l(e)aving

я не знаю жалости, говорит. я не знаю, что такое сидеть и скулить и выть от тоски и отчаяния, от бессилия и боли. я встаю, я встаю и бью и иду вперед, я не умею быть кроткой и ласковой, потому что держать удар важнее, потому что для меня всё давно ясно как день. как ночь. как луна. я сильная, и сердце мое заковано в сталь, ибо я сама из металла, из сплава крови, слёз и осколков первой наивной мечты. ты не знаешь не жалости. ты не знаешь любви.

Эл балансирует на краю стремянки, раскурочивая несчастную люстру. Стремянка под ней ходит ходуном, она старая, ржавая, скрипучая, и одна ножка у неё короче остальных трёх. Несчастные лампочки никак не поддаются, просто намертво вросшие в металлическую конструкцию, стремянка танцует под ногами, но Эл как ни в чем не бывало продолжает воевать с источником света под самым потолком. Пару раз лестница опасно кренится на бок, но Эл удается выправить её обратно в вертикальное положение буквально в последнюю секунду, не выдрав при этом с корнем люстру. Иногда Мэтту кажется, что отношение Элеонор к делу — это метафора жизни. Элеонор заправляет за ухо ультрамариновую прядь, сдувает мешающие пряди с глаз и ловко орудует отверткой. (Зачем отвертка, когда дело касается люстры — ещё одна загадка этой Вселенной, на которую у Мэтта нет ответа). Элеонор явно не из тех людей, кто будет раскрывать тебе свои секреты, вроде беспечной Бет, как на духу выкладывающей любую тайну, поэтому Мэтт просто не видит смысла её спрашивать. Элеонор явно не из того типа людей, который будет терпеть чужое нытье, поддерживать и гладить по головке, помогая бороться с приступами рефлексии. Элеонор явно не из того типа людей, что вскрикивают, падая с высоты двухметровой металлической лестницы. А Мэтт не из тех людей, кто ловит подруг своих хороших друзей, радушно распахивая объятия девчонкам с неподъемным взглядом, острым языком и грубой манерой общения. Чужая рука крепко перехватывает Эл поперек талии, не позволяя впечататься в пол, стремянка с жутким грохотом падает в опасной близости, Мэтт ногой отпихивает груду металлолома, сдавленно матерясь сквозь плотно стиснутые зубы. Они так и стоят, образуя угол в сорок пять градусов: удерживающий от встречи с полом Элеонор Мэтт, зажмурившаяся в ожидании боли от жесткого приземления Эл, и гребанная стремянка на заднем плане. Люстра опасно раскачивается над ними, и, кажется, вот-вот рухнет на их несчастные головы, обладателям которых и так пришлось несладко. Эл распахивает глаза и долгие тридцать секунд неверяще пялится в пол. Мэтт чувствует, как начинают подрагивать руки от напряжения — или это они резонируют с дрожью Элеонор? — почему-то в этот вариант совершенно не хочется верить. Он крепко прижимает её к себе, помогая всё-таки не шлёпнуться на пол, и они стоят так какие-то несколько минут — или секунд? — кажется, вечность. Элеонор тяжело дышит, упираясь лбом ему в плечо, ноги её практически не держат — Мэтт ощущает тяжесть наваливающегося на него тела, липкий ужас её страха — ещё бы чуть-чуть и неизвестно, какой бы получила конец эта история. Мэтт подтаскивает её к стула, куда Эл мешком роняет себя и прикрывает глаза. Однако под закрытыми веками нет спасительной темноты, Мэтт знает, сейчас там пляшут радужные круги, и это такая себе альтернатива реальности, в которой ты едва не покалечился, воюя с идиотской люстрой. Сбитое дыхание никак не хочет восстанавливаться, и Мэтт понимает, что ему совсем не хочется заглядывать за чужую броню — тем более прикасаться к тому, что за ней грязными руками. Он садится прямо на пол, сейчас совершенно плевать на уровень её чистоты, и откидывается на больно впивающуюся в затылок столешницу. Эл хмыкает за его спиной, роняя голову на скрещенные руки:  — Иногда упрямство — такое дерьмо.  — Иногда люди, не умеющие принимать помощь, такие идиоты, — в тон ей отзывается Мэтт. Моргает свет — люстру, видимо, при падении, всего же зацепило, и двое сидят в полной тишине, думая о своем. У каждого из них своя история, свои разбитые вдребезги мечты и ожидания. Свои режущие руки черепки. Мэтт запрокидывает голову и закрывает глаза. Под веками пляшут цветные огни, в уголках глаз нещадно жжёт. Мэтт вспоминает улыбку Бет, закатывающую глаза Элеонор и всю их организационную тусовку. Элеонор тихо шмыгает за спиной.  — Может, по шаурме? — вдруг говорит она. Мэтт улыбается, и ком внутри, связанный тугим узлом, ослабевает.  — Почему нет? — поднимается он, протягивая всегда невозмутимой Эл руку. Та, к удивлению, всё же хватается за его ладонь.