Оживший манекен

И вновь Куцуна Сатору проклинает себя за то, что не запретил, не остановил с силой, не разнёс в пух и прах идею Рё. Это случается каждый раз, когда за возлюбленным — опять, снова, чёрт побери, — закрывается дверь. Закрывается перед его, Куцуны, лицом. И он ничего не может поделать. «Только с тобой я чувствую себя свободным делать то, что хочу» — с нескрываемым облегчением произнёс Касиба Рё полтора года назад, обнимая Сатору. Фраза эта то и дело крутится в мыслях Куцуны. Именно благодаря этим словам он мигом берет себя в руки. Нельзя проявлять слабость, нельзя проявлять эгоизм. Он будет сильным, он не покажет, как ему без Рё грустно и одиноко. Куцуна сделает это ради него. Кажется, всё началось с этого момента. С того самого, когда Касиба озвучил желание стать профессиональной моделью и спросил мнение Сатору. Первой реакцией шляпника было изумление: с какой стати Касибе вообще взбрело в голову, что он делает недостаточно — по дому, в магазине, для них двоих? Зачем ему потребовалась работа? Почему именно моделинг? Собственно, последние два вопроса он и озвучил. — Мне кажется я наконец смог понять, что хотел бы заниматься именно этим. И не просто хочу, думаю, что смогу достигнуть цели. Да, мне будет помогать агентство, но только от меня зависит, смогу ли я добиться успеха. К тому же при правильном подходе моделинг приносит хорошие деньги… Внутри Куцуны поднималась радость, и одновременно с этим холодели ладони. Ступор из-за бегущих вперёд мыслей охватил его тело. — Я ведь не могу всю жизнь прятаться за твоей спиной… Мне пора быть более самостоятельным, делать что-то своими силами. Стать, в конце концов, достойным человеком… Достойным тебя человеком. Я научусь поддерживать тебя, а то сейчас получается… — Рё невесело хмыкнул, пряча глаза. — наоборот. Я обязательно буду тем, кто всего заслужил своим трудом, пускай это и не совсем труд, а демонстрация… собственной внешности. Мои руки не могут, не умеют созидать, в отличие от твоих, но всё же я могу… На самом деле от Рё не нужно было никаких объяснений. Это была бы полная глупость, настоящая жестокость, эгоизм — запретить ему пойти на пробы. Неужели Куцуна готов был поступиться желаниями и амбициями возлюбленного и предать свои принципы просто потому что сомневался в этой затее? Не позволить Касибе встать на ноги, работать, реализовать себя, открыть всю красоту мира, людей… Да Сатору вообще не имел права даже задумываться что-либо запрещать юноше! Особенно сейчас, когда тот отпустил прошлое, жестокое, кошмарное прошлое, проявлял интерес к жизни и стремился созидать… Этому парню любая шмотка шла, он имел превосходные внешние данные, а когда он улыбался, то от него и вовсе невозможно было отвести взгляд… Да все Дома моды будут в очередь выстраиваться за Касибой Рё. Он обязательно завоюет весь мир, стоит ему приложить усилия. Сатору не сомневался, что у Рё всё получится. Что ему попадётся адекватный менеджер и известное агентство, что его заметят… Вот только слишком поздно осознал, что теряет его — из дела всей своей жизни, из своего дома, из своей постели, из своего поля зрения. — Меня пригласило агентство! В день, когда Касибе поступило предложение от агентства, они поговорили. Ну как поговорили… Условились на том, что, по возможности, Рё будет помогать в магазине «Данте», но не в ущерб сну, новой работе и отдыху. Тогда же Сатору дал себе обещание, что не будет удерживать Рё, если тот однажды пожелает уйти. Ведь он… Чёрт возьми, он был молод. Он был красив. Он был обаятелен. Он пользовался бешеной популярностью у женщин. Сатору прикидывал, что же ждёт Касибу, когда тот вступит в мир модельного бизнеса: сплошь привлекательные люди, роскошные вечеринки, алкоголь, наркотики, и ещё тысячи соблазнов, от которых невозможно удержаться. По крайней мере шляпник сомневался, что удержался бы от всего этого, будь он на месте Касибы. А что если Рё не устраивали их отношения? Он ведь и не сказал бы об этом никогда, Куцуна был в этом уверен. Вдруг на очередной вечеринке начинающая модель найдёт хорошенькую девушку и поймёт, что мужчины — это всё же не для него? Отношения между мужчинами слишком нестабильны, их тяжело поддерживать. Невозможность создать полноценную семью, необходимость скрывать связь, извечные ограничения, накладываемые со стороны общества, всеобщее неприятие и отторжение… С женщинами в этом плане как-то… Проще. Да и сам Куцуна понимал, что характер у него тяжёлый, он был не столь эмоциональным, отзывчивым, как, возможно, того хотелось Рё. Нет, он всецело доверял юноше, верил, что тот не изменится под влиянием славы, не станет заводить интрижки на стороне. Как и принимал тот факт, что открывшиеся перспективы могут столь круто изменить жизнь новоиспечённой модели, что в ней не останется место для неудачника Куцуны Сатору. Был ли он глупцом, не озвучив свои сомнения? Был ли он эгоистом, не раскрывая в полной мере свои чувства к Рё? А ведь поначалу всё шло хорошо — они часто виделись на работе и дома, ходили в кино, завтракали, ели местный рамен, и Сатору подумал было, что его волнения оказались беспочвенны… Пока однажды Рё не начали поступать один за одним предложения о сотрудничестве. Сначала то были просто фотосъемки раз в несколько дней для интернет-каталогов, потом его фото появились на страницах глянца, спустя три месяца состоялся первый показ, а потом завертелось… Это произошло пару недель назад. Касиба предложил Куцуне нанять помощника вместо себя, потому как ощущал, что толку от него в магазине стало совсем мало — он в нём почти не появлялся. Куцуна на такое заявление поджал губы, чувствуя, как что-то внутри неумолимо рвётся, как сердце, потяжелев, застучало медленно, с каким-то титаническим усилием… Да, он знал, что рано или поздно этот день наступит, но терять ещё одну точку соприкосновения было больно. В надежде отвлечься от невесёлых мыслей шляпник перевёл взгляд на Эй, которая, заполняя бланки у курьера, прижимала телефон плечом к уху, и медленно