Рикошет

Fallout 3, Far Cry 5 (кроссовер)
Джен
NC-17
Заморожен
4
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
5 страниц, 1 часть
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
4 Нравится 0 Отзывы 2 В сборник Скачать

Сделка

Настройки текста

Тюрьма Аттика, штат Нью-Йорк, март 2076 года.

      — Добрый день.       Я вскидываю тяжёлый взгляд на своего нежданного посетителя, пытаясь определить его профессиональную занятость по внешнему виду. Серый двубортный костюм — типичен для представителей касты офисных клерков. А вот его квадратный ёжик седых волос, чеканящая походка и прямая как жердь спина более типичны для военных. Рыбак рыбака видит издалека, как говорится.       — Ой ли? — скептически хмыкаю я.       — Для вас этот день несомненно добрый, Иаков, — ободряюще заявляет он, занимая пустующий стул напротив. — Меня зовут Виктор Дантон, и я пришёл к вам по личному распоряжению мистера Сида.       Кажется, Дантон ожидает, что упоминание этой фамилии должно принудить меня восхищенно прыгать на задних лапах и раболепно вилять хвостом, но я почему-то не испытываю ни грамма воодушевления. Может, потому, что оба моих брата — редкостные мудаки? Первый — вождь одурманенного религиозным опиумом народного стада, то ли страдающий мессианским бредом, то ли меркантильно жаждущий мирового господства. Второй — талантливый пропагандист и бизнесмен с напрочь сорванной кукушкой, озолотившийся на войнах и всевозможных финансовых махинациях. Моя собственная характеристика, впрочем, звучит ничуть не лучше. Все мы друг друга стоим. Разница между нами в том, что я хочу оставить содеянное мною зло в прошлом, а не продолжать его множить.       — Которого из? — мрачно уточняю я.       — Иоанна, — вносит ясность Дантон, сцепляя пальцы замком — Я представляю интересы компании «Волт-Тек» и полагаю, что нас с вами ожидает долгое и плодотворное сотрудничество. Конечно, если вы будете достаточно благоразумны.       — Будь я достаточно благоразумен, меня бы здесь сейчас не было.       — Верно, — Дантон издаёт короткий смешок, положив кейс на стол. — И, тем не менее, все мы порой совершаем ошибки.       — Однако не все расплачиваются за свои ошибки пожизненным заключением без права условно-досрочного освобождения.       — Только те, чьи ошибки юридически квалифицируются как идеологический терроризм.       Два года назад я взорвал бостонский филиал «Врат», таким образом выразив свой радикальный протест против бредней, с начала пятидесятых провозглашённых официальной религией новоиспечённых Соединённых Штатов Эдема. Семьдесят шесть жертв, но эта цифра не идёт ни в какое сравнение с количеством голов, сложенных солдатами на бессмысленной войне, развязанной манией величия Иосифа Сида. Теперь его называют Отцом, и как по мне, так он ни чем не лучше Великого Кормчего, против которого мы сражались в сраной Корее.       — Что, если я скажу, что у вас ещё есть шанс на искупление?       — Во-первых, для искупления необходимо раскаяние, — без обиняков признаюсь в его отсутствии я. — А во-вторых, бесплатный сыр бывает только в крысоловке.       Особенно в тех случаях, когда дарителем выступает Иоанн. В его извращённом представлении праздничный торт обязательно должен содержать начинку из ржавых гвоздей. Прямо как дары данайцев, только ебанайцев.       — А он и не будет бесплатным, — снисходительно сообщает Дантон, доставая из внутреннего кармана пиджака ярко-красную пачку «Мальборо». — Угоститесь?       В последний раз я курил за несколько минут до теракта, поэтому сигареты входят в горячую пятёрку вещей, которых мне особенно сильно недостаёт за решёткой.       — Не откажусь.       Зажигалку мне Дантон всё же не доверяет, будто бы у меня за пазухой спрятана канистра бензина. При любом проявлении агрессии с моей стороны он всегда может нажать тревожную кнопку, активирующую стягивающий мою шею электрический ошейник. Напряжения в нём достаточно для того, чтобы содержимое моего кишечника стремительно вылезло наружу, а мозг превратился в хорошо прожаренную котлету.       — Надеюсь, что вы не откажетесь и от нашего предложения.       