Наблюдатели

Женя Женя замечает первой и с упорством мамочки, защищающей своих детенышей от злого и жестокого внешнего мира, молчит. У них совещание. В кабинете стоит такая жара, что кондиционеры не справляются. Илья машет напротив своего лица тетрадкой, Женя открывает окно и, обнаружив, что с улицы тянет жаром еще сильнее, закрывает, опуская жалюзи. Мирон, заваливаясь на кожаный диван, падает головой аккурат Рудбою на коленки. И при этом продолжает рассуждать, маша руками, как крыльями. Он полон амбиций и запредельных желаний, многие из которых невыполнимы. Он говорит о невозможных вещах на полном серьезе, и Женя видит, как меняется лицо Ильи, пока он выслушивает все это. С одной стороны, хочется сказать Мирону, что он сошел с ума, а с другой… Когда-то они с Ильей разругались, потому что Мамай отказывался понимать, кто будет покупать пластинки с альбомом трехлетней давности? Которые в результате раскупили меньше, чем за сутки. Она ждет, что Мамай взорвется и вызовет для Мирона дурку, но Илья ее удивляет: он улыбается краешками рта, кивает осторожно и тихо говорит: – Я подумаю, что мы сможем с этим сделать. Прогресс. Раздается звонок. Женя, на минуту отворачиваясь, отвечает, а когда смотрит в сторону дивана в следующий раз, Рудбой торчит в телефоне. Вторая же его рука на мироновском животе расположилась так удобно, как будто была там всегда. Машинально поглаживает, собирая футболку в кулак. Осторожно, только безымянным пальцем и мизинцем. Мирон затыкается, довольный тем, что Мамай его идеям почти дал добро, и тоже вынимает смарт из кармана. Тем временем, футболка на его животе чуть-чуть задирается. Ваня проезжается пальцами по голой полоске кожи, поднимает в ту сторону взгляд и, одернув футболку на место, разглаживает ее рукой. – А мы обедать сегодня будем? – спрашивает Мирон. Женя моргает, отворачиваясь. Они заказывают роллы, долго споря о том, кто какие хочет. Единственный, кто молчит все это время – Рудбой, что странно, ведь Ваня в плане еды из них привередливее всех. Он не просто молчит, он как-то слишком уж пристально наблюдает за передвижениями Мирона. Окси потягивается, делая заказ по телефону – Рудбой скользит взглядом по его рукам, поднятым вверх, Мирон проходится по кабинету, до стола Ильи и обратно – Ванька следит за ним, как кошак из «Том и Джерри» следит за мышью. Вот-вот, и сожрет, никаких роллов не надо. – Вань, – зовет Женя, чтобы проверить, слышит ли. – Что? – слышит. Только взгляда с Мирона так и не сводит. И вроде смотрит даже не на лицо, а как будто хочет удостовериться, что тот не пропадет из его поля зрения. – Пойдем, покурим, пока еду не привезли? Рудбой кивает и, поднимаясь с дивана, осторожно к Окси подходит. – Ты курить пойдешь? Мирон оборачивается, взглядом его лицо трогает – Женя в ахуе, Женя никогда не видела, чтобы босс так на кого-то смотрел. Будто впервые видит такую вот нестандартную, забитую наглухо, красивую личность. Он не просто смотрит, он Ваню рассматривает, он им любуется, он наслаждается им. – Пойдем. На улице находиться невозможно, кажется, встанешь на асфальт – провалишься, как в подтаявший пластилин. Она закуривает первой и, обернувшись, обнаруживает, что парней за спиной нет. – Эй, вы чего там? – заглядывает в коридор, открывая дверь. Из темноты дует прохладой, и Женя становится в проходе, подставляя под легкий сквозняк лицо. – Тут мы, – Мирон вываливается, поправляя штаны, следом за ним выходит Рудбой, и он выглядит… Короче, неподобающе ситуации. Весь розовощекий и смущенный, блестящими глазами по лицу Мирона шарит, и он словно пьяный, словно… влюбленный? – Что будете вечером делать? – ей надо как-то сбить это ощущение неловкости и «боже-что-происходит» череду