выдохнул, признавая, наконец, что Рё прав. Они втроём зашивались. — Пойдём отойдём, — сухо произнёс шляпник, не имея воли поднять глаза и встретиться с глазами Рё. За эти несколько мгновений смены дислокации Сатору успел перевести дыхание, успокоиться и внутренне собраться. — Я понимаю что мы… постоянно вместе… — Куцуна медленно подбирал слова. — И ты не подумай, я тебя вовсе не ограничиваю… Ты можешь в любое время пойти куда тебе вздумается, я тебя не держу. Если тебе нужно больше свободы, то только скажи. Если некогда… Или не нравится помогать Эй и Би, то я пойму… Шляпник почесал затылок, тут же подхватил и повертел в руках болванку, дабы хоть как-то занять дрожащие руки. Касиба внимательно наблюдал за Куцуной, чувствуя, что это ещё не всё. — О, я, кажется, понял! Может тебе неудобно получать от меня деньги? Давай Эй тебе их будет выдавать, что скажешь? — Сатору-сан… — Касиба простонал в отчаянии, мотая головой. «Нет. Не то. Я хотел сказать совсем не то!» — закричало в голове Сатору. Однако тревога за Касибу Рё, даже после его освобождения от работы в «Данте», не угасла. Тот продолжал возвращаться в ночи уставшим до такой степени, что находил в себе силы разве что ополоснуться. Он был бледен, под глазами то и дело возникали тёмные круги… Это совсем не походило на Рё — в нём всегда было столько энергии, что она распространялась во вне, заражая окружающих радостными улыбками. Возвращался Рё зачастую поздно ночью, мог и вовсе не ночевать дома. Три недели назад его на выходные сорвали в Таиланд. В следующем месяце уже Куцуна улетит на Неделю моды, правда на этот раз не в качестве участника. Да и в Милане очень хотелось открыть магазин, а это означало месяцы труда и регулярные перелеты через половину земного шара… А что дальше? Они не будут видеться неделями, месяцами? Они и сейчас-то, в лучшем случае, вместе ужинали. Порубиться в приставку, посмотреть фильм, пойти на свидание, поболтать, почитать, сходить пообедать в ресторан, заняться готовкой вдвоём… Даже просто проваляться в постели весь день! Такие, казалось бы, мелочи, которых они медленно, но верно, лишались. Что уж говорить о сексе… Вернее, об его отсутствии. И это тоже немало заботило шляпника. Рё, если и просыпался дома, то уже тогда, когда Сатору вовсю работал над новой шляпой в мастерской. Если время позволяло, то помогал Эй и Би, или закупал продукты и забивал холодильник заготовками на время своего отсутствия, часто на несколько дней вперед. Но чаще Касиба, разбуженный очередным звонком, просыпался, впопыхах собирался, и, опаздывая, срывался на очередной просмотр. Даже без необходимости работать в «Данте» он разрывался между студиями, домом, и всеми теми координатами с расписаниями, что сыпались на его смартфон. — Ну, я пошел… — нерешительно опустив голову бормочет Рё, переминаясь с ноги на ногу. Ладонь его уже лежала на ручке двери, металл прогревался от человеческого тепла — юноша отчего-то медлил. Куцуна невольно вспоминает, как его пёс Котаро, в моменты, когда хотел обратить на себя внимание хозяина, похоже переминался с лапы на лапу. Медленно застывая то с одной, то с другой приподнятой передней, он то и дело кидал выжидающие взгляды на занятого-очередной-ерундой Куцуну, но после, не найдя желанного взгляда в ответ, опускал морду, тихонько поскуливал и подвывал. Сатору порой действительно не обращал внимания на пса, потому как школа вместе с обязательным посещением кружков отнимала много времени. Но что больше — так это Юскэ, который находил не только новые сомнительные места, но и новых знакомых или недругов, с которыми можно было при равном успехе как зависать в игровых автоматах, так и разбивать костяшки кулаков в драках. Кормила и водила Котаро на прогулки ба, и не желая упрекать взрослого, занятого внука, тихо вздыхала, когда пёс хандрил, ожидая хозяина у дверей. Сатору же только скептически отмахивался — капризничает. Однако не успела полноводная река ностальгии привести мысли Куцуны к какому-то определённому знаменателю и итогом зазвенеть в голове, как за не дождавшимся ответа Касибой захлопывается дверь, обрубив намерения шляпника на корню. Сатору ведь спустился, чтобы проводить Рё. Он хотел что-то сказать на прощание… Но что? — Хорошего… дня… — запоздало произносит Куцуна, тупо уставившись в уже закрытую дверь. «Рё сегодня вообще поел? Он так похудел, что брюки почти спадают… А когда он в последний раз высыпался? Отдыхал? Он вроде простыть успел, а мне ничего не сказал…». Половина новой большой кровати, что они купили несколько месяцев назад, забросив, наконец, футон в кладовку, всё чаще пустовала. И то не было виной Куцуны: в магазине он с давних пор не ночевал. Шляпник возвращается на кухню, и взгляд его притягивает турка ароматного кофе, который Касиба сварил, пока Куцуна умывался. Действительно ли их жизнь должна была измениться… вот так? Сатору не хочется анализировать, как они к этому (недопониманию? неловкости?) пришли, ведь если не думать, что у них начались сложности в отношениях, то можно предположить, что их и нет, ведь так? Куцуна, хоть и наученный горьким, но полезным опытом, совершал те же ошибки: невольно переводил мысли в иное русло, забивал мозги и руки работой… И отодвигал от себя такое разумное, но вместе с тем простое и понятное решение. Необходимо поговорить, разъяснить ситуацию, озвучить её вслух: не только Рё, но и самому себе. Следует предложить помощь и поддержать его: Куцуна понимал, что юноша испытывает чувство вины, его гнетут сомнения, которые невольно проявлялись во взгляде. Как старший он должен, можно даже сказать, обязан, придать Рё уверенность и показать, что одобряет его выбор. Что с ним, с ними, с их отношениями, всё будет в порядке. Да. Он возьмёт на себя ответственность разузнать, чем так обеспокоен Касиба, и, наконец, расставить неизвестные в уравнении их недомолвок, многозначительных взглядов и тяжёлых вздохов в полуночной темноте спальни. Спальни, которую уже давно не наполняли их звучащие в унисон тихие