пока жива идея

Шатов марает свою честь в грязи мыслей о Ставрогине, опускается на самое дно своих ценностей и за это ненавидит себя больше прежнего; Ставрогин даже не подозревает, что его мальчик, его Иван, его Шатов всегда был рядом: присматривая за друзьями Ставрогина, сидя в опустелой комнате с больной Лебядкиной, находясь около Кириллова, который по странным обстоятельствам был нужен Ставрогину (Шатов чувствовал и не ошибался). Иван бескорыстно отдавал — Ставрогин неблагодарно принимал это за должное. «Я вас тогда ударил... не за ложь и не за ваше бесчестие, за Лебядкину ударил» Ставрогин получает небольшую анонимную записку ночью и прячет в пустотах своего обуглившегося сердца нежность, с которой он касается выдавленных на грязном клочке бумаги букв. Ему казалось приятным, что Шатов боится быть неправильно понятым и пытается оправдать себя возникшей привязанностью к хромой, а не разочарованием в Ставрогине. Николай Всеволодович позволяет себе слабость лишь несколько минут. Шатов мучился: ждать или не ждать, придет или не придет, получил или не получил. Николай Всеволодович не приходил специально — он знал все чувства Шатова и по-садистки этим наслаждался. Шатов выблевал своё недовольство ему в лицо: — Вы Кириллова видели? Это вы с ним это сделали, Ставрогин. Шатов порвал струны чужой души, залез в клетку ребер и заперся на ключ, отказываясь выходить. У него был доступ к исключительно редкому аппарату управления — сердце Ставрогина. — Это? Что вы хотите этим сказать? Иван Шатов его взглядом пронзает насквозь — злобно, ненавистно, ненавидя, как любил Ставрогин. — Вы всё знаете сами, к чему игра? Кириллов помешан — не вами, но всё же! У него идея о самоубийстве, вы слышали? Я знаю, что это вы (о низкое существо!) наполнили его сердце ядом. — И ваше сердце тоже? Шатов вздрогнул. Николай Всеволодович жадно поедал глазами сидящего напротив друга (а друга ли?), не моргая и не отрываясь, он ждал ответа. Ставрогин был пожирателем, он приходил, брал, поглощал и уходил, будь то вещи, люди или чувства; он был разрушителем, потому что оставлял после себя только обломки цивилизаций, а вместо разумных людей, диких, поглощенных животными инстинктами обезьян. Нужно ли говорить, что сердце Шатова было переполнено сладострастным ядом? — Меня Бог спасёт. — А вы разве в него веруете? «После вас, Ставрогин, я начал веровать во многое» — Бог есть материя и есть движение. Если веруешь, что дождь идёт, трава растёт, солнце встаёт на востоке и заходит на западе, и день сменяет ночь, то и в Бога веруешь тоже. — Вы до этого мне другое говорили: про племя русское, про народ. — Вера жива только с народом, так как народ есть тело божие. Я народ возношу до Бога. «А вас возношу выше Бога» Ставрогин кажется опасным — у него нет ни единой эмоции на лице, он только слушает и наблюдает. Не человек, а хищник. Шатов сам себя ненавидит и не видит в себе ни единого повода для искренней, чистой любви — да и сам Ставрогин не был создан для искренности или любви. Шатов вскрывает ледяным равнодушием Ставрогина вены любви и из себя это чувство выскребает и выжимает; но Ставрогин видит, как Шатов одновременно в своих страданиях умоляет о пощаде и просит е щ ё. Он хочет избавиться от глупой случайно появившейся привязанности, но _не может_. — Ставрогин, я вас умоляю, растопчите меня. Вы ведь существо низкое! Правда ли, будто вы уверяли, что не знаете различия в красоте между какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию для человечества? Правда ли, что вы в обоих полюсах нашли совпадение красоты, одинаковость наслаждения?* Ревновал ли Шатов к Лебядкиной? Он знал, что Ставрогин её никогда не любил. В этом браке для него была своя прелесть унижения, свой шарм позора, но важнее всего — пытливая насмешка над самим собой. Ставрогина ненавидели все без исключения (даже Шатов! сильнее всех Шатов!), Ставрогиным восхищались все без исключения, но он был одинок, никчемен и пуст. У Шатова мозги тщательно промыты, а боль особо остро ощущается в области сердца. — Я, однако, вас не убил… в то утро… а взял обе руки назад… — почти с болью проговорил Ставрогин, потупив глаза.* «Убейте! Уничтожьте! Станьте для меня миром и вселенной, замените мне солнечный свет, еду и сон, заставьте меня чувствовать себя обязанным вам за жизнь, за чувства и любовь, а потом выбейте весь воздух, вырвите легкие, оглушите меня, переломайте кости и соберите по кусочкам заново. Кричите, войте, рычите и бейте; я буду надрывно стонать, а вы мучайте. Я буду чувствовать волю чужую, вашу волю, ставрогинскую волю, б о ж ь ю» — Мне жаль, что я не могу вас любить, Шатов.* — Знаю, что не можете, и знаю, что не лжете.* Ставрогин с трудом проглотил желание закричать, что всё сказанное — ложь. Он его не только может любить, он его уже...