вопросов, которые наполняют ее мозг, как рой мелкой мошкары. – Да хз, – Окси расслабленный, из него прет энергия, что, кажется, встанешь рядом – убьет. Он поворачивается к Ване. – Что мы будем делать? Рудбой уже снова в телефоне и, поднимая на Мирона взгляд, пожимает плечами. – Фильмец какой-нить запалим. Окси кивает. Женя стенку спиной подпирает, задумываясь. «Мы?» Храмов Что-то меняется. В поведении Рудбоя, в том, как он держит голову и, не выпуская из рук телефон, бросается отвечать на каждое сообщение сию же секунду. Что-то меняется, когда они, встретившись в выходной, за полчаса не успевают поговорить вообще. Обычно они не могут заткнуться. Храмов берет два пива и сверлит друга взглядом, пока до того не доходит. – Что? – спрашивает тот, и телефон у него в руке снова подмигивает сообщением. – Пей. – Я на тачке. – Пей, я сказал. Я тебя отсюда раньше утра не выпущу. Рудбой оглядывается. В семнашке тихо, только Москвин за стойкой решает какие-то дела. – Мне Мирона надо забрать из офиса. Так что сегодня без бухла. – Доберется твой Мирон, пей. – Он не мой! В смысле… Я имею в виду… Леха давится пивом. Пока футболку от липкой пены обтирает, Рудбой смотрит на него так, словно он задушил цыпленка или разбил его новый комп. Потом скрипит зубами и, смачно выматерившись, прикладывается к стакану. Храмов чувствует себя победителем. Первые восемь минут. Потом Ваня становится хмурым, с чувством вины поглядывает на телефон, и Леху клинит. – Может, все-таки расскажешь, что стряслось? – они много лет дружат, между ними нет секретов, так что видеть лучшего друга таким вот хмурым, да еще и по непонятной причине – удовольствие не из приятных. Рудбой откидывается на спинку дивана, весь по нему расплывается, типа на расслабоне, а у самого аж руки трясутся. Нервяк. – Я же говорю – я Мирона обещал забрать. – А че, все службы такси закрылись, что ли? Метро, на крайняк? – Ты представляешь Мирона в метро? Его там на сувениры растащат! – Ой, и ладно! Больше фоток с фанатами – больше хайпа! Ваня весь словно сереет на глазах. Как будто, представив эту картину, мгновенно чувствует себя хуже. – Я позвоню, – наконец, не выдерживает он и встает. Сам факт того, что Ванька при Лехе стесняется говорить, вызывает нервную чесотку в ладонях. Че за дела? Он выходит, прихватив из пачки одну сигарету. Храмов чешет затылок. Когда Рудбой возвращается, он выглядит лучше. Повеселел немного, лицо приобрело цвет. – Ну че? – Храмов закидывает в рот орешку. – Нормально. – Че нормально-то? – Не злится. Сам доберется. – Постой, – у Лехи в голове все это дерьмо слабо укладывается. Он от себя вазочку с соленой херней отодвигает и руки складывает на столе. – Ты отходил, чтобы у Мирона на вечер отпроситься? Рудбой смотрит на него, не отрываясь и не моргая, кажется – вот-вот задушит, забитыми руками поперек горла схватив. – Заткнись, – говорит он сухо. – И иди еще за бухлом. Порчи и Мамай Кому в голову приходит идея просмотра фильма всей «больше, чем семьей», теперь и не вспомнишь, но ради этого знаменательного события Дарио приходится выпереть свою девушку из квартиры, благо она не обидчивая, хотя лишить его родительских прав на Лил Хесуса все-таки перед уходом грозится. Ну а Илья так вообще отложил какую-то там суперважную встречу, потому что «кино кином», а перед этим сначала пожрать надо коллективно, потом выпить, потом работу обсудить и всякие там сплетни для проформы. Фильм включают только ближе к полуночи, когда за окном совсем стемнело и никакое дерьмо, типа закатного солнца, не лезет под занавески. Порчи на правах владельца квартиры устраивается на диване (он гостеприимный, вы не подумайте, просто инициатива трахает