Агония

      Он ненавидел этот город. Прогнивший до самого основания, преступный, отвратительный. Мёртвый. Мёртвый, как он сам.       – Помогите!       Прошёл год с тех пор, как он умер. Его убили – обычное дело для этого места. Убили, потому что он недостаточно мерзок для этих людей. Убили, потому что он ещё помнит, как быть человеком. Убили, потому что он мешал. Они оба мешали.       – Эй! Кто-нибудь!       Никто бы не пришёл на помощь. Какие глупости – помогать другим в городе, где ты не можешь быть спокоен даже за свою собственную шкуру. Здесь каждый сам за себя. Здесь нет места добру или состраданию. Но всем плевать. Даже тем, кто каждый день возвращается домой по тёмным улочкам с мыслью, что каждый его шаг может быть последним. Всем. Они привыкли к роли жертв. Все здесь жертвы, так или иначе.       Детский крик о помощи резко прервался – превратился в невнятное мычание и довольный, почти счастливый смешок его похитителя. Почти в унисон тому прозвучало краткое карканье ворона.       – Нарвался ты, пацанёнок, нарвался!       Тёмная подворотня – только полночная луна иногда кидала взор на презренных людей – и двое, высокий мужчина и маленький паренёк, едва ли близкий к тому, чтобы закончить школу. Не выглядит честным поединком, не так ли? Кажется, так считает как минимум ещё один человек.       Но стоит ли звать его человеком?       – Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы...       Он спрыгнул с пожарной лестницы в нескольких метрах от сомнительной парочки – невидимый до того момента в своём чёрном плаще, чёрная кошка в тёмной комнате, неслышимый, глубоко погружённый в раздумья, недвижимый, суть гаргулья, сбежавшая со стен древнего собора в этот проклятый город.       И как же всё-таки нелепо то, что ребёнку, попавшему в беду, готов помочь лишь мертвец!       – Вот уж не думал, что встречу в таком месте библиотекаря, – сияя своей как будто даже доброй улыбкой, мужчина развернулся к нему всем телом, заставляя повернуться и мальчика – тот всё ещё пытался вырваться из его рук, но огромные ладони в перчатках едва ли давали ему дышать, а сбежать он не мог и подавно.       Он сделал шаг, потом другой, так что холодный луч коснулся его лица, слишком бледного даже для восставшего из мёртвых. Глаза рассекали две чёрных линии – то ли шрамы, то ли звериные зрачки; губы – одна перпендикулярная тем другим, как горькая усмешка или оскал.       – ...меж томов старинных, в строки рассужденья одного по отвергнутой науке, и расслышал смутно звуки, вдруг у двери словно стуки, – стук у входа моего.       Мужчина немного напрягся, но при этом даже притворно развеселился.       – Боевой библиотекарь, никогда таких не видел! – усмехнулся тот, когда его странноватый противник достал нож и сделал несколько шагов, явно чтобы на него накинуться. Но держать мальчишку как щит с его ростом было бесполезно, потому мужчина толкнул его на землю к стене дома и следом придавил его своим весом, чтоб он не удрал. Нож просвистел в воздухе.       – Чёрт, Брагинский, мог бы за год хоть шутить научиться! – атаковавший не выдержал и прервал свою речь.       – О, а мы знакомы? – тот сделал удивлённый вид, но это не помешало ему достать свой револьвер.       – Да лучше б не были, – снова оружие угрожало Брагинскому, но на этот раз перевалиться на землю, закрыться телом вновь вскричавшего мальчика и выстрелить из-за его спины ему было легче. Привыкший к стрельбе, он попал в грудь незнакомца.       Но тот не пал замертво. Лишь пошатнулся, сделал шаг назад, уронил руку, склонил голову. А затем усмехнулся. Рассмеялся, как над какой-то очередной глупой шуткой. Раскинул руки в стороны и наконец поднял взгляд на своего соперника. Радостный вид того сменился ужасом.       – Нехристь! – почти шёпотом произнёс Брагинский. Пока тот отвлёкся на невозможное, паренёк выскользнул из его рук и отбежал подальше от них. Но любопытство заставило его лишь спрятаться за домом, дабы видеть, что произойдёт дальше. Рядом с ним на землю приземлился ворон.       – Нехристь! – передразнил живой мертвец. – И это слова убийцы!       Брагинский спустил в него все патроны. Но раны затягивались.       – Почему ты не умираешь?! – он терял контроль над ситуацией, он паниковал, он был почти в слезах. Невероятно, что этот человек причастен к его смерти. Но такое даже убийцы видят явно не каждый день. – Что ты такое вообще?!       – То, что мертво, умереть не может. А вот ты можешь.       Приблизившись, он пырнул того в живот. Брагинский скорчился и сжался, схватившись за ранение, но пока он был в сознании.       – Да кто ты такой, исчадье Ада?!       – «Это – гость, – пробормотал я, – там, у входа моего. ‎Гость, – и больше ничего!», – он опустился рядом с Брагинским. – Ты меня забыл?       Знакомый голос, знакомые черты лица, знакомые повадки... Смутно, но тот его вспоминал.       – Год назад ты вместе со своей компашкой убил двоих парней, – он говорил тихо, проникновенно и с какой-то грустью, пока нож был приставлен к горлу слушающего. – Поиздевался над одним и оставил истекать кровью второго на пустынной дороге в ночи. Помнишь такое?       – Так это ты! – да, он помнил. Но они убили, чёрт возьми, убили, своими руками прикончили его и его дружка! – Но этого не может быть. Этого не может быть! Не может быть... Значит, восстал из Ада?       – Где остальные?! – игнорируя фразу, он схватил того за светлые волосы и потянул вверх, дабы взглянуть ему в глаза. – И по чьему заказу вы действовали?       – Сестра моя тебя сама найдёт... – тот выдавил улыбку. – Те двое... понятия не имею. А кто начальник – не твоё дело, демон.       Он ударил его голову о стену и поднялся. Смысла разговаривать больше не было. Тишину взрезал ещё один крик – последний, вновь спетый дуэтом вместе с вороном. Очередная душа, которую птица должна проводить на тот свет. Но на этот раз никакой дороги назад.       А та душа, которую он вернул на этот, неупокоенная и гневящаяся, напоследок оставила кровью свой символ на лице мёртвого – и забрала его револьвер. Нож уже был спрятан в карман.       Мальчишка до сих пор оставался здесь. Он был неимоверно напуган, но он не мог оторвать глаз от происходящего, не мог так просто сбежать. Хотел понять, что всё это значит. Чувствовал что-то. Когда всё закончилось, он осмелился высунуться из своего ненадёжного убежища и сделать несколько шагов навстречу неизвестному. Но тот зашагал к нему сам.       – Твою мать, это было круто! – вдруг воскликнул паренёк слишком громко. Ворон слетел с места, сам неубиваемый хотел просто пройти мимо, но что-то остановило его, когда он поравнялся с мальчиком.       – Опять шляешься в ночи где попало, кретин! – он старался говорить строго и холодно. Ребёнок поднял взгляд на говорившего, но тот по-прежнему смотрел куда-то вдаль.       – Раймунд... это ведь ты, да? – почти неслышно, не веря своим же словам. В это было правда трудно поверить, особенно когда ты был на его похоронах лично.       – Нет, Робель, – он всё-таки склонил голову и печально улыбнулся, – Раймунд умер год назад. Люди не восстают из мёртвых.       Наглая ложь. И они оба это знали.       Свободная от чужого оружия рука Раймунда поднялась – в желании коснуться щеки Робеля. Но в нескольких сантиметрах от неё он себя остановил.       – Иди домой лучше.       Он зашагал дальше. Робель хотел проводить его взглядом, окликнуть, позвать с собой, расспросить, но как только он повернулся, Раймунд уже будто исчез. ***       – Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный...       Год назад. Это было ровно год назад. Их убили.       Их было двое – хотя редко когда они оставались абсолютно наедине из-за их образа жизни. Раймунд Дюран, журналист, в свободное время игравший в местной рок-группе. Себастьен Цвингли, политик, забравшийся слишком высоко в своих благих стремлениях. Они были вместе уже несколько лет. И, казалось, они были единственными, кто не только мечтал сделать этот город лучше, но и пытался того добиться. Один осмелился говорить, другой осмелился делать. Слишком дерзкие, слишком небрежные и неосторожные для молодых людей без всякой поддержки кого-то из мафии.       