стоны, постели, которая зачастую была согрета лишь наполовину. Конечно, они обговаривали подобное развитие событий с самого начала, поэтому Куцуна держался до последнего, и верил, что всё обойдётся и они привыкнут… В конце концов они оба до этих отношений были фактически одиночками, а потому свыкнуться с таким положением вещей — не видеть друг друга — должны были быстро и без проблем. Но стоит только представить, что завтра Рё улетает на неделю в Корею… День Сатору проходит за эскизами, давно остывшим, но всё таким же вкусным кофе, кацудоном и редкими ленивыми сигаретами, которые так приятно курить на залитом солнцем балконе. — С возвращением! — радостно восклицает шляпник, завидев медленно идущего к дому Касибу. Рё, даже не вздрогнув, медленно поднимает голову и видит стоящего на балконе Куцуну. Лицо юноши уже привычно уставшее. — А я тебе кацудон оставил. Знал, что ты вернёшься голодным. Давай, поднимайся! Потушив окурок, Куцуна спешит на кухню разогревать ужин. Готов ли он завести этот разговор сегодня, сейчас, видя, как Рё вымотан? Они оба взрослые люди: неужели это действительно такая проблема — просто взять и поговорить? Да, разговоры об отношениях были слабым местом Куцуны. Озвучивать то, что его не устраивает – неловко, смущающе, не по-мужски. Вместе с тем Сатору уверен, что свои неуверенность и ревность победит — чувства столь мелочные и, как ему кажется, недостойные. — Я дома… — звучит тихое, бесцветное, усталое куда-то в шею. Этот голос – чужой. Он совсем не вяжется с улыбчивым солнцем Касибой. Сатору вновь убеждается, насколько Рё нуждается в физическом контакте: то мимоходом скользнуть кончиками пальцев по плечу, провести ладонью по лопаткам, то мазнуть губами по скуле, прихватить губами мочку уха, легонько поцеловать в уголок губ… Всё это он делает как бы невзначай, деликатно и осторожно. Или под предлогом прилипшей к подбородку рисинки лизнуть губы Куцуны одним широким движением, после чего нередко следует поцелуй, один, второй и третий, а после они перемещаются в постель… Поначалу Сатору удивлялся этой черте любовника, по забывчивости сопротивлялся, но спустя какое-то время понимал, что ведётся на все уловки Рё, и порой сам провоцирует его на контакт. Вот только этого не было так давно, что Куцуна порой ловит себя на мысли, что уже забывает, каково это — задыхаться в сильных объятиях, в жаре тела, в жадных поцелуях Касибы Рё. Ловить губами его губы, глотать глубокие тихие стоны, и дрожать от распирающего возбуждения. Куцуна от неожиданности подскакивает, невольно отклоняется. Теплота чужого дыхания тает на коже, и, плавно опускаясь ниже, растворяется, напоследок опаляя румянцем щеки. — Нельзя же так тихо подкрадываться! А если бы у меня кипяток был в руках? Касиба не замечает движения любовника, напротив, кладет подбородок на его плечо, пропускает руки под мышки и берет его ладони в свои, рассматривая сверху переплетения линий на внутренних поверхностях. Прикосновение грудью к лопаткам столь приятное, что в груди Сатору что-то легонько ноет. — Мы целую неделю не увидимся… — не голос, а чистая горечь, что стекает по волосам на затылке; тёплые руки крепко перехватывают поперек живота, прижимают к себе сильно, тепло, пьяняще, — Ты будешь скучать?.. Голос его, такой грустный, тихий, почти жалобный, но полный надежды, ощутимо проходится по сердцу Куцуны, оставляя неглубокие царапины. Хочется, как обычно, свести к шутке столь провокационный вопрос: ну не будет же он, взрослый мужик, словно девчонка признаваться, что ему до спазмов в глотке будет не хватать Рё?.. Да, сейчас они стоят в обнимку, и его буквально ведёт от такой невинной близости, но они обсуждали с самого начала, к каким последствиям приведёт решение Рё — не поздно ли отказываться и давать заднюю? Тем более, что Касиба занимается делом, которое ему нравится, и ловит первые, пускай и невысокие, волны успеха? Им обоим тяжело друг без друга, но Сатору старше и опытнее, и потому он обязан поддержать Касибу, сказать, как он гордится им, как рад за него. Что он всегда ждёт Рё, и будет продолжать ждать несмотря ни на что. Куцуна знает, как тяжело ему даются — не сколько работа — сколько расставания и расстояния. Намного тяжелее, чем ему. Они не увидятся целую неделю, и потому, если обговорят всё сегодня, у них будет время осознать, принять, и подумать, что делать дальше… Микроволновка прерывает мысленные метания, разразившись громогласным писком, и Сатору, наигранно посмеиваясь, выворачивается из объятий Рё. На повисший в воздухе вопрос так и не даётся ответа. За ужином они оба преимущественно молчат, и тишина эта столь непривычно гнетущая, неуютная, что Куцуне даже дышится с трудом. Он то и дело бросает на Рё быстрые взгляды поверх тарелки, стараясь не вызвать лишних подозрений. Представляя, насколько Касиба хочет отдохнуть (даже одного взгляда достаточно, чтобы подтвердить догадку), Куцуна решает перенести разговор. Сам Рё непривычно тих, разве что задает пару дежурных вопросов о делах в магазине. — Тебя Эй ещё не съела насчёт замены? Она в отпуск вроде хотела… Куцуна давит вырвавшийся смешок, отправляя в рот кусочек мяса. — Завтра придёт какой-то студент которого она нашла, так что отпуск ей обеспечен. Ну, а если этот парень нам подойдёт и ему у нас понравится, то оставлю его работать на неполный день. Рё быстро поднимает взгляд на Куцуну, но потом вновь отводит глаза, хмурясь. — Прости… Я обещал помогать… Сатору размахивает кистью с зажатыми меж пальцев палочками. — Эй, Рё, перестань! Даже не думай переживать… И успокой свою совесть, она не должна тебя грызть. Твоя карьера важнее. Ты не должен упускать ни единого шанса! А в «Данте» на такую работу можно в принципе кого угодно взять… Эх, надо было ещё после того показа подумать, что тебе стоит развиваться в этом направлении… Но мы тогда так нуждались в помощнике… Куцуна с тяжестью вздыхает. Ему хочется свести на нет укор, который, вероятно, Рё расслышал в его голосе, но выходит только хуже. — Я помою посуду, — встав