Глубоко затянувшись, я задерживаю дым в лёгких, позволяя им как следует просмолиться терпкой горечью никотина. Мне почти стукнуло двенадцать, когда я впервые стащил дедовы самокрутки, за что потом знатно огрёб ремня. Не потому, что курил, а потому, что украл. Вкус у той махорки был значительно крепче, либо же его улучшает моя память, механически идеализирующая впечатления родом из детства. Самым дерьмовым куревом, что мне довелось пробовать, были корейские «Кугольцэ» — сигареты с жёлтой птицей на пачке, кажется, иволгой. Вкусом походили на протухшие водоросли, чем заслужили в армейском быту гордое прозвище «портянки Хо Ши Мина».       — Сперва бы это предложение не помешало услышать, — выпуская дым через ноздри, без особой охоты говорю я.       — Разумеется, — подняв вверх указательный палец с призывом обождать, Дантон с громким щелчком открывает кейс и достаёт из него тёмно-зелёную папку. — Речь пойдёт об экспериментальной программе «Волт-Тек» по созданию идеальных солдат. Мы давно хотим вывести более выносливых, сильных и адаптивных бойцов, но прогресс наметился лишь недавно.       — Ясно. Но неясно, при чём здесь я.       — Видите ли, оказалось, что ваши генетические характеристики соответствуют ключевым критериям отбора участников.       — Да неужели? — саркастично переспрашиваю я. — И каким же лядом вы, умники, об этом прознали?       — Регулярные медосмотры, мистер Сид, — явно забавляясь моим удивлением, информирует меня Дантон. — Регулярные медосмотры.       — Иными словами, вы предлагаете мне стать вашим биологическим сырьём?       — Я бы назвал это уникальной возможностью биологического самосовершенствования.       — А я бы назвал это уникальным наебаловом, — подытоживаю я, давя окурок в казённой металлической пепельнице. — Мы закончили?       — Остался один небольшой нюанс, — рот Дантона растягивается в фальшивой улыбке. — Во время упомянутых мною регулярных медосмотров вам вводили контрольные дозы разработанной нашими учёными сыворотки. У вас хорошая переносимость состава, но без дальнейшего наблюдения и введения поддерживающих препаратов ещё неизвестно, как себя поведёт ваш организм. Иными словами, отказавшись от участия в исследованиях, вы отказываетесь от своего здоровья. Не исключено, что и от жизни.       Новость застаёт меня врасплох, шибанув по животу зарядом бронебойной картечи, жёстко перехватывающей дыхание. Однако я быстро беру себя в руки, не поддаваясь крамольному порыву свернуть Дантону шею.       — В нашей стране вроде как запрещена смертная казнь.       — Скажите это прихожанам, погибшим по вашей вине, — резко парирует Дантон. — Радует, что вы хотя бы выдали правительству нейроключи, позволяющие избежать повторения подобных трагедий. Что это, если не раскаяние?       «Хорошо продуманная ложь», — мысленно отвечаю я.       — Вы крупно ошибаетесь, если считаете, что я боюсь смерти.       — Своей — нет. А как насчёт жизней Мередит и Ноэля?       Я считаю до десяти, ненавидя себя за то, что моей жене и сыну по-прежнему аукается моя политическая деятельность. Но куда больше я ненавижу Дантона и режим, который он собой олицетворяет.       — Вы убьёте женщину и восьмилетнего пацана? Серьёзно?       — Боже упаси, — выставляет вперёд руки Дантон. — Не судите людей по себе, полковник. Мы и пальцем не тронем вашу семью. Ведь они были вашими заложниками. Жертвами, а не соучастниками. Не так ли?       По глазам Дантона я вижу, что он ни на йоту не верит в эту легенду, однако и бровью не повожу.       — Так.       — Вы ведь слышали о социальной программе «Волт-Тека» по предоставлению бомбоубежищ?       — Слышал.       — Значит, вы наверняка слышали, что их количество и вместимость ограничены, — Дантон тяжело вздыхает, будто бы это действительно его печалит. — И полагаю, что резервные два места для вашей жены и сына в Убежище заставят вас изменить своё решение. Ведь ядерная война может нагрянуть к нам в любой день и час.       Драматичность момента смазывает нагрянувший в телеэфир Иосиф, в отличие от ядерного апокалипсиса, приходящий всегда по расписанию. Каждый полдень он обращается с экранов к своей пастве, благодаря удачному стечению обстоятельств и агрессивной пиар-кампании, расширившейся до размеров целой страны. Лично мне его выступления навевают аналогии с пятиминуткой ненависти в знаменитой Оруэлловской антиутопии «1984». Отличие в том, что наш Большой Отец притворяется добрым и всепрощающим.       