И самым худшим было то, что их услышали. К ним повернулись те, кто не хотел присоединяться к стадам убийц и наркобаронов. Они научили людей называть вещи своими именами, а полицию – не бояться исполнять свой долг. Утром горожане читали их статьи в газетах, днём смотрели выступления Себастьена на экранах телевизоров, а ночью приходили на выступления группы Раймунда в клубы – и внимали лишь одно. Они не должны жить в страхе.       Но такое не могли допускать вечно те, кому было выгодно нынешнее положение вещей.       Это была зима. Декабрь, если быть точным. В этой местности редко выпадает снег в декабре, но в тот день он засыпал весь город. Было пасмурно, но погода не смогла бы ещё сильнее испортить атмосферу, навечно застывшую здесь. Снег был слишком белым, слишком чистым для этих людей – и во многих районах он быстро изменил свой цвет на коричневый или же кроваво-красный. В тот день, в пятницу, они позволили себе отдохнуть от их вечной суеты. Живыми домой они больше не вернулись.       – Эй, это что за говнюки?       Они возвращались по узкой дороге, но путь им преградил другой автомобиль – от аварии спасла хорошая реакция Цвингли, сидевшего за рулём. Чёрный, поблёскивающий новизной в лучах фар и тусклом свете одинокого фонаря, явно дорогой, в отличие от их подержанной дешёвки – а какой честный человек здесь мог позволить иное? Из машины вышли трое, мужчина и две девушки, водитель остался внутри. Они направлялись к ним.              – Даже знать не хочу, – отреагировал на справедливое возмущение Раймунд, отыскав свой нож. Себастьен потянулся за ружьём – без достойной защиты в этом городе не выжить.              Тем временем мужчина подошёл к двери и со всей силы – а её у него было немало – ударил по окну водителя какой-то железкой. Осколки стёкол посыпались на Себастьена, заряжавшего оружие, затем рука в кожаной перчатке оказалась внутри салона автомобиля. Несколько секунд, и дверь оказалась открыта, нападавший насильно вытащил Цвингли из машины на землю. Тот попытался выстрелить в мужчину, но той же железкой он ударил по ружью.              – Я думал, мы друзья, Брагинский! – немного раздосадованно воскликнул Себастьен, выронив оружие.              – Мне очень жаль, – названный грустно улыбался, – но ты зашёл слишком далеко. Я пытался тебя предупредить.              Раймунд выскочил из машины следом и подбежал к тем двоим. Сам Брагинский пнул Цвингли в живот, а за его спиной уже стояли те две девушки. Одна из них, темноволосая, держала наготове пистолет.              – Что вам нужно?! – закричал Раймунд.              – Чтоб вы наконец заткнулись, – низким голосом произнесла темноволосая, наводя пистолет. Курок хладнокровно спущен, Дюран на земле – она выстрелила в живот. – И чтоб заткнулась вся ваша паства.              Себастьен схватил ружьё и начал подниматься с земли. Перед тем, как распрямиться, он обернулся к Раймунду, стонавшему от боли, и почти прошептал:              – Прошу, не лезь, хуже сделаешь. Я сам разберусь.                     ...Он вернулся в их квартиру, до сих пор пустующую после их смерти. Воспоминания о том вечере постоянно вытесняли любые другие мысли. Раймунд не помнил ничего о каком-нибудь загробном мире, но видения об их смерти стояли перед его глазами живее любого живого человека в этом городе. Он зажёг камин, распахнул окно и взял какую-то книжонку, дабы отвлечься. Хотя бы попытаться отвлечься. На подоконник села чёрная птица – виновник всех мучений мертвеца.              – Был как призрак – отсвет красный от камина моего...              ...Кто они такие, чтобы устоять вдвоём против троих? Одного Брагинского можно засчитать за армию, а его спутницы были подготовлены к бою не меньше. Цвингли снова лежал на земле, раненый ножом в бок, ружьё его противники отбросили куда подальше, сам он утирал с лица кровь. Он солгал. Он не смог бы справиться один.              