инициаторов, а он на полу сидеть не нанимался) с самым большим ведром попкорна из всех возможных, Илья находит вполне удобным продавленное кресло, и Мирону с Рудбоем не остается ничего лучше, чем упасть прямо на пол, благо там есть ковер и куча подушек, чтобы задница не затекла. Пока выбирают фильм, громко спорят, потому что не все из них можно найти на английском с русскими субтитрами. Лил Хесус между тем важно вышагивает по комнате. Он принюхивается и притирается, пытаясь решить, к кому на ручки забраться и, в результате долгих мучений, находит весьма комфортабельными костлявые коленки Оксимирона. Окси в ту же секунду отставляет от себя всю жрачку, и руки его зарываются в мягкую кошачью шерсть. Рудбой врубает «8 милю», безрадостно заявив: – Заебемся спорить. Порчи с его выбором согласен, так что поправляет подушку под головой и залипает в плазму. Начало смотрят молча. В последнее время на таких посиделках они смотрят какое-нибудь новье из Марвел или документалки – занудную такую херню, на которую Мирон их упрашивает по несколько часов. «Миля» идет хорошо, под пивас и урчание кота, под хруст золотистого соленого попкорна досматривают до момента, когда Кролик стреляет краской по полицейской тачке, и дружно ржут, как будто не видели это уже сотню раз. Порчи меняет позу: сидя лучше отхлебывать пиво из бутылки. Она у него рядом стоит, на полу у дивана, аккурат рядом с мироновской ногой. Он тянется, и, зацепив пальцами горлышко, поднимает бутылку, сразу несколько крупных глотков делая. Хорошо. Илья просит поставить на паузу и уходит в туалет. Мирон начинает с Лил Хесусом баловаться, чешет ему пузо, а тот передними и задними лапками отбивается. К их игре подключается Рудбой, он котенка хватает за заднюю лапку, аккуратно тянет, и с четырьмя руками он не справляется даже выпустив когти. Когда из туалета возвращается Мамай, эти придурки ржут, как дети, сидя с расцарапанными руками плечом к плечу. Илья считает, что он слишком стар для такого дерьма, как совместный просмотр кино с братанами, но сегодня у них вкусная пицца, а дела… Порчи прав, они могут и подождать до завтра. Хорошая компания, она, знаете ли, на дороге не валяется. – Милота невъебенная, – сообщает он этим двум исцарапанным до мяса ебанатам и уходит в свое кресло, откуда лучший обзор и на телек, и на всю остальную комнату. «Мне сверху видно все, ты так и знай», – хочет пропеть он, но застывает, не донеся горсточку с попкорном до своего рта. Это тот случай, когда «видно» не есть хорошо. И он честно грешит на дешевое пиво, на усталость и темноту, но в какой-то момент почти уверен, что Ванька пальцы Мирона подтягивает к своему лицу и осторожно дует на них. Хочется глаза протереть, потому что, ну глюк же. Явно глюк. Прислушиваясь, косится на Порчи, который как-то странно по дивану ерзает: тоже, что ли, впалил? – Больно? – Да брось, царапина. – Не пизди. Вон, глубокая какая. Кровища хлещет. Давай пластырь найду? – Не надо ничего, Вань. Успокойся. Мамай только что принесенную, запотевшую прохладную бутылку прикладывает к своему лбу. Порчи не то чтобы когда-то был особо любопытным, но когда перед ним такое разворачивается – грех не подсмотреть. Сначала все вполне невинно. Они о чем-то переговариваются на русском, тихо, явно не для лишних ушей, а потом Ваня руку Мирона в свою берет и, кажется, отпускать не намерен вообще. Гладит, осторожно вокруг мелких ранок на пальцах своими кружа. И Окси вообще не сопротивляется, он, кажется, полностью увлечен происходящим на экране, как будто лучший друг, трогающий его ВОТ ТАК – обычное дело. Пиво становится поперек глотки. Порчи на Мамая взгляд бросает и понимает: они оба не за приключениями Джимми Смита сейчас