***

Индианаполис, штат Алабама, февраль 2074 года.

      
      — Уважаемые пассажиры, — прорезает ленивую тишину окутанного туманом вокзала дежурно вежливый женский голос. — Скорый поезд «Вашингтон-Чикаго» прибывает на первый путь в семь часов пятнадцать минут. Время стоянки — три минуты. Просьба заранее приготовить билеты и поклажу к погрузке в багажное отделение.       Я смотрю на прямоугольное табло больших электронных часов, повешенных посреди платформы. Времени вполне достаточно, чтобы выкурить ещё одну сигарету, что я и делаю, прикрывая ладонью от ветра жёлтое пламя бензиновой зажигалки. Нас тут всего трое: я, нервного вида азиат в плохо сидящем на плечах помятом костюме, да охранник в синей форме, направляющийся к нему решительным шагом.       — Сэр, пожалуйста, пройдёмте со мной.       — На каком основании? — хмуро отзывается помятый костюм, явно не желая исполнять свой гражданский долг.       — На основании десятой поправки к закону о досмотре в публичных местах, — спокойно отвечает охранник, однако ладонь его ложится на поясную кобуру.       Всё та же десятая поправка разрешает стрелять на поражение во всех, кто предпринимает попытку бегства или сопротивления. Её приняли девять лет назад, после того, как китайские террористы захватили пассажирский состав и распылили нервнопаралитический газ по системе вентиляции, унёсший жизни почти двух сотен человек.       — А почему вы его не проверите? — возмущённо тычет пальцем в меня помятый костюм, наверняка заранее зная ответ. — Он вообще с рюкзаком сидит!       Охранник непроизвольно косится в сторону приклеенного к стене плаката с моим лицом, гласящего «только ты можешь помочь своей стране». Несмотря на вездесущность этой пропагандистской макулатуры, люди по-прежнему редко меня узнают, что только радует.       — Я не обязан пояснять вам свой выбор, но если вы настаиваете, я вам отвечу. Этот мужчина с рюкзаком — военный. Вы — человек ярко выраженной азиатской наружности. Как думаете, у кого больше шансов оказаться преступником?       — Я думаю, что это вопиющий расизм! — сердито брызжет слюной помятый костюм. — У меня японские корни и я не имею никакого отношения к желтолицым поедателям собак!       — Сказал мистер ходячая этническая толерантность, — громко хмыкаю я, закидывая за левое плечо потёртые лямки рюкзака. — Я тебя сам пристрелю, если ты не заткнёшься и молча не пройдёшь на личный досмотр.       — Из-за вас я опоздаю на работу!       — Из-за себя, — отрезаю я, щелчком большого и указательного пальцев отправляя окурок в урну. — Надо было раньше вставать.       Экспресс бесшумно подъезжает к перрону, к чему я до сих пор никак не могу привыкнуть. Проводимая «Волт-Теком» модернизация железнодорожного транспорта перво-наперво добралась до военного сегмента. Я привык кататься на громко лязгающих и грохочущих поездах и больше всего мне не хватает перестука колёс — без него езда становится какой-то бездушно-стерильной. За мой консерватизм Иоанн прозвал меня динозавром, но со своим метеоритом я пока ещё не повстречался. Показав проводнику билет и служебное удостоверение, дающее право на льготный проезд, я прохожу в указанный им вагон, как обычно занимая место у окна. Провожая взглядом пшеничные поля, я прислушиваюсь