Они не были с Иваном Брагинским близки, но они неплохо общались долгое время. И он был достаточно лицемерен, чтобы скрывать свою истинную работу! В тот день с собой Иван привёл свою сестру Наталью – вторую девушку Раймунд не узнавал, водителя даже не мог разглядеть. Эти двое склонились над Себастьеном, общаясь на своём языке – оба были родом из небольшой русскоязычной диаспоры города, – тогда как другая девушка, подстрелившая Дюрана, подошла к тому.              – Ещё дышишь, gügiol*? – усмехнулась она, касаясь его губ носком лакированной чёрной туфли.              Амальгама гнева и ужаса, заполнившая тело Раймунда до отказа, выплеснулась в нечеловеческий рык. Он схватил девушку за ногу и потянул вниз, на землю, она больно упала на спину и выругалась на диалекте. Раймунд оказался над ней, ножом он хотел ударить ей в лицо – лезвие лишь вонзилось в землю рядом с щекой и оставило на ней неглубокий кровавый след – после чего обхватил ладонями её шею и сжал, сжал так сильно, как только мог. Те двое просто смотрели, ничего не предпринимая. А девушка задыхалась, пыталась вырваться или ударить собственную жертву, восставшую против охотника. Но он продолжал её душить. Разум затуманился, осталась лишь ярость и инстинкты... ведь правда? Ведь правда? Он душил человека... он душил девушку. Она была слабее физически, несмотря на её образ жизни. Он душил убийцу... он душил человека. Но он сам не убийца. Он не убийца. Он не может сжать руки сильнее и прикончить её. Он простой парень, он журналист, он музыкант. Он не убийца. Он не умеет убивать. Он не умеет убивать. Он не умеет...              Она это ощущала.              Он закричал от боли – она ударила его ногами в и без того окровавленный живот и к чертям скинула с себя в сторону.              – Сла...бак! – между попытками откашляться рявкнула она. – Стреляй бы ты в меня упор... промазал бы!              Девушка вновь схватилась за пистолет. Раймунд сжался в позе эмбриона, закрыл голову руками и задрожал.              ...Так он лежал на полу своей квартиры. Даже сон, краткий срок забвения ему был недоступен. Была глубокая ночь, и мало кто верил, что в этом городе солнце захочет показаться хоть ещё на один день. Находиться одному в покинутой квартире было невыносимо. Но куда ему теперь податься? Он мертвец. Кто из друзей его теперь примет без страха? Хотя сейчас он и мечтал о хорошей попойке со всеми, кто ему был когда-либо близок. Ну или хотя бы с Себастьеном. Башем. Башем для приятелей. И Бачаном для него одного.              – Ждал зари я в нетерпеньи, в книгах тщетно утешенье я искал в ту ночь мученья...              Он поднялся, чтобы вернуть на полку книгу, бесполезную, каким был он сам в день их смерти.              – ...бденья ночь, без той, кого звали здесь Линор.              Раймунд снял со стены меч, доставшийся ещё от отца. Запылившийся и ласково поцелованный ржавчиной в нескольких местах, но меч оставался пригодным для боя. Нужно лишь вспомнить детство. Вспомнить, как отец учил постоять за себя. Вспомнить, как сражаться этой железкой. На кой чёрт кому-то ещё нужны мечи? Но это всё равно лучше, чем нож.              – То имя... Шепчут ангелы его. На земле же – нет его.              ...Они осознали, что Раймунд для них теперь безвреден, и полноценно занялись Себастьеном. Он был лидером. Он был символом борьбы. Раймунд был её глашатаем, его голосом, но теперь он мог лишь стонать от боли и страха. Он им более не интересен. Теперь они могли сделать с Башем что угодно, что придёт им в голову. Например, избить до полусмерти.              Но вдруг хлопнула дверь машины. Это водитель вышел наружу – он явно был недоволен работой своих коллег.              – Я бы хотел попросить прекратить этот балаган, – заговорил он слишком вежливо для соучастника покушения. – Нашей – вашей – задачей стояло запугать народ, а не утешить собственные садистские пристрастия.              – Да ладно тебе, Роди, мы почти закончили.              Роди. Ещё один предатель. Конечно же, друзьям этой парочки вычислить лучшее время для нападения было бы проще всего.              – Эдельшта-а-айн! – взвыл Баш, заслышав голос друга – на этот раз действительно друга. Близкого друга. Цвингли не был из тех, кто запросто может довериться человеку, и Родериху он успел поверить. Вот чем это обернулось. – Какая же ты сука, Эдельштайн! И ты тоже, Брагинский! И все вы...              Гневная тирада была прервана ударом той же лакированной туфли в грудь.              Увидев и услышав достаточно, Раймунд заставил своё тело перевернуться сначала на спину, потом на другой бок. Напавшие увлечены своей новой игрушкой и обращают внимание только на неё, но всё равно лучше закрыться от них. Использовать последний шанс позвать на помощь.              Он нашёл в кармане мобильник. Они ведь не были одиноки в этом городе. Кому-то ведь ещё не было наплевать. Кто-то ведь ещё остался на их стороне! Раймунд дрожащими пальцами нашёл номер своего старого друга – будучи полицейским, тот мог сделать гораздо больше. Кнопка вызова, долгие гудки, звенящие в ушах не хуже похоронных колоколов.              Наконец-то на том конце зазвучал голос – обычное приветствие дорогого сердцу человека сейчас вселяло надежду лучше любой клятвы спасения.              – Адемар, прошу, – он почти шептал в трубку, чтобы успеть договорить раньше, чем его заметят, – вытащи нас отсюда!              Но было уже поздно.                     ***              Робель вернулся в квартиру, ставшую его домом год назад. Его никто не встречал, хотя свет в комнатах, несмотря на столь поздний час, до сих пор не был выключен. Знакомые симптомы. Кинув рюкзак возле входной двери, мальчишка побрёл на кухню.              Адемар сидел здесь в компании открытой и почти допитой бутылки вина. Сидел... дремал, уткнувшись лбом в стол и закрыв голову руками. Обычная картина с тех пор, как рутинная работа и концерты в ночных клубах сменились сначала тщетным расследованием смерти Раймунда и Баша, а затем просто медленным убиванием самого себя дешёвым алкоголем. Дело закрыли за его бессмысленностью, а Адемару теперь едва ли доверяли действительно стоящую работу.              – Просыпайся, говнюк, – Робель принялся довольно грубо будить Адемара. – И ложись спать нормально. У тебя завтра будет полно работы. Понедельник, помнишь об этом?              Тот резко поднял голову и нашёл заспанными глазами часы на стене.              – А ты чего не спишь? – пробурчал Адемар, приглаживая длинные растрёпанные волосы. – Видал, сколько времени?              – У меня к тебе тот же вопрос! – парнишка злился, но лишь потому, что он заботился об этом человеке. Сам он был беспризорником, прибившемся к Раймунду и его друзьям, и после его смерти Робеля забрал к себе Адемар. Иначе б тот совсем пропал в одиночку. – А я только что пришёл вообще.              – Говорил я тебе: не таскайся ночью по улицам, – не менее заботливый приёмный папочка заметил свежую ссадину на локте от падения и схватил Робеля за руку, после чего строго посмотрел в глаза подопечному. Тот руку вырвал.              – А я говорил тебе бросить пить, идиот.              Адемар поднялся и окончательно опустошил бутылку, которая и так почти была пуста, чтобы наконец отнести её в мусорку. Робель убрал со стола давно не нужный бокал, сполоснул его и спрятал в шкаф.              – Что за работу ты упомянул, кстати? – вдруг вспомнил первый спустя какое-то время. – Опять что-то натворил и мне разгребать, да?              – Ну-у-у, как бы тебе сказать... Натворил не совсем я, но разгребать придётся.              Через какое-то время в этой квартире погас свет, а её обитатели улеглись в кровать. На подоконник небрежно задёрнутого занавеской раскрытого окна сел ворон. Сел и постучал клювом по стеклу, невольно напугав мужчину и ребёнка, ещё не успевших уснуть.

Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески

Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до того.

Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье

Я твердил: «То – посещенье просто друга одного.»

Повторял: «То – посещенье просто друга одного,

‎Друга, – больше ничего!»

             ***              ...Раймунд получил пинок по спине. Они его заметили. Брагинский вытащил из его рук телефон и отшвырнул его подальше, тот ударился об асфальт и разлетелся.              – Ну нет уж, давай без этих штучек.              Снова пинок. И ещё один. И ещё. Так они били и Баша. Почему бы не прикончить их наконец?! Но они продолжали издеваться над ними.              Перевернув Раймунда обратно, так, чтобы он мог видеть Себастьена – но он вновь закрылся руками, – Брагинский напоследок ударил ногой пониже простреленного живота и вернулся к своим.              – Значит, этим языком ты болтаешь свою херню по телику, – это говорила Наталья, – а потом им же этому педиковатому жопу вылизываешь?              Эта фраза и последовавший за ней хохот брата и сестры звучали так мерзко, что Раймунд невольно выглянул из-за собственных рук на происходящее – хотя простреленное после попытки задушить ту девку плечо двигалось только с дикой болью в придачу. Баш лишь мычал, стонал, отплёвываясь кровью, а крови во рту было много, и глумившиеся лишь смотрели на него, что-то обсуждая. Почему он не выругается и не наорёт на них ещё раз? Почему не попытается позвать на помощь, пусть это и бесполезно? Почему он…              Лучше бы он не задавал самому себе эти вопросы.              Они и вправду решили заканчивать – особенно учитывая, что Раймунд мог их выдать. Уже почти не реагировавшего ни на что Себастьена они втащили обратно в машину – и облили салон вместе с парнем бензином. Та же незнакомая девушка обратила внимание соратников на Раймунда.              – А с этим-то что?              – Долго не протянет, – подметила Наталья, – пусть насладится зрелищем.              – Но если хочешь, можешь добить, – добавил её братец.              И она вновь оказалась рядом с ним, дабы потратить на беззащитного все пули. Не чтобы убить, но чтобы оставить его истекать кровью и лишь немного приблизить его смерть.              Дверь автомобиля парней закрыта, все, кроме Брагинского, вернулись в свой. Он кинул Себастьену зажигалку и поспешно удалился. Несколько мгновений – они тронулись с места и уехали в темноту.              Огонь жадно цеплялся за всё вокруг; ещё немного и машина взлетит на воздух. Раймунд всё это видел. Раймунд видел и то, как Баш из последних сил – а их оставалось немного – поднял ладонь и коснулся, почти схватился за разбитое стекло, видя за ним того, кого он так хотел уберечь от «прелестей» жизни в этом городе, лежащего в агонии на земле. Раймунд закричал во весь голос.              Но за взрывом его никто не услышал.