Любая судьба — она родом из детства.
— Стой смирно, дьяволово отродье. Если бы она это кричала, то звучала бы чуть более человечно. Но миссис Уилер никогда не повышает на меня голос: от её оскорблений веет ледяным спокойствием, что придаёт им форму сухих канцелярских фактов, а не чрезмерно эмоциональных допущений. Я снова вынужден рассматривать лоскут полинявших бежевых обоев, за долгие часы стояния здесь изученный мной от первой до последней микротрещины. Кажется, на нём можно увидеть отпечаток моего лица. До тех пор, пока лучи солнца касаются пыльного стекла маленького окошка под потолком. В пасмурную погоду чердак заполняет вязкий полумрак — зловещий и густой, как низко стелющийся над гиблой трясиной туман. Я буквально ощущаю кожей его прикосновения. Неприятные, словно по тебе медленно ползут истекающие липкой слизью улитки. Подобно многим детям моего возраста, я панически боюсь темноты. Не темноты самой по себе, а того, что в ней прячется, дожидаясь удобного момента, чтобы проявить свой отвратительный лик. Миссис Уилер не разрешает мне оставлять свет на ночь, да и днём она тоже реагирует на щелчок выключателя как сторожевая собака на незваного гостя, руководствуясь соображениями патологической экономии и заботой о собственном здоровье, поскольку от яркого света у неё болят и слезятся глаза. Все лампочки в доме маломощные и скорее тлеют, чем горят. При плохом освещении я с трудом ориентируюсь в пространстве — это одно из многих неприятных последствий двусторонней частичной атрофии зрительного нерва. В перспективе мне грозит полная слепота, и каждый божий день я молюсь о том, чтобы эта участь меня миновала. Более всего в своей жизни я страшусь остаться наедине с кромешной тьмой, и с тем, что её населяет. — Почему вы меня так называете? — рискую осведомиться я, ведь меня уже всё равно наказали. — Потому что все приёмыши — дьяволовы отродья, — поясняет миссис Уилер таким тоном, будто я спросил, чему равняется дважды два. — Зачем вы тогда берёте таких детей к себе? — Должен же кто-то за ними приглядывать, — это могло бы сойти за заботу, если бы под «приглядывать» не подразумевалось «держать в узде». Когда мне было восемь, отец в приступе белой горячки зарубил мою мать топором. Вероятно, он бы проделал это и с нами, но мы с братьями успели покинуть дом. Иаков нёс на плечах ничего не понимающего Иоанна, а я бежал вслед за ними, впотьмах споткнувшись о разбрызгиватель воды. Растянувшись на мокрой траве, я не мог заставить себя подняться, чувствуя, как меня крепко прижимает к земле безнадёжное уныние. Оно уговаривало меня сдаться. Убеждало, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Если бы не резкий оклик Иакова, наверное, тот газон стал бы моей могилой. Я никогда не скучал по своим родителям, а вот братьев мне по-прежнему не хватает. В моей предыдущей фостерной «семье» меня чуть не забили насмерть бейсбольной битой, однако жизнь с миссис Уилер гораздо хуже. Она комбинирует психологическое насилие с физическим, причём к последнему прибегает с умом, не оставляя никаких следов. До того с умом, что на протяжении пятнадцати лет считается одной из лучших участниц программы. Об этом мне сообщила работница дома временного размещения, однако я сразу почувствовал исходящую от этой внешне благообразной пожилой женщины скрытую неприязнь. Детей выбирают опекуны, поэтому моё нежелание с ней жить не имело значения. Я мог утешаться лишь тем, что ровно через год она вернёт меня обратно. Рассохшиеся половицы натужно поскрипывают под тяжестью удаляющихся шагов миссис Уилер. Вместе с ней исчезает квадрат пробивающегося из коридора света. Не в пример зрению, слух у меня довольно острый, поэтому я ещё долго слышу её шаркающую походку. Слышу, как закрывается дверь её спальни. Слышу, как мелкие капли начинающегося дождя размеренно тарабанят по прохудившейся черепице. Слышу тихий писк мышей, привычно суетящихся по своим углам. Я также слышу то, чего здесь быть не должно — тяжёлое, прерывистое дыхание, с хрипами и присвистом, характерными для острого приступа астмы. Дыхание — признак жизни, но то, что стоит за моей спиной, давно принадлежит к миру мёртвых. — О, благодать, спасён тобой я из пучины бед, — оперевшись лбом на стену, дрожащим голосом напеваю я слова любимой песни, стараясь делать это как можно тише. — Был мёртв — и чудом стал живой. Был слеп — и вижу свет…***