следят. Бля, да приключения Джимми Смита вообще скукота по сравнению с тем, что у них тут в прямом эфире разворачивается. Дарио горсть попкорна в ладонь набирает и швыряет в этих мудил как раз в ту секунду, когда Рудбой за второй рукой Мирона тянется. Окси голову задирает и чуть поворачивает, чтобы видеть Дарио. Подбородок вздергивает, мол, что хотел? Прекращать творящуюся с его руками порнографию, кажется, не намерен. – Просто сделай громче, – заявляет Мамай. У Порчи с русским большие проблемы, но он понимает друга, потому что сидит с той же мыслью. Громче. И светильник выруби. Чтобы вообще кроме экрана ничего не видеть. Эрик Ванино «Че делаешь? Мы с Мироном придем в гости?» перерастает в вечеринку с разношерстной музыкой и друзьями друзей так внезапно, что Эрик не знает, грустить ему или радоваться. Грустно от того, что ему разнесут квартиру, радостно, потому что он, кажется, целую вечность не тусовался, особенно с ребятами из окситабора. В основном тусовка проходит в гостиной, и там слишком шумно для того, чтобы вспоминать байки с гастролей и планировать новые, поэтому они с Мироном и Ваней обустраиваются на кухне. – Теперь, наверное, все по-другому будет, – предполагает Эрик, болтая ногами со стула у барной стойки. Рудбой курит у открытого окна, а Окси, покопавшись в холодильнике, находит бутылку колы и радуется ей, как младенец. – Почему? – спрашивает он, откручивая крышку. – Ну, все заняты. БМ разрастается, вряд ли Илья теперь сможет кататься с тобой в туры. И Порчи. Окси смотрит на него взглядом полным сомнений. Фыркает. – Кто их спрашивать будет. В броник запихнем, а дальше разберемся! Они смеются, и Эрика внутренне ест тоска по тем временам. Круто было. И, как он надеется, будет еще, потому что, будучи вообще не причастным к рэп-индустрии, он неожиданно сам для себя стал ее частью. Прикоснулся, так сказать, к прекрасному. И теперь отпускать не хочется. – Ладно, пойду водяру поищу, – Окси машет колой. Рудбой его взглядом провожает и остается сидеть, кислым взглядом таращась в стол. – А ты чего приуныл? – Эрик садится напротив. Ваня башкой мотает – упрямый, никогда не говорит, что его беспокоит и почему. Может днями вот с такой рожей ходить, наушники из ушей не вынимая. – Тоже в тур хочу, – неожиданно признается он и, покрутив в руке крышку от колы, отбрасывает ее в сторону. – Заебался уже. – А че Мирон говорит? – Не хочет без нового материала ехать. Он трет лоб. Эрик лезет в холодильник и откуда-то из глубин достает полупустую, порядком обледеневшую бутылку коньяка. Рудбой на нее смотрит скептически, мол, не, я крепкое не буду. А потом первым же опрокидывает в рот наполненную до краев стопку. Коньяк допит, и Эрик на чуть заплетающихся ногах идет за Рудбоем в гостиную. Ванька настроен решительно. Он прет, как танк, со словами: «Щас я тебе все выскажу, важный хуй» и, увидев, что «важный хуй» чувствует себя вполне комфортно в компании незнакомых, неясно откуда взявшихся людей, мгновенно начинает полыхать. Эрику даже кажется, что сейчас будет драка, и Танюшку – приятельницу своей девушки – думает убрать с поля боя, ведь она у Мирона под боком сидит, прямо по линии огня. – Вань, может, не надо, Вань, – Эрик трогает Рудбоя за рукав красной, порядком растянутой футболки. Тот рукой ведет, прикосновение смахивая, и Рикка почти уверен, что сейчас услышит классическое «Надо, Федя, надо», но нет. Евстигнеев на Мирона шагает, как бульдозер на щенка. В пять шагов пересекает комнату и каким-то чудом умудряется втиснуть задницу между Окси и Танюшкой – а задница у него, надо признать, не из костлявых. Девушка оказывается прижата к правой стенке дивана, Мирон – к левой, и Рудбой, который выглядит на