к себе, ожидая прихода угрызений совести. Но нет, принятое решение не ложится грузом на мои плечи. Возможно, потому, что оно не было для меня тяжёлым? А должно бы. В конце-концов, я перерезал пуповину, неразрывно связывающую меня с моим государством и с моей семьёй. С частью моей семьи, бывшей ранее для меня самой важной. Мне сорок четыре года, больше половины своей жизни я отдал армии и промывке вражеских мозгов. Что заставило меня отречься от всего, что делало меня — мной? Горечь запоздалого разочарования в навязанных мне извне идеалах. Наличие телевизионного монитора в каждом вагоне — ещё одно раздражающее меня в поездах новшество. Но не сегодня. Сегодня я жду экстренного выпуска новостей. Вспыхнувший голубизной экран не оправдывает моих ожиданий — это всего лишь очередная реклама очередного проекта Иоанна.       — Ваши родственники и знакомые кажутся вам слишком грешными? Отправьте их в бесплатный исправительный лагерь «Очищение» и я обещаю вам, что они переродятся…       Откровенно говоря, меня удивляет, что Иоанн вернулся с войны живым. На своём истребителе он выкидывал фортеля, которым позавидовали бы и матёрые камикадзе. У него имелся отвод от призыва, но он всё равно пошёл на фронт. И хотя сам Иоанн поясняет этот поступок патриотизмом, я подозреваю, что в бой его влекли адреналин и высокие шансы на гибель. Армия не оправдала его надежд, и это у нас с ним общее — одно из немногого.       — … подрыв церкви «Эдема» в Бостоне по предварительным данным насчитывает тридцать восемь погибших, — тряхнув головой, я сосредотачиваюсь на изображении ведущей новостей, жадно ловя каждое её слово. — Приносим свои соболезнования семьям пострадавших в этой ужасающей трагедии и воздаём хвалу Всевышнему за то, что Отец Иосиф и Брат его Иоанн не смогли прибыть на утреннюю службу, и что второго подрывника успели обезвредить.       Лично мне хочется как следует Всевышнего проклянуть. Без устранения Иосифа и Иоанна мой план из замаскированного под внешнюю агрессию переворота превращается в бессмысленный и беспощадный акт устрашения гражданского населения, который лишь ещё больше его сплотит перед лицом врага. Вот же блядь. Полгода подготовки коту под хвост. Вероятно, прихожан, в головы которых я закладывал план диверсии, как-то раскрыли, что вынудило одного из них себя подорвать. В противном случае они бы ничего не предприняли без наличия внутри церкви двух главных стратегических целей. Арестованный неудавшийся подрывник никогда не назовёт моего имени и выдаст сказочку про вербовку китайскими шпионами, но не факт, что служба безопасности на неё поведётся. Несколько минут я сижу с закрытыми глазами, стараясь привести в порядок мысли, скачущие взбесившимися быками по внутричерепному родео. Я бы помолился, да только — вот ирония, не верю в Бога. Принято считать, что не бывает атеистов в окопах под огнём, но это не константа для большинства из нас. Перед лицом смерти многие вспоминают тех, кто придавал им сил жить. Жён и детей, братьев и сестёр, любимую собаку или кота, а не лик Иисуса Христа или возомнившего себя его преемником Иосифа Сида. Открыв окно, я встаю и резко дёргаю ручку стоп-крана, выпрыгивая из поезда на грязную насыпь задолго до полного торможения состава.       

