Стук
Первый.
Второй.
Третий.
Скрип тяжёлой металлической двери, жалобным «стоном» разнёсся по тёмному помещению. Надрывный, несмазанные петли выполняли свой механизм надломлено, неполноценно, но помимо тягучей тяжести двери, тяжестью отдавал и затхлый воздух. Что-то старое, как заброшенная однажды на чердак коробка с ненужными мелочами. Жалкими, забытыми. Только теперь к трепетной старости в носу тошнотворной пряной сладостью оставался запах чего-то скользкого. Более мерзкого, чем заброшенные на задворках памяти пыльные коробки. Томас вскидывает брови, забвенно прикрывает глаза и втягивает подвальный воздух полной грудью так, будто истосковался по этому за весь день гораздо сильнее, чем по тому, что было за пределами этого помещения. Ресницы подрагивают от странного удовольствия, но выдыхает обратно также судорожно. Он бы возжелал задохнуться этим ощущением. Задержать дыхание и кануть в небытие, когда его лёгкие начнёт разрывать, а голова опустеет от нехватки кислорода, лишь бы запечатлеть этот момент навечно. Гробовая тишина, стук капель от привычной этому месту сырости и скрип подвальной лестницы, по коей он тихо спускался. Холод приятным сквозняком проходит по неприкрытой шее, и оставляет лёгкое напоминание о себе, в виде таких же лёгких мурашек. И Риджуэлл смеётся. Совсем тихо, будто от лёгкой щекотки, готовый испытать это ещё раз, расслабленно выдыхая. Животрепещущее осознание того, что он не просто существует, а живёт. Чувствует пульс в висках, и бьющееся ровным стуком сердце где-то под рёбрами. Слышит. Внимает. Он всё ещё здесь. Застыл в моменте, отпечатавшемся в этих стенах трепетным воспоминанием. Дорогим и любимым. Таким, от которого кровь в жилах застывает, а после разгоняет кровь по венам быстрее. Страшно ли ему? Уголки губ поднимаются в лёгкой ухмылке, когда лестница остаётся позади и дышать становится совсем невыносимо. Под ногами неприятно хлюпает вода. Сыро. Холодно. Неприятно. Шаги медленные, тяжёлые. Томас аккуратно подходит к столу с инструментами, оглядывая множество металлических приборов. Всё так испачкано и Риджуэллу это нравится. Он молчит, затем обращает свой взор куда-то в сторону. Смотрит пристально, будто видит насквозь то, что происходит в темноте, а после расслабленно опускает плечи, — Да, извини, прибраться бы и в правду стоило.. В последнее время я совсем забылся, чтобы уделять внимание чему-то подобному.. — почти на распев тянет Том. Тишина. Капли неизменно гулко стукаются, отражаясь тихим эхом от стен помещения. Риджуэлл не расстроен этим, лишь аккуратно усаживается на край стола, мягко огладив указательным пальцем рукоять скальпеля. Холодный. Совсем-совсем холодный. Но воспоминания об этой вещице оставляют на его душе лишь противоречивый тёплый осадок. И он краснеет, стоило только вспомнить хотя бы один фрагмент, — Как ты смотришь на это? — голос Риджуэлла звучит сейчас так робко, будто он предлагает тишине что-то волнительное и непотребное, — Он совсем лёгкий и такой острый.. Он удобен в применении, да? Сверху приглушённым напоминанием о существовании жизни помимо затхлых стен слышится рёв двигателя очередного автомобиля. А здесь тишина. Удовлетворяющая, желанная. Время здесь замирает, и Томас бы возжелал остаться здесь навсегда, — Я рад, что ты держишь обещание, Торд, — он приставляет остриё скальпеля к уголку своих губ в лёгкой наигранной задумчивости; совсем не надавливает, лишь оглядывает темноту из-под полу прикрытых глаз, предавая своему образу нотки серьёзности, — Может быть, я всё-таки и прощу тебя, знаешь.. Другой рукой Риджуэлл скользит по стене, нащупывая выключатель. Щелчок. Тёплый свет озаряет не только мрачную комнату, но и неподвижно сидящего юношу едва ли не в самом углу. Перепачканная в бурых пятнах красная толстовка и спутанные светло-каштановые пряди. Сейчас это кажется ему особенно привлекательным. Тягучее молчание вынуждает Томаса слабо нахмуриться, аккуратно сжав пальцами краешек стола, на коем он разместился, — Не дуйся ты, знаешь же, что я не мог поступить иначе, всем нам