удивление самодовольным, забрасывает руку на спину, касаясь пальцами мироновского плеча. Окси рассматривает его лицо, щурит глаза. – Ты че такой синий? Ты ж только пиво пил. Эрик чувствует вину, но, во-первых, никто не подрался и все нормально, во-вторых, Мирон не выглядит злым, наоборот, его ситуация словно забавляет, и в отличие от Ваньки, у которого ноздри аж раздуваются от злости, Окси дышит ровно и улыбается краешком губ. – Не только. Рудбой молчит. Мирон с него глаз не сводит, и это выглядит как-то неловко, что Эрик чувствует себя так, будто подглядывает за чем-то неприличным в замочную скважину. А потом Окси тянется и уха Ваньки легонько касается губами. Как будто… целует? Эрик башкой мотает: вот это коньяк, вот это вштырило! И правда – не целует он, а шепчет что-то, прижавшись к коже влажным от выпитой колы ртом. И, пока Окси шепчет, Рудбой в лице меняется, а щеки его становятся оттенка футболки. Был бульдозер – стал котенок ручной, и улыбкой его можно озарить сейчас не только эту комнату, а весь Питер. Ресторатор Саня не совсем выкупает. Он мысленно перечисляет, кого они собирались позвать на первое заседание «круглого стола»: Галат, Джуб, Гена, Алфа, Пох, Мирон и Смоки. Рудбой заявлен не был, да и было бы странно звать человека, который в баттлах косвенно и ничего «по опыту» сказать не может. – Мирон, отойдем? Окси за ним выходит в курилку. Он выглядит так, как будто проспал трое суток: чуть-чуть опухший, но свежий, как слеза младенца. – Че такое? – А Рудбою там точно надо быть? Он косится на Ваньку, который издалека за ними наблюдает, и в какой-то момент Саню мурашками прошибает, и даже кажется, что Рудбой может слышать, о чем они говорят. – А это проблема? – Нет. Но Смоки опять разноется, как после последней встречи. Помнишь? Окси кивает – помнит. Все они помнят эту мини-истерику из-за того, что Ресторатор и Ко подтягивают своих. – Похуй. Мирон не пиздит. У него на лице написано – ему похуй. Слова Смоки для него – пустой звук, даже лучше. Можно его вопли так себе на руку выкрутить, что любой махинатор позавидует. – Ладно, – Саня трет лысину. – И как мне его обозначить? «Лучший друг Оксимирона»? «Бэк-МЦ Оксимирона?» «Любовник Оксимирона?» На последнем Окси давится дымом и, кашляя, отводит его еще чуть дальше. – Не гони. Ты способный, Саня, ты придумаешь, как обозначить. Рудбой к Версусу не меньше меня причастен. А теперь пошли, пацаны ждут. Присутствие Ваньки за столом, кажется, никого вообще не удивляет. Привыкли уже, что где Мирон, там и Рудбой – возвышается над остальными и своим вроде бесцветным, а вроде вполне себе ядовитым взглядом сжирает каждого, кто на Окси не так посмотрит. Ресторатора их странные отношения давно накаляют. Не так, чтобы нахуй послать обоих – все-таки, кореша. Но так, чтобы насторожиться и во время совместного обеда убедиться, что это белое на губах/штанах/руках одного из них – майонез. Совершенно точно. Присутствие Ваньки за столом напрягает Саню до того момента, пока он не заговаривает. Стеснительный перед камерами, слишком замкнутый, вылакав пару стаканов, он говорит вполне себе дельные вещи, и сам Ресторатор на его фоне вообще за всю встречу не открывает рта. Он расслабляется. А Мирон так вообще выглядит так, как будто уютнее себя в жизни не чувствовал, и Санек решает не лезть. Ну, может, для него это важно? Может, это ему придает уверенности и настроения? В конце концов, пацаны не заморачиваются, беседа течет красиво и плавно, только густой дым, от которого Смоки демонстративно отмахивается, висит серым облаком под потолком. В какой-то момент Окси с Рудбоем вступают в беседу – только вдвоем. Вещи они говорят дельные, и остальные молчат: кто-то слушает, кто-то