На исповедях я не пользуюсь принятым в протестантской церкви официальным протоколом, поскольку многие люди, приходящие ко мне облегчить душу, теряются от этих формулировок, не могут пересилить страх и стеснение, мешающие правде выйти наружу. — Святой Отец? Я не вижу обратившегося ко мне мужчину, но чую исходящий от него кисловатый запах кукурузного солода. Тон его враждебен, но я не принимаю это на свой счёт. Злость — обычное состояние уставших от тяжести носимых внутри грехов. — Здравствуй, сын мой, — доброжелательно отзываюсь я, сжимая небольшой чёрный крест, чья длинная цепочка обмотана вокруг пальцев и запястья моей левой руки. — Какая печаль привела тебя в Божий дом? — Да вот, совсем заела тоска по почившей жёнушке, понимаете ли. — Соболезную этой утрате, — формулировка хоть и дежурная, но сочувствие моё искренне. — Давно она отошла в мир иной? — Давненько, Отец, давненько, — сокрушённо вздыхает мой собеседник. — Годков эдак двадцать тому назад. — Долгий срок, — помолчав, тихо замечаю я. — Вполне достаточный для смирения. Не его ли тщетные поиски тебя сюда привели? — Можно и так сказать, — издаёт пренебрежительный смешок мужчина. — Я, понимаете ли, всё никак не могу смириться с тем, что кой-чего не успел сделать. — И что же? — А вот, чего. Треск тонкой перегородки, ожесточённо разрубаемой топором, вынуждает меня резко вздрогнуть и отшатнуться назад. Дверь кабинки не поддаётся лихорадочным попыткам её открыть и мне остаётся лишь беспомощно ожидать, пока на лицо моё летят мелкие деревянные щепки. — Я не разрешал вам уходить из дома, маленькие ублюдки! — разъярённым вепрем ревёт грубый голос, который я не признал сразу за давностью пройденных лет. — Готов встретиться со Спасителем? — ощеривается беззубой ухмылкой мой отец, замахиваясь топором для решающего удара. — Особо-то на это не рассчитывай, потому что тебе, сучий выродок, светит адское пекло, а не райские кущи! Ты вообще должен был подохнуть ещё в материнской утробе! В прошлом году руководство окружной тюрьмы прислало мне короткое извещение о кончине Иова Сида. Почему-то, спустя столько лет, он вдруг взял и повесился в камере. Не думаю, что причиной этому поступку стали муки совести. — Изыди! — разгневанно восклицаю я, выставляя перед собой крест. — Мёртвому должно лежать в земле. При жизни ты причинил своим близким много горя, и у тебя нет никакого права сеять его гнилые семена после своей кончины! Меня не удивляет, что после этих слов сгорбленная фигура моего отца начинает бледнеть и мерцать, в конце-концов, бесследно исчезая из моего поля зрения. Меня аналогичным образом не удивляет, что он здесь вообще объявился. Лезвие топора вонзается в стену рядом с моим плечом. Я замечаю на нём запёкшуюся кровь и несколько налипших на него длинных рыжих волос, некогда принадлежавших не самой хорошей матери в мире. И тем не менее не заслужившей столь страшной смерти. Старик раскромсал её голову, словно переспелый арбуз. Прежде я только подозревал, но теперь точно знаю, что он собирался проделать то же самое с нами. Придя в себя на скамье, я долго прислушиваюсь к громкому стуку своего работающего на износ сердца, постепенно осознавая, что встреча с отцом была лишь промыслом очередного кошмарного сна. Но если это так, откуда тогда на моей рубашке взялась мелкая деревянная пыль? Отряхнувшись, я медленно подхожу к исповедальной кабине, не решаясь сразу заглянуть внутрь. Проведя ладонью по кажущейся цельной стене, я ощущаю неровность, примерно совпадающую в диаметре с лезвием топора.***