из-за стола, бесцветным голосом отзывается Касиба. Уснуть шляпник не может. Отвернувшись, он то и дело вслушивается в тишину, и тешит себя надеждой, что Рё не спит. Но чужое дыхание медленное, мерное и глубокое. Впрочем, по Рё было видно, что уснёт он сразу же, как только ляжет в постель. Решение отложить разговор на неделю было единственно верным. Страх наговорить лишнего на эмоциях пересилил волнение, возникшее из-за существующей между ними недосказанности. Сатору, перекатывая мысли из пустого в порожнее добрую половину ночи, засыпает лишь ближе к утру. Будильника он не слышит, а это означает одно — проспал. Вторая половина кровати ожидаемо пуста, но, проведя ладонью по едва тёплой простыне, Куцуна понимает, что Касиба встал не так давно. И хотя дом пуст, на столе стоит ещё неостывшая чашка любимого, свежесваренного Рё, кофе. — Улетел, не попрощавшись… — задумчиво протягивает шляпник. Куцуна переводит взгляд с того места, где ещё несколько часов назад стоял чемодан, на окно, и делает небольшой глоток из чашки, проглатывая вместе с кофе вставший поперёк горла неприятный кислый ком. Новый помощник оказывается шустрым смышлёным малым, и хотя он точно не сможет в полной мере заменить Эй, как временное решение его кандидатура идеальна. Заказов немало, но Би, под руководством Куцуны, вполне справляется. Сатору же мечется между Би в мастерской, новичком, складом и кассой, обслуживает клиентов, принимает поставки, — в общем жизнь в магазине-мастерской шляп «Данте» не прекращает бить ключом. Эй дразнится, присылая фотки с пляжей, где она загорает, пьет свежевыжатые соки, купается в море. По удивительному стечению обстоятельств соцсети Юске показывают примерно те же, что и у Эй, геолокации, но на фотографиях друг друга они не присутствуют. А вот от Рё за три дня не приходит ни одного сообщения. Последнее же, отправленное Куцуной, остаётся непрочитанным. — Хорошо поработали! — традиционно восклицает Куцуна в конце четвёртого рабочего дня. Основательно потянувшись, мужчина, закрыв за подчинёнными дверь, уходит в мастерскую — курить и, наконец, создавать шляпы. В рабочие часы у него на это времени не остается. Куцуна рад, что с таким напряжённым графиком всё его внимание сосредоточено на работе, но, возвращаясь в пустой дом, ему становится до омерзительного тоскливо и тошно. Там столь много вещей Касибы, и все они невольно напоминают о хозяине. Приходится по-детски прятаться от них на балконе, месте, где от Рё нет ничего, и курить, курить, курить, выстраивая сценарий предстоящего разговора в мыслях и раз за разом раскладывая чувства по полочкам. Рё был просто… нужен рядом. Да, пускай не так часто, как раньше, — Сатору готов с этим смириться, — пускай лишь по вечерам, но важно просто знать где он, что с ним. Чтобы, засыпая, можно было протянуть руку и дотронуться до густых вихров на макушке, зарыться в них пальцами. Хочется, как раньше, чувствовать запах Рё, ставший таким родным. Ощущать его тепло рядом, тяжесть тела — закинутая на бедро нога, перекинутая через талию рука, крепкое объятие. Видеть смеющиеся глаза цвета безоблачного летнего неба, улыбку на пол-лица, или же нахмуренные брови. Слышать искренний смех или же глубокий, завораживающий голос, порой такой интимно-чувственный, что мурашки бегут по предплечьям… И его поцелуи… Чёрт возьми, Сатору умудряется полюбить их поцелуи и даже впасть от них в зависимость; они кружат голову, как после шампанского на пустой желудок. Касиба всегда целует его с жадностью, страстью, словно от этого зависят их жизни. Но обнимает до невозможного трепетно: то ласково скользит по пояснице, то мягко зарывается пальцами в волосы, то поглаживает пальцами щёки, на что сердце Куцуны раз за разом заходится аритмией. Поцелуи эти с послевкусием отчаяния, а всё потому, что Рё не знает, когда ему удастся поцеловать возлюбленного в следующий раз. Если к студийным съёмкам — тесные комнаты, слепящие софиты, удушливый воздух, в котором вместо кислорода распылены лак для волос–спрей для лица–автозагар, — Рё умудряется привыкнуть, то съёмки на воздухе ему в новинку. В чужой стране, на берегу моря, с партнёршей… И пускай их время от времени отвлекают туристы, всё же обстановка — сущий рай: летнее знойное солнце, жаркий песок, лёгкий бриз от изумрудного, спокойного моря. — Рё, голову чуть на меня… Ага… Так, а где взгляд? Что ты смотришь на неё, словно на умирающую русалку? Мне нужно желание, Рё! Юноша выдыхает носом, стараясь успокоиться. Ладонь, лежащая на талии Ингрид, потеет и скользит, макияж на её лице начинает подтекать, несмотря на активную работу мощных вентиляторов, которые не только охлаждают их бренные, почти закопчённые за целый день работы тела, но и создают необходимый для съёмок воздушный поток. Они оба измотаны; Касибе давно хочется сорвать с себя эти модные тряпки и нырнуть в море, и плыть, плыть… Да какое тут может быть «желание»? «Представить, что я желаю её, словно она — море?». Впрочем, вообразить вместо девушки, которую он приобнимал уже битый час ради одного нужного снимка, море, нетрудно… — Ну Рё… Тебя не кормили давно? Сейчас ты смотришь на Ингрид, словно на свиную рульку! Сосредоточься! Конечно, в такие моменты, когда ему необходимо играть страсть, он вспоминает Сатору-сана — его красивая шея, а особенно её вкус там, сзади, на границе роста волос… Его шальные глаза, когда они как сумасшедшие целуются в углу мастерской: зрачки такие широкие, что почти закрывают всю радужку… Или как шляпник стискивает его плечи, до остервенения вжимается — ближе, жарче, чёртова одежда, растворись ты уже… И тогда фотографам, наконец, удаётся заснять Касибу с «тем самым» взглядом, благодаря которому он знаменит. Но с каждым разом похмелье из-за воспоминаний о Куцуне ощущается всё острее: тоска по возлюбленному становится удушающей, а следом приходит едва контролируемая злость, которую он, ввиду своего статуса, никуда не может выплеснуть. Слишком он молод, слишком зависим от агентства, слишком малого добился, чтобы