***

      

Тюрьма Аттика, штат Нью-Йорк, май 2076 года.

      — Почему они позволили нам встретиться? — взволнованно уточняет Мередит, наконец, ослабляя судорожную хватку приветственных объятий.       Моё наказание исключает любые посещения, но Иоанну не привыкать обходить закон окольным путём. На заявление Мередит о том, что я держал её в плену и последующее отречение от каких-либо чувств ко мне, он, разумеется, не повёлся. И хотя я вроде как должен быть ему благодарен за организацию встречи с женой, я подспудно ожидаю подвоха.       — Потому что мой сволочной брат любит широкие театральные жесты, — мрачно усмехаюсь в бороду я, заправляя за ухо Мередит волнистую прядь каштановых колос.       — А я люблю за это твоего брата.       — Он того не стоит, — убеждённо заявляю я, держа в уме причину моего нахождения в комнате для свиданий. — Давай не будем тратить этот час на обсуждение всякой херни вроде мифической доброты Иоанна?       — Ладно, — покладисто соглашается Мередит. — И о чём бы ты хотел поговорить?       — Да я, сказать по правде, вовсе не говорить хочу.       Я блуждаю взглядом по телу Мередит, будто оголодавшая собака, увидавшая жирную суповую кость. Разве что слюни не пускаю. Я и есть животное, которого добрый хозяин выпустил напоследок потрахаться. Вот только животные не знают, что идут на убой. Я — знаю. И от этого осознания охота совершенно по-волчьи завыть. Мередит стукает меня по плечу ладонью, отвлекая от невесёлых дум.       — Похоже, вы растеряли за решёткой все свои офицерские манеры, полковник.       — Похоже, что они у меня когда-то были?       — Похоже, что меня это когда-то беспокоило? — встречно интересуется Мередит, с лисьей улыбкой расстёгивая пуговицы своей чрезмерно облегающей блузы.       — Никак нет, — довольно ухмыляюсь я, повалив её на диван.       Я малодушно тяну до последнего с новостями, словно чем позже я открою рот, тем легче будет складывать буквы в слова. Это и есть подвох. За прошедшие два года мы с женой успели более-менее свыкнуться с тем, что мы больше никогда не увидимся. Никогда не поговорим. Никогда не дотронемся друг до друга. Широкий жест Иоанна — сродни широкому взмаху скальпеля, вскрывающему не успевшую зажить рану.       — Как малой? — спрашиваю я, нарушая тягостное молчание.       — Хорошо. Только слишком налегает на ядер-колу, — озабоченно хмурится Мередит. — Я всерьёз опасаюсь, что он скоро начнёт светиться.       — Сэкономишь на электричестве, — с тихим смешком отзываюсь я.       — Может, в следующий раз мне разрешат его привести? Он по тебе сильно скучает.       — Не разрешат, — качаю головой я. — Это наше первое и последнее свидание, Меда.       — Да брось, уверена, ещё годика через два нам снова что-то перепадёт.       Я не слишком уверен в том, что буду жив два года спустя, но очень надеюсь на то, что моя жена и сын будут живы. Только ради них я подписался на роль подопытного кролика.       — Нет. Меня переводят в другое место.       — Из-за чего?       — Я подписал кучу бумажек о неразглашении государственной тайны, чтобы не отвечать на этот вопрос.       Маниакальная страсть Иоанна к составлению хитровыебанных договоров, считай, сослужила мне добрую службу. Если бы Мередит узнала истинную подоплеку моего переезда, здесь бы сейчас стоял ор на весь тюремный двор. А ещё она наверняка бы винила себя, тогда как вина лежит целиком на мне — если бы не мой провалившийся план, меня бы здесь не было.       — Выходит, нам позволили побыть друг с другом, чтобы ты сказал мне, что этого больше никогда не случится? — грустно заключает Мередит, кладя голову на моё плечо.       — Именно. Я же говорил, что добрые поступки моего брата на поверку оказываются совершенно не тем, чем они кажутся поначалу.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.