Протокол №000: 18 августа 1975 года, около шести часов пополудни, гражданка С. в состоянии сильного алкогольного опьянения на зелёном «Додже Коронете» выехала за защитное дорожное ограждение, упав в озеро Толука. Оперативно прибывшим на место спасателям удалось быстро вытащить её из автомобиля, в котором, вероятно, оставался достаточный запас кислорода, после чего гражданку С. передали реанимационной бригаде скорой помощи. В процессе обследования выяснилось, что гражданка С. находится на позднем сроке беременности. Ради сохранности жизни плода сотрудниками госпиталя Брукхэвен было произведено кесарево сечение. Гражданка С. приговорена к административному штрафу за вождение в нетрезвом виде и вместе с новорожденным ребёнком отпущена по месту постоянного проживания. Я открываю глаза и утыкаюсь взглядом в тёмное небо, затянутое свинцовым фартуком низко повисших туч. Кажется, что их содержимое вот-вот хлынет на землю беспощадным библейским потопом, но пока что из них еле сочится холодная морось, перемешанная со снегом. Сев, я стираю осевшую на лице влагу, замечая, что она оставляет на коже ладоней сероватые разводы. Я ошибся. Это — не снег. Это — пепел. Растерянно осмотревшись, я не могу ничего различить сквозь молочно-белую плёнку сплошного тумана, окружающего меня со всех сторон. — Здесь кто-нибудь есть? — я изо всех сил напрягаю голосовые связки, но наружу выходит лишь какой-то невнятный шёпот. Только сейчас я понимаю, что сплю. Невозможность полноценно закричать и зажечь свет точно характеризует преследующие меня с детства ночные кошмары. К сожалению, есть у этих снов ещё одна пренеприятнейшая особенность: они не заканчиваются, пока не достигнут кульминации таящегося в них ужаса. Что ж, мне известен лишь один способ приблизить развязку — двигаться вперёд. Пройдя с добрый десяток миль и не встретив на своём пути ни единой живой души, я чуть не врезаюсь в приветственную вывеску, традиционно обозначающую начало населённого пункта. «Добро пожаловать в Сайлент-Хилл» — гласят изрядно выцветшие белые буквы, выведенные поверх покрытой тёмно-коричневым лаком дощатой поверхности. Очень подходящее название. За всё это время я не слышал ни пения птиц, ни подвывания ветра, ни шелеста листьев, ни стрекотания цикад. Ничего. Длительное ожидание неизбежной встречи с чем-то очень плохим сильно выматывает, притупляя изначально болезненно обострённую бдительность. Заметив на правой обочине ведущие вниз каменные ступени, я спускаюсь по щербатой лестнице, оказываясь на огромном кладбище. Но такая всепоглощающая тишина неестественна даже для этого места. Я медленно иду меж рядов покосившихся от старости надгробий, придерживаясь петляющей узкой тропы. Она приводит меня к трём свежевыкопанным могилам. Всё выглядит так, словно я своим появлением прервал похоронную церемонию. Но приблизившись к трём стоящим поодаль открытым гробам, я понимаю, что без меня эти похороны начаться не могут. Первый из них укутан американским флагом и в лежащем внутри рыжебородом мужчине я узнаю повзрослевшего Иакова, хоть я и не видел его с тех пор, как попал в приют. Он облачён в форму десантных войск, и к груди его мундира приколото множество разных медалей. Через дыру в его лбу виднеется кусок мозга. Во втором гробу покоится Иоанн. Его я узнаю по закатанным вверх ярко-синим глазам, перекликающимся по цвету с его рубашкой и шёлковым носовым платком, виднеющимся из кармана дорогого пиджака. У него перерезано горло. В третьем гробу я нахожу труп Кристал. Она почему-то в белой больничной рубашке, а на её руках виднеются следы от периферического катетера и внутривенных уколов. На месте её живота зияет сквозная дыра. Опускаясь на колени перед гробом своей жены, я забываю о том, что сплю. Я забываю обо всём, потому что горе прибойной волной вытесняет из меня все