показывать темперамент. Сатору в его жизни становится невозможно мало, и это несправедливо, ведь когда Рё решил сделать Куцуну счастливым, то даже не подозревал, что сделает несчастливым себя. Завершив формировать для одной пожилой леди осеннюю шляпу, тёмно-синюю, с плавными изгибами широких полей и круглой тульей, Куцуна выходит в ночной город, закуривая сигарету. Обычно он курит прямо в мастерской, но не грех ли смолить внутри, когда на улице так тепло, спокойно и тихо? И даже дождя не намечается… Магазин «Данте» находился далековато от центра, а потому звуки ночной жизни никогда неспящего города не добираются до него, даже сегодня, в субботу. Рё должен вернуться послезавтра. — Йоу, трудяга! Шляпник поворачивает голову на голос, владельцем которого, к сожалению (или к счастью?), оказывается Гото. — А, ты… — разочарование в голосе скрыть не удается. — Привет. Какими судьбами? — Да вот только закончил со счетами. Дай, думаю, заскочу к этому оболтусу, тем более зная, что Касиба его покинул и ему наверняка грустно… Сатору хмыкает, тушит окурок. Грустно? Да не то слово. Тошно, мерзко, и совсем безвкусно. Вот уж он не думал, что однажды его буквально до отчаяния доведёт некогда привычная тишина дома. — Тебе лишь бы поиздеваться… Не на того напал, засранец. Гото закидывает руку на плечо Куцуны, направляясь с ним обратно в магазин. — Да я через улицу слышу твои вздохи по манекенчику. Что, боишься бросит тебя, старого? Ну-ну, бойся. И готовься. Ты всегда был одиноким волком, небось привык… — мужчина отпускает Куцуну, закрывая за ними двоими дверь. Неопределенно хмыкает, оглядывая магазин, и демонстративно скрещивает руки на груди. Подтрунивать над Сатору – практически его работа, но сейчас, видя, как друг опустошен и разбит, ему это кажется не лучшей идеей. — Ой-ой, ну не делай такое лицо… Будто я тебе на больную мозоль наступил. Знаешь, мне кажется, нам пора основательно напиться. Как в старые добрые. Только давай договоримся, что ты не будешь использовать меня, как жилетку. Что скажешь? Куцуна невесело посмеивается, уходя к компьютеру и начиная что-то быстро печатать на клавиатуре. Возвращаться сейчас домой, когда на душе скребут все сорок невидимых кошек, будет сродни самоубийству. — А куда, кстати, подевались плакаты с манекенской моськой? От такого простого, даже невинного вопроса Гото, Куцуна застывает, нервозно потирает ладонью шею, смотря вбок, на ряд полок с готовыми к продаже шляпами. — По условиям контракта Рё только агентство имеет права на использование его фотографий в качестве материалов рекламного характера… — отчитывается Куцуна механическим голосом, но позже, смягчившись, добавляет, пожимая плечами. — Пришлось убрать. Застывшая тишина становится обескураживающей, но внезапно возобновившийся перестук клавиш разрывает её в лоскуты, оставляя на корне языка Куцуны едва задушенную горечь. Толпа без умолку болтает и смеётся, музыка грохочет, бокалы звенят, а двое особо пьяных подвывают в микрофон. Куцуна и забыл, как Гото привык развлекаться. Он на мгновение задумывается что уже стар для такого, и спать хочется, и голова болит, и в мастерской надо убраться к понедельнику… Но Томоки неумолим. Он был невозможно упёртым человеком, упёртым даже по мелочам, и Куцуна поражается, как у него сил и терпения хватает на такое, порой доходящее до абсурда, упрямство. Но именно благодаря этой черте характера Гото шляпы Куцуны участвовали на нью-йоркской Неделе мод. — Я слышал ты в Милане собираешься открывать магазин… — как бы издалека начинает друг-недруг, соперник-партнёр. «От Гото вообще можно что-либо скрыть? Он что, прослушку в «Данте» устроил? Покупал у Би или Эй информацию? А ведь с него станется, и бровью не поведёт…». — Что-то типа… — вяло тянет Куцуна, обрывая внутренний монолог. — А мне чего сразу не сказал? У меня связи есть. Нашли бы тебе хорошее помещение и с бюрократией помогли… Иррациональное стремление этого очкарика всюду засунуть свой нос больше не бесит. Скорее утомляет. Скрывая невесёлую улыбку в ещё не опустошённой кружке пива, Сатору пытается потянуть время с ответом, но Томоки в нём, как оказывается, и не нуждается. — Я хочу открыть ещё один флагман. Есть пара итальянцев, у них классные шляпы и ремни, мы с ними как-то обсуждали, что было бы неплохо объединиться… И еще одна девушка уже давно у меня на примете, она делает очень стильные мужские сумки. — Спасибо, Гото, но я сам, — звучит чересчур дерзко, даже грубо. Куцуна не хотел так. Приятель наигранно-возмущённо фыркает и допивает одним глотком остатки пива в своей кружке. Взмахивает ею бармену, заказывая повторить. Как ни крути, а места за барной стойкой самые лучшие: выпивку ждать почти не приходится. — Сам, сам, сам… Слушай, ты же знаешь, я никогда не смотрю на розничные цены мастеров. Можно смело скидывать процентов сорок, и тогда да — есть смысл подумать. И только твои шляпы я готов купить за назначенную тобой цену. Да я даже не буду брать их под реализацию! Конечно, это донельзя заманчивое предложение: Куцуна получит сразу хорошую прибыль, избавится от необходимости платить за аренду, выплачивать зарплату сотрудникам, делать ремонт, отчислять налоги, регулярно мотаться в Италию для урегулирования всех проблем… Но ему хочется этих трудностей. Хочется сделать всё своими руками, а не зависеть, пускай даже от Гото, который не обманет, не предаст. Сатору не желает снова чувствовать себя обязанным — ведь «шляпы Куцуны» уже больше года обитают во флагмане Томоки Гото в Нью-Йорке. Конечно, не благодаря его, Сатору, усилиям… Телефон Куцуны коротко тренькает, и Куцуна, предполагая, что его ожидает очередная фотка довольной Эй, на этот раз с какой-нибудь тусовки, готов проигнорировать сообщение. Однако от внимания друга-недруга это не ускользает, отчего Гото, резко вытянув руку, хватает телефон со стойки и внимательно читает всплывшее на дисплее уведомление с частью текста. Вся весёлость вмиг сходит с лица Томоки. Он, хмыкнув, передаёт телефон обратно Сатору и