в телефон тыкает пальцем. И, кажется, Галат тот, кому меньше всех повезло, потому что он явно чувствует себя не очень уютно, поворачивая голову сначала в одну сторону, потом в другую. Когда они затыкаются, не сводя друг с друга взгляд, Саня застывает с поднесенным ко рту стаканом. – Итак, – Галата видимо пришибает витающим в воздухе чем-то, и он берет ситуацию в свои руки. – Что мы решаем с правилами? Мирон моргает, отворачиваясь от Рудбоя. Ванька себе в стакан подливает. Саня с облегчением дарит Галату взгляд благодарности. Придется многое вырезать. Наверное, слишком многое. Особенно пару-тройку десятков моментов, когда Рудбой на предъявы Смоки Мирону реагировал, как бык, которому помахали красной тряпкой. Операторы сворачивают камеры, и Саня с чистой совестью валит на воздух – курить уже не хочется, нужно немного проветриться, потому что от дыма слезятся глаза. – Ну, короче, Санек, спишемся, да? – Алфа уходит первым – весь в делах и заботах. Он жмет Ресторатору руку, Саня после его ухода по карманам хлопает: надо набрать Женю, уточнить, нужно ли что в магазине. Матерится сквозь сцепленные на спичке зубы. – Че такое? – Смоки, кажется, единственный не спешит домой. На улице уже стемнело, со стороны дороги то и дело доносится шорох шин и гул оживающего ночного города. – Да телефон походу оставил. Он возвращается. Из коридора сквозь приоткрытую дверь видит, какой же все-таки срач они развели: куча пустых бутылок, полных пепельниц и салфеток, на которых, по старинке, набрасывали основные тезисы, для себя, чтоб не забыть. Дверь толкает и ищет трубку взглядом, но натыкается на другое. На столе, раздвинув в стороны хлам, сидит Рудбой, и вид у него весьма… непристойный. У Сани на секунду аж в глазах темнеет, и он рад, что хватает ума вовремя отвернуться, потому что секундой дольше, и он бы застал самую отвратную картинку с Оксимироном в своей жизни. А он видел немало. Все, что его бедный многострадальный мозг успевает узреть – пальцы Мирона в рудбоевских волосах и его довольную улыбку под капюшоном. – Охуеть можно, – наверное, стоило бы промолчать, но хрен там. Замыкаться будут в следующий раз. И тут же себя переспрашивает: какой, нахуй, следующий раз?! Блять, а если у них это… Ну, регулярно? Когда поднимает взгляд снова, Окси уже от чужого тела отлип, но стоит все еще близко – руки его по обе стороны от бедер Рудбой подпирают стол. – Проблемы? – спрашивает он второй раз за день. Ресторатор уже не уверен, проблемы у них или же с ним что-то не так? Может, он дохера выпил, а может, проебал момент, когда весь мир стал капельку голубоватым и очень уж толерантным. – Нет проблем. Перед Галатом извинитесь. Пацан натерпелся сегодня. Рудбой, красный, как рак, пытается со стола сползти, но Окси ладонь ему на коленку кладет, типа, сиди. – Побазарим. Все, Сань? – и брови вскидывает, вроде как – ты мешаешь. Ресторатор руки вверх поднимает: – И так увидел больше, чем хотел. Выходит с осознанием, что в магазин все-таки надо. За водкой. Марк Марк приезжает к Рудбою в два, как они и договаривались. Звонит ему по дороге, как они и договаривались. Он уже наметил маршрут на сегодня, как они и договаривались! – Тише, – Ваня, вопреки ожиданиям, вообще не собран и не одет. Встречает в одних трусах, с отпечатком подушки на лице и следами веселенькой ночки на шее и животе. – Это засосы? – Марк кивает ни синие и лиловые пятна на его коже. Судя по цветовой гамме, некоторым из них уже неделя, не меньше, а некоторые – свеженькие, только-только наливаются густо-синим. Рудбой осматривает себя. Хватает толстовку с вешалки и, наспех напялив на голое тело, кивает в сторону кухни. – Попей чайку пока. Я быстро соберусь. Марк