остальные чувства. Я опускаю голову на изножье гроба и обхватываю его обеими руками, оплакивая утрату самых близких своих людей. И пусть двое из них покинули меня ещё в детстве, я всегда знал, что в любой момент могу попытаться с ними связаться. Но подобно всякому трусу, я слишком долго медлил. Протестанты не читают молитв за души усопших, ибо считают, что умерший человек отныне находиться в ведении Господа. В молитвах лишь просят утешения для скорбящих родственников, но я не тревожу Бога понапрасну, зная, что не заслуживаю утешения. — Пора вставать. Увидев перед собой омрачённое беспокойством лицо Кристал, я прижимаю к своим губам её ладонь, в порыве исступлённой благодарности осыпая её поцелуями. — Снова кошмары? — сочувственно спрашивает она, опускаясь на подушку рядом со мной. — Хотелось бы верить, что это не вещие сны. — Не знаю, что тебе снилось, — говорит Кристал, кладя голову на моё плечо. — Но точно знаю, что твоя вера, Иосиф Сид — сильнее любых невзгод. Я ничего ей не отвечаю, замечая сосновую иголку, прилипшую к моей вспотевшей ладони. Я смотрю на неё и думаю о том, что там, на охваченном абсолютным безмолвием кладбище, вся земля была густо усыпана хвоей.***
Автомобильная авария, забравшая у меня Кристал, случилась больше десяти лет назад, но просыпаясь, я до сих пор всегда смотрю на соседнюю подушку. Врачи сумели спасти нашу новорожденную дочь, однако лучше бы они не старались. Тогда бы мне не пришлось убивать её прямо в палате для новорожденных. Не пришлось бы нести с собой знание о том, что дочь моя отмечена печатью дьявола. Самая короткая стрелка наручных часов постепенно приближается к шести, а это значит, что скоро настанет время нашей утренней прогулки с Фэйт. Глядя на неё, порой я размышляю о том, что такой могла бы стать моя дочь, если бы имела шанс вырасти. Но сентиментальные мысли эти быстро рассеиваются холодным гласом рассудка. Моя прекрасная, светлая, добрая девочка Фэйт — воистину Ангел. Моя же дочь стала бы чем-то совершенно противоположным. После смерти Кристал я решился на то, о чём она постоянно мне твердила — я основал свою церковь. Я сделал то, что мне следовало сделать очень давно — я разыскал своих братьев. У меня есть Фэйт, есть Иаков и есть Иоанн. Есть большая паства. Я люблю их всем сердцем, а они всем сердцем любят меня. Но мне всё равно не хватает моей жены. Не проходит и дня, чтобы я вспоминал о ней. Не жалел, что больше никогда не услышу её голос. Не увижу её улыбку. Не возьму её за руку. — Мне тоже безумно всего этого не хватает, мой драгоценный муж. Я вздрагиваю, чувствуя, как напрягается каждая мышца ещё секунду назад расслабленного тела. — Кристал? — А у тебя разве есть другая жена? — следует удивлённый вопрос. — Была, — поправляю я того, кто притворяется ею. — У меня была жена. — Нет же, Иосиф. Я по-прежнему у тебя есть, и ты это знаешь. Я запоздало определяю источник звука, с ужасом понимая, что со мной говорит портрет Кристал, набитый на моей левой руке. — Ты — не Кристал, ты просто чернила, глубоко впитавшиеся в мою кожу. — Само собой, — соглашается со мной она. — Я просто использую татуировку как средство общения. Но я говорю о душе, Иосиф. Ты ведь сам всегда повторял, что душа — бессмертна. Мне слишком сильно хочется верить в то, что я действительно сейчас общаюсь со своей женой. Но я слишком хорошо знаю, каким правдоподобным в своих кознях может быть Дьявол. Не промолвив больше ни слова, я поднимаюсь с постели и направляюсь в ванную, где достаю из шкафчика одноразовое лезвие для бритья. Сев на коврик, я прислоняюсь затылком к бортику ванной и медленно выдыхаю, мелко подрагивающей рукой поднося лезвие к татуировке. Она внимательно следит за моими действиями и крайне живописно для плоского изображения кривится от страха. — Нет! Пожалуйста, выслушай меня! Закусив нижнюю губу, я осторожно вспарываю лезвием руку, срезая татуировку, словно кусок