делает внушительный глоток из новой кружки. — Манекен напоминает о себе, — хмыкает Гото, переводя взгляд с взволнованного лица Куцуны на шеренгу бутылок за спиной бармена. Ладони Сатору вмиг потеют, на грудь ложится стотонный груз, — он так ждал сообщений от Рё и так боится их содержимого! Прошло столько дней, а от него до сих пор не пришло ни весточки. В голове вспыхивают один за одним возможные варианты: «Сатору-сан, планы изменились, меня не будет всю следующую неделю», «Сатору-сан, я переезжаю в Корею», «Сатору-сан, я влюбился в девушку, и она — та самая». Мужчине боязно убеждаться в своих страхах и подозрениях, и, вместе с тем, мерзко от своей неуверенности. «Сатору-сан! Я посеял телефон, а купить новый времени не было. Извини, что заставил волноваться. У меня всё нормально, сегодня были две съемки, сейчас едем на какую-то спонсорскую вечеринку, завтра показ… Обещаю не пить! Кстати, мы вылетаем в ночь, так что дома буду послезавтра рано утром. Рё.» Куцуна выдыхает с облегчением и легко улыбается в дисплей. Он начинает было набирать ответ, как приходит ещё одно сообщение, от которого его бросает в жар, а щёки предательски алеют. «Я очень соскучился. Хочу тебя обнять… И не только». «И я… тоже соскучился», — возникает в мыслях, но всё же не отправляется в ответ. Завтра — а, если точнее, уже сегодня, — совершенно заслуженный выходной, потому Куцуна отключает будильник с чистой совестью. С Гото они барагозили до самого утра, Рё вернётся только завтра утром, так что шляпник может позволить себе отоспаться за всю неделю: из-за того что основную работу приходится откладывать на внерабочее время, возвращается домой он обыкновенно за полночь. До зуда под кожей хочется увидеть Рё. До дрожи — коснуться. До крика во все лёгкие — обнять, прижать к себе, и сказать, что он им гордится. Что он, они, обязательно справятся. Что он верит в него, верит так, как не верил в себя, доверяет, и примет его, и простит, что бы ни случилось. Куцуна уже отпускал Рё, но отпускал навсегда, и последствия этого расставания отразились в его душе пулевым навылет, которое затянулось лишь спустя месяцы воссоединения. Ведь сейчас всё по-другому. Касиба не произносит жестокое «прощай», он говорит, пускай и грустное «пока», или же, полное надежды «скоро увидимся». — Рё… — сонное, тихое, разочарованное, куда-то в подушку. Прохладное прикосновение подушечек пальцев, по плечу, щекоткой вниз, к локтю. Рука моментально реагирует мурашками, так что Куцуна подтягивает её к груди, стараясь избавиться от неприятного ощущения, но у него не получается: запястье что-то удерживает. Разум пробуждается, заторможено фиксируя происходящее с телом. Всё так же не открывая глаз, затаив дыхание, мужчина ощущает тепло губ, что вязью мягких воздушных поцелуев проделывают тот же путь, что и пальцы несколько мгновений назад. — Доброе утро, Сатору-сан… — родной голос, близко, в самое ухо. Вернулся… Рё вернулся… Рё? Вернулся? Но ведь только завтра утром…! — С возвращением, Рё… — тихое хриплое в ответ. Сатору переворачивается на спину, широко распахивает глаза, встречаясь взглядом с нависающим над ним Касибой — глаза его покрасневшие, блестящие от недосыпа или неужто он?.. — и не понимает, как произносит на одном дыхании: — Я так чертовски скучал по тебе… Также, как один хочет услышать эти слова, второй хочет произнести их. Руки Рё, расставленные по обе стороны от головы Куцуны не выдерживают, подгибаются, и юноша падает всем весом-телом на Сатору. — Сатору-сан… я… я дома, Сатору-сан! Оставив Рё высыпаться, Куцуна принимается готовить — бросает взгляд на часы — ужин; юноша явно проснётся ужасно голодным. Он прилетает раньше условленного времени: Сатору надеялся, что успеет подготовить всё вечером, и к завтрашнему утру будет встречать Рё во всеоружии, но не тут-то было. Однако такой подвиг стоит Касибе, как тот признаётся, не много не мало двух суток без сна, и вместо того, чтобы заниматься с желанным мужчиной любовью, ну или же просто валяться с ним в постели, он беспробудно дрыхнет. Но Куцуна, конечно, и не думает обижаться. Шляпник уже дочитывает последние страницы книги, когда слышит скрип кровати, а следом шлёпанье голых ступней по паркету. Он снимает очки, откладывает их вместе с книгой на столик, встречая взглядом вошедшего. Сонный Рё, ещё не до конца открывший глаза и потирающих их пальцами, в свободных пижамных штанах, еле держащихся на бедренных косточках, невероятно очаровательный, домашний и такой… соблазнительный. Облегающая футболка чуть задралась во сне, открыв взгляд на дорожку тёмных волос, уходящих от пупка вниз к поясу брюк. Иррациональное желание уткнуться в неё лицом и провести вдоль языком накрывает плотной пеленой, и мужчине стоит больших усилий отвлечься. — Кажется, я, наконец, выспался… — юноша плюхается на лавку рядом, и тянется с объятиями к Куцуне. Тот демонстративно нехотя отдаёт себя на растерзание — объятие столь крепкое, что рёбра жалобно скрипят. Вот всегда он так — если обнимать, то едва ли не до травм. — Я быстро вырубился, да? Да, Касиба уснул сразу же, стоило ему раздеться и залезть к возлюбленному в постель. Сатору приподнимает лицо Рё, отводит густые тяжёлые волосы со лба, вглядываясь в сонную моську, в глаза, полные немой надежды. «Ну вот и что с ним делать?». Касиба, что-то отмечая про себя, тянется с поцелуем, но встречается с преградой в виде несильного тычка в плечо. — Сначала поесть, потом чистить зубы, а уж потом я решу, что с тобой делать! — безапелляционно заявляет Куцуна. Рё, со смехом отдав честь, поднимается с лавки и плетётся к раковине. Умываться. Как ему наказал «великий и ужасный». Куцуна, провожая Рё взглядом, даёт себе слово никогда больше не стесняться своих чувств к нему и не скрывать их от него. И обязательно продемонстрировать их уже в ближайшее время. Тишина, прерываемая слабым постукиванием палочек о стенки плошки, не гнетёт вовсе — Рё ест с присущим ему энтузиазмом и скоростью, то и дело мыча от удовольствия, когда ему попадаются