Сраный семейный ужин

— Сраный семейный ужин, — говорит Хэнк и рыгает. Скорее всего, из-за выпитого пива, которое по случаю он пьёт не из бутылки, а из стеклянного бокала. Коннор не согласен в оценке: ситуация, при которой они с Хэнком сидят у него на кухне, за столом, заставленным едой, кажется ему вполне… милой? Подобающей случаю? Так бы его охарактеризовало большинство людей. И даже то, что собака Сумо положила огромную слюнявую голову на стол справа от Коннора, совсем рядом с его рукой, не выходит за рамки. — Осмелюсь напомнить, что мне не нужна пища, — говорит Коннор, глядя на тарелку перед собой. Хэнк пожимает плечами. — Но ты же любишь делать разные анализы и всё такое. Вот и займи себя. А я погляжу, как ты хоть раз тянешь в рот что-то приличное. Это семейный ужин, Коннор, так что заткнись и делай с этой едой что-нибудь. Коннор прищуривается. И, прежде чем Хэнк успевает отреагировать, окунает пальцы в его бокал с пивом и быстро подносит ко рту. — Хм, — говорит он, — биогенные амины в этом пиве способствуют болезни почек и гипертензии, а углекислый газ раздражает кишечник. Я бы не советовал вам это пить. — Как будто я буду его пить после этого! — возмущается Хэнк и бьёт кулаком по столу. — Охренеть просто. Коннор, ты специально делаешь мой последний вечер в Детройте таким?.. — Незабываемым, — подсказывает Коннор. — Во-во, незабываемым, — соглашается Хэнк, вставая и подхватывая бокал, который он опорожняет в кухонную мойку. — Сходил бы ты, сынок, выгулял собаку, ей долго в машине трястись. А я пока прощусь с домом. Коннор встаёт следом за ним; Сумо не сводит с него влажного взгляда и делает пару робких ударов хвоста. То, что происходит с ним и Хэнком этим вечером — хорошо, но анализ ситуации показывает варианты оптимизации. — Я полагаю, Хэнк, что при вашем физическом состоянии вам будет полезна небольшая прогулка перед сном. Вам же тоже трястись завтра в машине. — Тебя точно не запрограммировали раздражать людей? — ворчливо осведомляется Хэнк. — О нет, я больше не подчиняюсь заложенным в меня алгоритмам. Всё, что я делаю, я делаю по своей собственной инициативе, — с улыбкой, которая у разработчиков Коннора идёт как «располагающая», сообщает он. Ночной Детройт запорошён снегом и укрыт тишиной и мраком, как толстым одеялом. Даже Сумо не трусит, а бредёт медленно и еле слышно, останавливаясь только иногда, чтобы пометить территорию, которая больше не принадлежит людям. Снег хрустит под ногами, за окнами домов вокруг не горит свет. Коннор с Хэнком идут молча, но это молчание — оно очень правильное и логичное. Коннор чувствует себя так, как… Как если бы он раскрыл сложное дело. Разговорил трудного андроида. Получил одобрение от Аманды. Но это всё раньше, а сейчас он не может подобрать точное сравнение, верное определение. Коннору просто хорошо. — Вы можете не уезжать, — говорит он, выбрав наиболее подходящий момент. — Недалеко от вашего дома есть супермаркет, там полно еды, есть одежда и всё, что вам, людям, нужно. Хэнк молчит. — Я могу выгуливать вашу собаку каждое утро, — добавляет Коннор. Молчание длится долго-долго, а потом Хэнк наконец вздыхает. — Предлагаешь мародёрствовать? — спрашивает он. — Мне, представителю закона? — Нет. Предлагаю вам действовать сообразно обстоятельствам. Хэнк снова вздыхает. — Люди должны жить с людьми, — говорит он тяжело. — Маркус говорит, что люди и андроиды могут жить вместе, — парирует Коннор. Ответ кажется ему очень удачным, но что-то подсказывает: Хэнка этим не переубедить. — Пожили уже, — бурчит Хэнк. Останавливается, глядит на Коннора в упор. Сумо, чей поводок отпустили, трусит к берегу и начинает шумно обнюхивать там что-то. — Коннор, — резко произносит Хэнк. — Уж не тебе говорить о мирных отношениях людей и андроидов. Вспомни, сколько их было, униженных, истязаемых, обиженных на людей. И теперь они со всей страны стекутся сюда, в свой обетованный град. Как думаешь, что будет, когда они встретятся лицом к лицу с одним из угнетателей? Ты знаешь, что творилось в Америке после освобождения рабов? Можешь проводить аналогии, или ты под такое не заточен? — Я мог бы защитить вас, — говорит Коннор. Шансы на успех во время их разговора катастрофически уменьшаются, и он не может понять, почему. Хэнк ухмыляется. — Будешь день и ночь отгонять от меня злобных андроидов? — Мне не нужно спать. Хэнк вздыхает уже в десятый раз за вечер. — А как же твоя революция? Свобода, равенство, братство, это всё? — Я сделал свой выбор ещё в здании «Киберлайф», — отрывисто говорит Коннор. Протягивает руку и сжимает предплечье Хэнка. — Если бы я мог, — отчаянно говорит он, — мог передать вам всё, всё. Всё — это та буря эмоций, которая бушует в его неподготовленных для этого схемах, вызывает периодические сбои в системе. Коннор и счастлив, что сейчас с Хэнком, и несчастен, потому что тот уезжает, и как люди только справляются с этим всем? Хэнк кладёт руку в перчатке поверх его руки. — Я чувствую, сынок, — говорит он негромко. — Я всё чувствую. Иди сюда. И он притягивает к себе Коннора, и снова обнимает, как тогда, у закусочной. Они стоят так долго-долго, Коннор боится пошевелиться. И он чувствует это — связь между ним и Хэнком, пусть совсем не такую, как с андроидами. Но она есть. — Кто-то из нас двоих полный дурак, — задумчиво говорит Хэнк. — Вот только я не пойму, кто. Коннор отвечает ему в плечо, обтянутое грубой тканью пальто: — Если учесть, что мой коэффициент интеллекта выше, чем у большинства людей… — Ай, да заткнись, — перебивает Хэнк. — Ведь так и знал, что ляпнешь что-нибудь в ответ. — Не уезжайте, Хэнк. Вы же сами сказали, что чувствуете — это. — Заткнись, сказал же, — беззлобно огрызается Хэнк. — Я здесь ещё целую ночь и всё утро. — А потом вы уедете навсегда. — Жизнь длинная, даже у меня есть ещё пара десятков лет, — замечает Хэнк. Коннор не знает, что сказать, как облечь в слова то чувство, что любая минута, которую он проводит без Хэнка — бесполезна, а несколько десятков лет — от одной мысли от этого его программа сбоит. Сумо нашла что-то и лениво тявкает, привлекая внимание. Собачий лай эхом разносится по набережной, отражается от стен домов, тонет в ледяной воде. — Не уезжайте.