испорченного холста. Кристал кричит, боже, как страшно она кричит, но я твержу себе, что это не может быть её голос и продолжаю резать. В тот момент, когда окроплённый алыми брызгами лоскут моей кожи падает на пол, в ванную врывается Фэйт. При виде хлещущей из моей раны крови она равняется по цвету с белоснежной кафельной плиткой, испуганно прижимая ладонь ко рту. — Боже милостивый, Отец! Зачем вы это с собой сотворили? — Я был должен, мой Ангел, — спокойно отвечаю я. — Я был должен. — Вот, — прижимает махровое полотенце к моей руке она. — Прижмите покрепче, а я поищу материалы для перевязки. Надеюсь, вы не задели артерию! Пока Фэйт обыскивает нутро шкафчика, от волнения пороняв в раковину половину пузырьков и флаконов, я борюсь с лёгкой тошнотой и равнодушно смотрю на результат своих стараний, с немым укором взирающий на меня с пола. Внезапно татуированная кожа растворяется в воздухе, и кончики моих пальцев начинают холодеть вовсе не от большой кровопотери. — Ты видишь то же, что и я? — просевшим от нервного напряжения голосом, обращаюсь я к Фэйт. — Я вижу, что вам срочно нужна медицинская… — она осекается на полуслове, изумлённо рассматривая мою руку. — Но как же так? Ведь когда я пришла, вы истекали кровью… — Тебе не стоит никому об этом рассказывать, — немного погодя решаю я, проводя пальцами по абсолютно здоровой поверхности кожи, непостижимым образом исцелившейся вместе с татуировкой.***
Впервые за долгие годы в столовой нашего дома воцарилась настолько напряжённая атмосфера, что ещё немного, и вот-вот разгорится ссора. Причина — в лежащем посредине стола желтоватом конверте. На нём нет ни марки, ни почтового штемпеля, ни адреса. — Видит Бог: я не хочу оскорблять вас, Отец, — мрачно произносит Иаков. — Но вы, верно, спятили. — Я что же, по-твоему, тоже спятила? — возмущается Фэйт, до сей поры хранящая в тайне инцидент, случившийся в ванной. — Я своими глазами видела, как татуировка жены Отца вернулась на своё место, как новенькая! И… и я слышала женский крик, когда он её срезал. — А что насчёт тебя, Сын мой? — перевожу я взгляд на Иоанна. — Ты считаешь меня сумасшедшим? — Ни в коей мере, — не колеблясь, ответствует он. — Я вам верю. И если вы сами считаете, что эти строки действительно написала ваша жена, то у меня нет причин для сомнений. Я придвигаю к себе листок белой почтовой бумаги, неизвестно какой по счёту раз вчитываясь в хорошо знакомый витиеватый почерк. Я помню каждую его особенность, будь то префикс над буквой «т» или похожие на косые чёрточки запятые. Мы с Кристал часто писали друг другу письма, даже если находились в одной квартире. Мы делились любимыми отрывками из Писания, интересными цитатами из книг, собственными мыслями, которые в печатном виде выражались проще, нежели вслух. «Здравствуй, Иосиф. Мне жаль, что в прошлый раз я напугала тебя, заявившись к тебе слишком неожиданно и слишком экстравагантно. Памятуя обо всех тех странностях, что преследуют тебя сызмальства, и о чём ты мне не раз рассказывал, мне бы следовало хорошенько подумать и сразу понять, что связываться с тобой таким образом будет сродни изощрённой издевке. Прости меня. Это было глупо. Я лишь хотела сказать, что мне тебя не хватает. И что если ты так же по мне тоскуешь, то мы можем встретиться в месте, под названием Сайлент Хилл. Признаться честно, я надеюсь, что ты сможешь помочь мне его покинуть, ибо больно уж оно похоже на Ад. Но скажи, Иосиф, разве я заслужила провести вечность в невыносимых страданиях? Разве мы с тобой заслужили такое мучительно тяжёлое расставание?» — Трое против одного? — всё ещё хмуро резюмирует Иаков. — Не поймите меня неправильно, Отец, но почему вы на сто процентов уверены в том, что мы имеем дело с вашей покойной женой? Почему не допускаете, что вся эта мистификация — происки чего-то глубоко враждебного к вам? Возможно, цель этого письма — заманить вас в смертельно-опасную ловушку. В