особенно вкусные кусочки угря. Сатору заправляет постель, переодевается в джинсы и джемпер, проверяет, не идёт ли за окном дождь. — Мне нужно дойти до мастерской, прибраться там к понедельнику, — произносит Куцуна, заходя на кухню, — Буду через пару часов. Касиба поднимает свои невозможные щенячьи глаза на Куцуну. Но мгновение, и между его бровей залегает складочка, губы сжимаются в тонкую прямую линию, и он медленно откладывает палочки на стол. — А нельзя было этого сделать пока я спал? — в голосе слышится несдержанное обвинение. Куцуна невидяще смотрит сверху вниз на сидящего за столом юношу, медленно смаргивает, пытаясь избавиться от, вероятно, наваждения. — Что?.. — осторожно спрашивает он, словно касаясь неспокойных вод. Но уже поздно. Море выходит из берегов. — Мы не виделись почти целую неделю, — лицо Касибы на глазах превращается в уже знакомую пугающе-нечитаемую маску, которая была на нём в ту холодную ночь в Нью-Йорке; говорит он сквозь зубы, — Ты же знаешь, что меня в любой момент могут сорвать на какую-нибудь идиотскую съёмку, но тратишь наше время на работу. У тебя на неё целая неделя была. Тебе не кажется это абсурдным? Голос Касибы твёрд, полон искренним непониманием, в нём отчётливо слышится подбирающееся на кошачьих лапах раздражение. — Мы можем пойти вместе, — голос Сатору, наоборот, спокоен. Рё поднимается с места, обходит стол. Встаёт напротив Куцуны, смотря концентрированным отчаянием. Пальцы его, сжатые в кулаки, плотно прижаты к бёдрам. Они оба не дышат, застыв восковыми статуями в немом ожидании. — Нам надо поговорить, — произносит, наконец, Рё. Шляпник безмолвно снимает с плеча сумку, опускает её на пол. Подходит к лавке, садится, положив ладони на колени. Он удивлен, даже шокирован, но не подаёт виду; в конце концов он сам собирался начать этот разговор. Спина Куцуны прямая и напряжённая настолько, словно он спицу проглотил. — Говори, — раздаётся, наконец, сорвавшийся на хриплый шёпот голос Куцуны. Рё одним плавным движением опускается на пол, садясь по-турецки прямо напротив любовника, и, не теряя на бессмысленное молчание драгоценное время, произносит. — Я с самого начала подозревал, что тебе не понравится моя идея стать моделью, потому удивился, когда ты, даже не особо раздумывая, дал добро. Думал ты закатишь скандал или прочитаешь лекцию, но ты будто был искренне рад за меня… Это воодушевило и успокоило. Я представлял, чего может стоить это решение, но надеялся, что между нами ничего не изменится… — юноша в задумчивости покусывает нижнюю губу. — Новые знакомые рассказали в красках о всей грязи этого бизнеса, и мне предстояло быть сильным, чтобы дать ей отпор. Тем более я верил, что ты будешь рядом, поддержишь меня в этой... какой-то бесконечной тьме, в которой я и правда позже оказался… Чем глубже я погружаюсь в этот мир, тем омерзительней мне становится, хотя, по правде, и чернота эта озаряется яркими вспышками. Чуть меняя позу — сгибает одну ногу в колене, уперев в него согнутую в локте руку, — он продолжает. — Вокруг меня десятки, сотни, тысячи искусственных лиц. Вместо эмоций — фальшь, что ни намерение — то предательство. Все эти люди смазываются в одно безликое пятно, которое тянется ко мне, требует, чтобы я отдавал им всего себя, но я не могу, не хочу им себя отдавать. Потому что я — твой. Весь твой, без остатка… Иногда у меня возникает ощущение, что я стал тебе чужим… Что они смогли забрать меня, утянуть за собой. Может на самом деле тебе всё равно на меня?.. Я не понимаю этого уже несколько месяцев. Ты делаешь вид что ничего не изменилось, улыбаешься, готовишь ужины, смеёшься, будто не замечая, насколько мы отдалились. Не говоришь что любишь, не требуешь секса, поцелуев, объятий, будто тебе это вовсе не нужно. Берёшь к себе на работу каких-то незнакомых парней, и… Касиба замолкает, прикусывает нижнюю губу вновь, весь как-то горбится-сжимается, но спустя несколько долгих секунд с силой выдыхает, как перед прыжком в бездну, и произносит: – Скажи, я всё ещё нужен тебе? И если нет, то почему ты тогда не избавишься от меня?! Хладнокровное спокойствие Куцуны Сатору в течение этого болезненного монолога покрывается мелкой глубокой сеткой трещин, искажая лицо изломом тонких бровей, подрагивающими уголками губ, сжатыми до боли челюстями. Однако безжалостная вода продолжает пребывать, затапливая, погружая под собой. — Я не могу работать, не думая о тебе. Вся страсть, которую они пытаются во мне пробудить, невозможна, если я не представляю тебя, — на виске Касибы пульсирует венка, голос, словно неспокойная вода, то и дело переливается яростью. — Я задыхаюсь от желания обладать тобой, но продолжаю раз за разом врезаться в стены твоего хладнокровия. Будь неладна эта ваша азиатская невозмутимость… Да, я выбрал этот путь сам, да, ты не заставлял меня… Я сам во всём виноват, и не имею права жаловаться. Но если я и дальше не смогу касаться тебя, если ты продолжишь отдаляться, быть равнодушным, то мне это к чертям собачьим не нужно. Я откажусь… чёрт, как же это пафосно звучит! — Рё наигранно посмеивается, ероша пальцами волосы, — Да откажусь я от этой мечты, будь она не ладна… Дрожащая ладонь Сатору тянется к молодому, красивому лицу. Перед глазами шляпника мельтешат точки, грудную клетку сдавливает огромными тисками, кислород будто разом покидает все клетки тела. Он невольно приоткрывает рот, но не может сделать и глотка воздуха. Боль от произнесённых слов пронзает тысячью калёных игл. Почему же слова бывают так жестоки? Почему ему вообще больно от слов? Много лет назад, когда Куцуна попал в аварию, его сознание любезно выключилось, стоило ему завертеться в многоголосье боли, обрушивающейся со всех сторон лязгающим металлом. Так почему же оно не проделывает тот же трюк сейчас?.. — Рё… — произнести имя любимого стоит Куцуне небывалых сил. Юноша, до того пребывающий в каком-то отстранённом состоянии, мигом подрывается, оказываясь возле ног шляпника, простирает к нему руки, обнимая, шмыгая носом, и в