не спорит, тем более, наивно полагая, что его к двум часам ждут, позавтракать не успел. Кипятит чайник, по-хозяйски роется в холодильнике в поисках ингредиентов для бутербродов. Находит помимо всего прочего свежую клубнику, остатки недешевого ужина, явно из ресторана и два бокала в раковине. Тут же, на столе обнаруживается пустая бутылка из-под шампанского. «Фига себе, – думает Марк. – Недолго мучился, страдалец, у Чиги даже простыни не успели остыть». Почему-то от этого становится жутко смешно. Ванька никогда не отличался тягой к романтизму. На свидания не ходил, про отношения особо не распространялся – наверное, потому что их и не было толком. Они с Настей существовали отдельно друг от друга и только редкие совместные фотки и упоминания говорили о том, что они, ну, встречались. А тут вон как. Шампанское, сливки. Он, нарезая колбасу, прикидывает, ждать ли ему появления худенькой, в татуировках и с сиськами, красивенькой девочки в дверях? Непременно с большими губами, фотогеничным лицом и в рудбоевской футболке на голое тело. Появляется. Не совсем девушка и вообще без футболки. Завидев в проходе Мирона, Марк роняет нож и тот только чудом не втыкается ему в ногу. – Привет, – по голосу Окси понятно, что ночка у него была не менее бурной, чем у Рудбоя. Марк пытается одно с другим в голове сложить. Первая мысль – ребята решили замутить групповушку. Вторая – где тогда женские шмотки? Еще два бокала? Следы помады на окурках, в конце концов? Пока он размышляет, Мирон в холодильнике находит минералку и, присасываясь к ней, чуть откидывает голову назад. Засосы на его шее как будто скопированы с шеи Рудбоя. Марк роняет и бутерброд тоже, который предсказуемо падает маслом вниз. – О, сделай и мне, – просит Окси и окно раскрывает, чтобы закурить. Надо сказать, что в такие моменты, когда ты в шоке и твоя фантазия работает против тебя, бутерброды получаются очень быстро и качественно. Марк нарезает целую тарелку, два из них проглатывает сам, почти не жуя, а остальные оставляет на столе, рядом с налитым Мироном чаем. – Ну че, поехали? – Рудбой заходит на кухню свеж и прекрасен, из засосов виден только один – тот, что на границе воротника футболки. Он поворачивается к Мирону. – Ты с нами? – А вы куда? – спрашивает Окси, жуя. Кажется, его собственная почти-нагота, засосы и вообще положение ничуть не смущает. – Да так, за шмотками и посидим где-нибудь. – Не, я лучше еще посплю. Пока Мирон стряхивает крошки со своего тела, Марк игнорирует рвущийся из горла истерический смех. – Так вы?.. – начинает Марк, когда они выходят из дома. Рудбой бросает на него взгляд. – Уверен, что хочешь слушать это на трезвую голову, мужик? – Нет. Уверен, что нет. Соул Вова в 21 год своей жизни о многом не просил. Все, что его интересовало: музыка, творчество, люди, наполненные вдохновением, люди, которые дышат тем, что делают и с любовью берутся за свою работу. Вова мечтал исполнять свою музыку перед теми, кто ценит ее и понимает. Вова хотел стать частью чего-то крутого, чего-то, вроде Booking Machine. Вова хотел путешествовать, снимать клипы, знакомиться с людьми. Хотел учиться, совершенствоваться, познавать новое. Хотел продолжать искать свои направления в музыке, даже спустя годы. Вова не хотел, открыв дверь в общественный туалет в офисе БМ обнаружить, как Оксимирон вбивает Ваню Рудбоя в зеркало. Он не хотел это видеть. Ни подсознательно, ни в мечтах – никак. Никогда. «Почему я? – думает Соул, закрывая дверь туалета. – Я ведь всего пару месяцев в БМ, почему я?» – Стучаться надо!! – раздается из-за закрытой двери голос Мирона, и Соул вздрагивает, отвечая: – Это общественный туалет! Увиденная картина не хочет убираться из его головы.