свойственно совершать ошибки, но, представь себе, даже ты мог быть ублюдком. Разве это сыграло разменную монету в наших отношениях? Разве я ненавижу тебя? — русоволосый странно смеётся, — Давай, Торд, просто посмотри на меня! Молчание длится недолго, но тяжело, давяще. Риджуэлл заметно нервничает. Кусает нижнюю губу и таращит широко открытые глаза на труп. Ждёт ответа. Покорно, преданно, как ждал и желал чужого присутствия всё это время. И это вся благодарность? Благодарность за его измученное в болезненных агониях сознание, сердце и душу? Нынче так в людских глазах ценится чужая готовность на всё, ради чужого благополучия? Да он бы перегрыз глотку кому угодно, если бы смог достичь желаемого в два счёта. И его нет. Нет. Но он по прежнему его желает. Желает его присутствия, касаний, слов. В тишине утробное измученное рычание звучит неестественно. По-звериному. Человека в себе он убил с самого начала, как только это началось. Но сейчас злоба подрывает шаткое на перевес расположение духа и он срывается на крик, сжимая пальцами край стола, — Я сказал, посмотри на меня, мать твою! — он срывается с места, вынуждая стол жалобно скрипнуть, а предметы на нём с металлическим стуком слегка колыхнуться. Дыхание сбивается, брови сведены к переносице. Он преодолевает расстояние до молчаливого «собеседника». Молчит. Неизменно молчит. Том грубо берёт парня за подбородок, приподнимая его бледное лицо на себя и замирает. На секунду, кажется его взгляд источает немой шок. Кажется, будто картинка наконец-то прояснилась. Прояснилось то, что он сделал. Бездумно натворил. Испортил. Бинты. Испачканные, сполна вымоченные и слезами и кровью выглядели как чёртово запёкшееся бурое месиво. Он видит нитки, видит как по покрытой трупными пятнами щеке прямо к чужим губам хаотичными дорожками ведёт уже давно засохшая кровь, обрамляя места, где нитка прошла особенно трепетно по зашитому рту. Где-то гематома, где-то и вовсе играючи нанесённый порез. И запах. Запах гниющей плоти. Томас не боялся. И шоком было названо откровенное восхищение. К щекам приливает кровь, в груди приятный рокотливый трепет, а пальцы обеих ладоней берёт тремор. — Вот так.. В этом нет ничего страшного.. — он аккуратно опускается на колени перед мёртвым телом. Капли гулко опадают на пол. Только теперь слёзы становятся чем-то из рода естественного. Мимолётное ощущение душевного покоя. И Томас касается чужих холодных губ, почти бездумно. Беспомощно прижимается, прикрыв глаза. Простое, ласковое, полное робкой и нежной любви касание. И насытившись односторонним физическим контактом он тихо шепчет в чужие губы, — Тепло.. — тихий смешок и Риджуэлл проводит рукой по спутанным светло-каштановым волосам, будто в попытке аккуратно привести оные в порядок одними лишь фалангами пальцев, — Я должен поблагодарить тебя за это.. Ладонь мягко касается чужой груди, будто ища за этим действием поддержки. И он припадает макушкой к чужому плечу почти с щенячьей преданностью, задумчиво оглядывая фаланги своих пальцев. — Ты не ответишь мне, но, знаешь, — Том мечтательно отводит взгляд в сторону, — мне всегда казалось, что наше общение было завязано на взаимопонимании, Торд.. Я всегда думал, что ты понимаешь меня как никто другой.. И даже тогда, видя как меня ломает твоё равнодушие, ты слепо игнорировал мои слова.. Я же говорил, что иногда и ты придурок, Торд.. Но, знай, даже после этого я люблю тебя.. Так сильно.. Боже, Торд, порой мне действительно кажется, что у меня сердце сломает изнутри рёбра.. Он продолжает улыбаться, оглядывая стену неподалёку, будто там было нечто иное от их серой унылой реальности. Ни криков, ни мольб, ни капающей с ножа крови. Будто там была альтернатива, в коей у них бы, возможно и могло быть всё хорошо. Но Том сам захлопнул эту дверь. Он сам сделал свой выбор, — Не волнуйся о том, что кто-нибудь узнает обо всём, что здесь было, — Риджуэлл делает секундную паузу, укладываясь щекой на чужом плече чуть удобнее, прикрыв глаза, — но любой секрет в большей сохранности, если один из нас мёртв…