глазах его стоит слёз соль. «Почему же ты плачешь?» — немой вопрос жгуче пронзает Куцуну, добивает точным ударом в солнечное. — Сатору… Сатору-сан… Ты же сам предложил мне пройти этот путь вместе… Так почему… Неужели ты отказываешься от меня? Куцуна валится с лавки на колени, падая в объятия Касибы, обвивает руками его шею, ощущая, как море напряжения наконец отхлынывает, утекая. — Да нет же… Нет… Не отказываюсь, не откажусь… Не отдам… — короткие слова смазываются мелкими поцелуями, оставаясь на лице Рё вместе с нерастраченной за эти месяцы нежностью. Вытирая скупые, но чистые искры горячих слез, Куцуна мягко касается губами губ Касибы в бережном поцелуе. — Я хотел… — слова-предатели, что распускались в голове мыслями на протяжении долгих, складывающихся в месяцы, недель, застревают в глотке, никак не желая отправляться к адресату. К тому, кто, пускай и не перевернул его жизнь вверх дном, но органично вписался в нее, правильно и надежно, весело и жизнерадостно, тепло и страстно. К тому, кто глубоко и верно застрял в сердце, так что если вырывать — то сразу с сердцем вместе. Вместо этого мужчина поднимается, отводит взгляд в сторону и говорит негромко, голосом, не требующим возражений. — Собирайся и пошли. Всю дорогу он держит Рё за руку, переплетя пальцы, уверенный, с одной стороны, что тот не сбежит, а с другой даёт понять, что никуда не отпустит сам. Через полчаса они заходят в мастерскую-магазин, где Куцуна с легкостью передвигается в темноте. В самой мастерской Сатору включает свет, разжимает пальцы и подходит к полке с болванками, выбирая нужную. Включает прогреваться трубу, снимает часы, закатывает рукава рубашки, и так же безмолвно подходит к Рё с измерительной лентой. — Забыл, сколько там... — неразборчиво произносит мужчина себе под нос, измеряя обхват головы Касибы. Рё кладёт руки ему на талию, заглядывает в карие глаза. Шляпник опускает взгляд от ленты, быстро клюёт юношу в губы, и отходит, кинув через плечо: — Мне нужно время. Подожди здесь, пожалуйста. Рё, находясь в состоянии полного недоумения, не противится просьбе Куцуны, как и тому, что они в конце-концов оказываются в мастерской. Значит так нужно. Сатору точно знает, что делает, а потому проявить уважение и немного подождать видится Рё несложным делом. Злость, которую он вылил на любимого, кажется, по прошествии времени, грязной, чужеродной и нерациональной. Он не хотел так, правда... Первые полчаса Рё сидит, не отрываясь наблюдая за работающим Куцуной. Его горящие глаза, красивые предплечья с налившимися венами, чуть влажное от пара лицо, капли пота, поблескивающие на шее... Он прекрасен. Этим вечером шляпник творит с нескрываемым удовольствием, и смотрит на рождающееся творение с нежностью, будто оно живое. «Любовь Куцуны Сатору принимает форму шляп и разносится по всему миру» — эхом проносится в голове слова Эй, спешат по крови, наружу, к коже, на что Рё широко распахивает глаза, понимая, что происходит в мастерской сейчас. Что хочет ему сказать Куцуна. По рукам бегут мурашки, в горле странно пересыхает. — Знаешь, я до сегодняшнего дня думал, что, как старший, не должен показывать, что меня гнетёт. Обязан скрывать свою неуверенность. Разочарование. Страхи. Думал, что мне следует управлять эмоциями и притворяться, что со мной всё в порядке. Делать вид, что меня не колотит каждое утро, когда я просыпаюсь и осознаю, что следующие несколько дней на другой стороне постели мне тебя не увидеть... Не коснуться и не обнять... Я ведь испугался тогда твоего решения. Испугался и мне страшно до сих пор, что наши пути однажды разойдутся и ты уйдешь. Ты ведь светишь ярче всех звезд на небе, и люди вокруг слетаются на твой свет... Я боюсь, что они лишат меня твоего света. Иногда я думаю, что мешаю тебе, порой на меня нападает жуткое отчаяние, а иногда я и вовсе ужасно ревную ко всем этим моделькам, выдумывая всякое... А ещё я думал почему-то, что признаваться в любви слишком сопливо для мужика. Что о моих чувствах ты и без признаний знаешь. Рё напряженно вслушивается в каждое слово Сатору. Шляпник продолжает работать, но глаза потухают, остывая, а лоб хмурится. — Мне давно хотелось сказать тебе, что я горжусь тобой. Что я рад твоей целеустремленности. Ты замечательный, Рё, и я верю тебе… Прости, что не говорил тебе этого раньше. Я не хотел, чтобы из-за меня ты засомневался в своём выборе. Я уверен, что у тебя всё получится… Касиба не выдерживает, слетает с места, в два шага настигая Куцуну, обнимает его за плечи, прижимая к себе застывшее тело. Видеть в глазах Сатору слёзы невыносимо больно, но то слезы облегчения, он знает... — Прости, прости меня, что не говорил тебе этого раньше. Мне так не доставало тебя эти месяцы... Не как помощника или кухарку, конечно. Как человека. Близкого, нужного мне человека. Я… Доверяю тебе, я верю тебе, верю в тебя, верю в нас. Не отпускай моей руки, пожалуйста… — сбивчивым лихорадочным шёпотом, подрагивающими ладонями, сквозь слёзы, за которые сегодня, сейчас, не стыдно. Касиба гулко сглатывает, уткнувшись лбом в лоб Куцуны. — Только если ты скажешь эти слова. Сатору растягивает губы в улыбке, и она, подобно плотине, прорывает дорогу новым дорожкам слёз, скользнувшим по щекам. — Я люблю тебя, Рё — облегчённым выдохом в губы. Рё накрывает губы возлюбленного, проскальзывает языком меж ними, сплетаясь с языком Сатору, утопая от нежности долгожданной ласки. — Я буду с тобой, Сатору-сан, я буду рядом, я люблю... так тебя люблю... — шепчет он между поцелуями. Утром Рё варит кофе несколько раз, но ни один из них двоих так и не успевает и притронуться к нему. Остывшее содержимое чашек, налитых до краёв, дожидается их и на столе кухни, и на столике на балконе, и даже на полке в ванной… На полке в прихожей лежит новая шляпа с широкими твердыми полями, сотворённая Куцуной Сатору для Касибы Рё прошлой ночью. А новенький смартфон, на заставке которого стоит фотография закутанного в одеяло Куцуны, был без сожаления переведён в авиарежим сроком на сутки.