн негромко, набирает в чашу ладоней воды и проводит по лицу, откидывая чуть вьющиеся подсохшие пряди от челки назад, присоединяя к общему медному потоку. Как же похож, чуть не выдыхает она, замечая в его задумчивом профиле знакомые черты.  — Тебе помочь? — осторожно спрашивает Лира, приближаясь, и уже выхватывает взглядом сучковатую трость у левого бортика, а потом и деревянный табурет рядом. Тема скользкая во всех смыслах, и касаться ее вообще не хотелось бы, но…  — Лира, я знаю, что я калека, и был бы рад, если бы ты перестала об этом напоминать, — устало и почти раздраженно отзывается он. Зная, что постоянная боль в упрямой ноге, с трудом принимающей вживляющийся протез от середины голени и ниже, остается неумолимой мучительницей, Лира только изредка напоминает себе, что виной его настроению не она сама, а лишь ощущения.  — А я была бы рада, если бы ты все же послушал меня и не закапывался с утра до вечера в теплицах, — отзывается она, подтаскивая табурет к головному концу ванны. — А после твоих тесных отношений с Луной не так много способов облегчить тебе боль. — Лира! — возмущенно выдает он, едва не поднимается, — Может, хватит? Не успев опуститься на деревянное сиденье, Лира замирает, забываясь.  — Хватит так хватит, — шепчет она, опустив взгляд и делает было шаг в сторону двери, как Ивейн вдруг протягивает руку и мокрой хваткой ловит ее запястье.  — Прости, — негромко отзывается он. — Я знаю…  — Я тоже, — к Лире возвращается осознание. Его безжалостно ломает после четырех лет на сильнейших снадобьях, после которых в принципе сложно не стать бездушным мешком мяса с костями, и подобные откаты — вовсе не его вина. Не стоило напоминать ему про «Голубую луну». — Извини, я тоже ляпнула лишнего. Просто беспокоюсь.  — Я знаю, — повторяет Ивейн и наконец выпускает ее руку. Лира подтягивает табурет и опускается. ==== Лира бежит по коридору, и ее шаги отдаются гулким эхом. Получилось! У нее получилось…!  — Выпороть бы тебя, упрямый мальчишка! Ее опекун шипит на кого-то рассерженно, как большой кот — таких интонаций она за всю свою короткую жизнь не помнит. Лира прячется за приоткрытой дверью и замирает, затаив дыхание.  — Ну так давай, что же ты? — напротив Люциана стоит молодой человек — подросток, ее ровесник, такой же растрепанно-рыжий. И взвинченный донельзя. Но даже так, чтобы позволять себе так обращаться к Светлейшему…  — Я хоть раз на тебя руку поднял? — Люциан нервным жестом откидывает за спину косички-змейки. — Ну что с тобой не так?  — А каким я должен быть, чтобы было так? — в голосе его собеседника звучат не скрываемые слезы горькой обиды. — Ну давай же, как ты на этот раз отошлешь меня домой, какую причину придумаешь на этот раз? — Ивейн… — выдыхает ее опекун, без единого намека на злость, даже с каким-то отчаянием. — Как ты мне обьяснишь, что непонятно кого к себе взял, а меня держишь на расстоянии? — продолжает юноша, едва не плачет, и Лире почти физически больно слышать в этом саму себя. Как бы ее родители оправдывались, что никогда ее не любили?  — Знаешь что, оставь меня в покое, слышишь?! — надреснуто кричит юноша, пока Светлейший растерянно наблюдает, как тот пятится к большому зеркалу. — И своих больше ко мне не подсылай с этими заказами, Тень тебя сожри, обойдусь без твоих подачек как-нибудь! — Ивейн, я же… — вот это да, ее опекун, властитель, черствый холодный политик с камнем в груди вместо сердца, оправдывается, колеблется? Не то чтобы и с ней он был холоден, но чтобы так…  — Занимайся своими любимчиками и дальше. Юноша разворачивается и исчезает за пыльной поверхностью зеркала, как будто уходит в мутный водоем, растворяется в нем. Лира еще не один год гадает, кто же этот человек, который настолько вольно себя ведет с ее опекуном, наставником и любовником — пока сама не шагает в зеркало в свои неполные девятнадцать. ===  — Как дела в теплицах? — Лира проводит кончиками пальцев сквозь мокрые пряди — просто зачесывает назад, почти что не ласка даже.  — Многое погибло, на восстановление уйдет куча времени и сил. Но ничего, — Ивейн выдыхает уже почти спокойно. — Я примерно прикинул, с чего нужно начать, думаю, пока запасы не иссякнут, успею. Так здорово думать не о том, кто кому где перешел дорожку, не быть собачкой на побегушках, не ждать очередного приказа, а просто жить ближайшим будущим. Так здорово знать, что завтра будет еще один спокойный день…было бы. От невольной мысли в глазах щиплет, и Лира часто-часто моргает, стараясь не сорваться в слезы от жалости к самой себе.  — Здорово вот так сохранять здравый ум, — произносит она вместо этого.  — Мой ум сейчас не слишком похож на здравый, — замечает Ивейн, и тихо усмехается, но без той режущей сердце горечи. — Зато мне повезло, что есть ты. Он поднимает руку и касается ее пальцев в своих волосах. Перед ее глазами снова мелькают узенькие полоски шрамов.  — Скажи… зачем ты это делаешь? — вырывается у Лиры.  — Хотелось занять голову и руки, — рассеянно отвечает Ивейн и раскрывает перед собой ладонь, изучая взглядом линии. — Или… — его взгляд скользит выше, и он касается пальцами злосчастных белых полос, — ты об этом?  — Ты не похож на человека, который рвется в вечную ночь. Да и…это ведь не то, правда? — Лира осмеливается озвучить свои давние догадки, надеясь, что он не вспылит снова. Почему-то влажный тяжелый воздух с примесью горьких трав — что и вытягивает мутный раствор в ванне — пробивает на откровенность.  — Сначала действительно хотел уйти. Мне лет тринадцать было, — Ивейн, как ни странно, спокоен, прослеживает указательным пальцем косой, самый жирный из сетки шрамов. — Потом понял, что боль проще всего заглушить болью другого рода. Втянулся. А потом… Луна. Лира чуть подается вперед — табурет жалобно вскрипывает — и обнимает его со спины, утыкается лицом куда-то в покатую линию плеч. Ей кажется это остро необходимым, как никогда. Рубашка тут же напрочь промокает, тепло липнет к телу, но это так, мелочи.  — У тебя есть мечта, Лира? — спрашивает Ивейн, накрывая ее скрещенные руки ладонью. — Есть, — отзывается она, поднимая голову так, чтобы упереться ему в плечо подбородком. — Только если ее озвучить, она точно не сбудется. Остаться вот так, травницей за старым деревянным прилавком, пусть даже никем, просто жить спокойно. Кто бы позволил ей мечтать о таком, когда она остается одной из прислужниц Светлейшего.  — Мне это не помогло, так что глупости все это, — Ивейн дергает плечом. — Я был готов сломать самого себя, лишь бы меня… — он обрывается. — Как думаешь, Лира, у меня еще есть шансы стать тем, кого хочет видеть моя сестренка? Я смогу быть хотя бы хорошим старшим братом… без Луны?  — Глупости ты говоришь, — шепчет Лира. Ей горько-горько, как в тот день, когда она впервые услышала его имя в гулких коридорах. — Ну кто тебе внушил, что ты чем-то плох? Почему ты решил, что ты не способен на заботу?  — Так есть?.. — его голос почти срывается в шепот.  — Это всего лишь ломка, Ив, — Лира не знает, как сдержать рвущееся наружу отчаяние. Ей больно и за себя, и за него. Так что же делать, чтобы стать хоть немного счастливее? — Ты сможешь с ней справиться. Я в тебя верю, правда. Лире ужасно хочется, чтобы кто-то поверил и в нее.  — Мне ужасно стыдно, что я срываюсь на тебя, — наконец после паузы отзывается вполголоса Ивейн. — Ты… не заслужила терпеть все это. Вот почему он отгоняет ее каждый раз, когда она хочет помочь?  — Не прогоняй меня, — тихо просит Лира, надеясь, что он не слышит, как дрожит ее голос. Как выразить свое желание поддержать, остаться рядом, чтобы не встретить отказ?  — Если бы… если бы мы нашли выход в другой мир, где все иначе…как думаешь, вышло бы начать все с чистого листа?  — Какие другие миры, ты что, — но Лиру очень радует это «мы», — Совсем с ума сошел? А вдруг тебя за ересь…  — Если он и узнает… то все же слишком меня любит, — Ивейн вздыхает, но тепло-тепло, совсем иначе. — Наверное, это одна из немногих истин, в которую я действительно верю. Годы прошли не просто так, замечает Лира, но не размыкает объятий.  — А ты сможешь поверить еще в одну истину? — произносит она неуверенно.  — Какую? — Ивейн настороженно замирает в остывшей воде, точно чувствует. Лира набирает воздуха в грудь — как делает глоток смелости из горьких трав — и несколькими словами вкладывает в его ладони нечто очень важное. Сладкое и горькое, пахнущее травами и им самим.