конце-концов, ваша… жена сама прямым текстом пишет о том, что место это смахивает на Ад. — Моя жена взывает ко мне о помощи, — как следует обдумав слова Иакова, тихо молвлю я. — Я не уверен, как ты выразился, на сто процентов, что это и в правду Кристал. Но я твёрдо убеждён в том, что не смогу спокойно жить дальше, зная, что она меня где-то ждёт, и что где-то ей причиняют боль. Если мне придётся спуститься в Ад, чтобы её спасти, так тому и быть. Ведь если я этого не сделаю, я собственноручно обращу своё существование в Ад нескончаемых сомнений и чувства вины. — Ладно, — вздыхает Иаков, капитулируя перед моими доводами. — И когда начнётся наш крестный ход в Преисподнюю? — Это мероприятие крайне рискованно и я не вправе подвергать ваши жизни опасности, — качаю головой я, выражая тем самым сожаление и нежелание впутывать в эту авантюру близких. — Я отправлюсь туда один. — Я уже говорил, что вы, верно, спятили? — воинственно хмыкает Иаков, всем своим видом давая понять, что мы либо едем все вместе, либо не едет никто.***
Журнал учёта новорожденных госпиталя Брукхэвен, запись №000: Дата рождения: 19 августа 1975 года, время: 3:07 a.m, пол: мужской, имя: Иосиф Сид. Чем ближе к месту назначения мы подъезжаем, тем неспокойнее становится у меня на душе. Топографически Сайлент Хилл не существует. Фактически мы движемся наобум, используя оставленные Кристал координаты. Иаков надеется, что мы приедем на пустое место и вернёмся в Монтану. Не думаю, что его оптимистичному плану суждено будет сбыться. Я физически ощущаю присутствие города — пока ещё слабое, но совершенно отчётливое. Мы прибыли в Эшфилд на закате, и, переночевав в придорожном мотеле, ранним утром выехали на финишную прямую. Администратор мотеля не захотел отвечать на наши вопросы о Сайлент Хилле, но ярко вспыхнувший страх в его помутнённых алкоголем глазах говорил сам за себя. — Всё в порядке, Отец? — мягко касается моего плеча сидящая на заднем сидении Фэйт. Я замечаю, что прикусываю прижатый к губам крест, что случается со мной только в минуты крайнего волнения. Дурная привычка сродни обгрызанию ногтей, с которой я никак не могу навсегда распрощаться. Мне вообще очень тяжело даются прощания. Именно поэтому мы сейчас находимся здесь — на окружной дороге номер семьдесят три, мчась навстречу пугающей неизвестности. Впрочем, неизвестность ли меня так пугает? Скорее, наоборот — исчерпывающее знание того, что именно ждёт меня впереди. Губительная тьма. Тьма, заштриховывающая жуткими тенями всю мою жизнь. — Нет, дочь моя, — откровенно признаюсь я. — Я ощущаю себя так, словно добровольно возвращаюсь в свой самый страшный ночной кошмар. И я не уверен, что на сей раз смогу проснуться. — Мы всегда будем рядом, чтобы вас разбудить, — ободряюще произносит Иоанн, хотя я вижу, что ему тоже не по себе. — Если для того, чтобы вам помочь, мне понадобится пожертвовать собой, я не стану долго раздумывать. — Я знаю, сын мой, — печально улыбаюсь я. — И это тоже часть моего кошмара. Глядя в приоткрытое окно, я провожаю взглядом летящую по серому небу стаю ворон, внезапно понимая, что не слышу обыкновенно сопровождающего их громкого карканья. Да, это определённо та самая местность, по которой я часто брожу во сне. Как ни странно, но теперь, когда мы прибыли в Сайлент Хилл, на меня вдруг снисходит умиротворение уставшего беглеца, возвращающегося домой после долгих скитаний по чужим землям. — Твою мать! — раздражённо восклицает Иаков и резко выворачивает руль влево, пытаясь объехать быстро промелькнувшее перед нами чёрное нечто. Нашим объездным путём становится озеро, с утробным плеском принимающее нас в свои ледяные объятия. Пока мы стремительно погружаемся на дно, я замечаю сбоку расплывчатое зелёное пятно, и слышу приглушённый толщей воды женский крик. Наверное, это просто галлюцинация, спровоцированная кислородным голоданием или сильным ударом виском об двери машины.