Птицелов

Бестолково и тупо до безобразия, но — Мерфи продолжает играть в героя. Осталось найти плащ на ближайшей помойке и натянуть трусы поверх штанов. Он сам себя ставит на счётчик по принципу: одно хорошее дело — один плюсик в досье славного парня. Таких же любят, а? Правда, было бы сущим враньем утверждать, что Мерфи творит добро без каких-либо личных целей. Потому что, во-первых, он — Джон Мерфи, и этим всё сказано. А во-вторых — каждый свой безрассудный поступок он совершает, опираясь на простую формулу, где итогом выходит одобрение одного хромого механика. И только. Нутром Мерфи понимает, что творит несусветную хуйню, что заигрался в этом театре одного зрителя, но остановиться уже не может. Ну, кто в здравом уме станет угрожать матерому убийце, у которого на лице написано, что он кушает детей на завтрак, а потом с ним же торговаться? Мерфи готов поспорить — господь бог однажды не вытерпит такой наглости и поотрывает все его тараканьи ножки. И кажется, что дальше некуда, с очередным недо-геройством — только в могилу, но Мерфи согласен даже туда, когда видит наконец Рейес. Измученную, всю в жутких кровоподтеках и с кожей, в мясо стертой под ошейником. Он закипает разом, будто по щелчку, готовый броситься на первого встречного, только суд вершить не над кем. Его вины здесь не меньше — не уберег её, не вытащил из этой мясорубки. Глядя на её ввалившиеся щеки и разбитые губы, Мерфи думает, что кто-кто, а Рейес всего этого дерьма не заслужила. Если кому-то из них двоих суждено не вытянуть — пускай это будет он. И за грудиной у него щемит тоскливо, и сердце, кажется, вот-вот лопнет, сдавленное в костяном мешке. А после всё обрывается, когда Эхо предлагает кокнуть тощего пилота, а Рейвен в ответ начинает несвязно пороть какую-то чушь — он нам нужен, он наш друг. Мерфи в гробу видал таких друзей, но он отмалчивается, занятый самим собой. В груди тянет узлом, пальцы немеют, непроизвольно сжатые — пилот не вызывает особой симпатии. По крайней мере, у него. Не проходит и часа, как Шо в его рейтинге самых зубосводящих персонажей всей этой клоунады поднимается на первые строчки — Мерфи замечает в себе злорадное чувство, когда кто-нибудь из головорезов Макрири добавляет синяков его милому личику. А сам он продолжает выебываться в своей развязной манере, игнорируя когтистую лапу, скребущую по ребрам. Его душит — то ли смрадным запахом сотни немытых тел, то ли фактом того, что Рейвен улыбается злосчастному пилоту во все тридцать два. Мерфи почти скулит. Я же из кожи вон лез, Рейес. Я же так, блять, старался. Глянь-ка, парень, все лавры другому, а ты походу так и сдохнешь бесславным ублюдком. — Не путайся у меня под ногами, щенок, — цедит Макрири сквозь зубы. И снова почему-то не убивает, приберегая свой мясницкий нож для кого-нибудь ещё. И есть что-то до смешного абсурдное в этом его деланном милосердии, но в одном вояка прав — от собачьих повадок Мерфи не отделаться. Серьёзно, просто посмотрите, блять, на него — несчастная дворняга, и даже ошейник имеется. Сидит, воет и злится, пока чужая псина занимает его территорию. Как там говорится — синица в руках, журавль в небе? Мерфи, кажется, проебался по обоим фронтам. И он даже рад, когда к ночи обстановка в лагере накаляется — сам же и помогал стравливать шахтеров, распускать слухи и разжигать новую гражданскую войну. Рейвен единственный раз кратко ему улыбается, но, честно если — Мерфи готов швырнуть камнем и в неё, лишь бы отлипла хоть на секунду от своего слащавого пилота. Что-то в его голове замыкает с завидной частотой — видно, перестаралась Эмори со своей шокеротерапией. Спасаться. Спасать. Спасаться. На долю секунды Мерфи вспыхивает диким желанием бросить всё и подумать о собственной шкуре — а после смотрит на Рейвен. Бледную, с красными глазами и дрожащей губой. Цепляется за рукав своего пилота, а сама едва стоит. Ну, и как она только собирается дотянуть до конца всего этого мракобесия? Как там он себе обещал? Из них двоих — она в приоритете. Спасать. Всей душой проклиная самого себя, Мерфи замедляет шаг и отстает — давай, парень, гробь уж себя до конца. — Я пойду с Кейном. Сердце рвано выстукивает похоронный марш. У их отца-миротворца гордо сияют глаза; Эмори бормочет что-то недовольно, но все её эротические фантазии на его счёт, опрометчиво озвученные тогда в лесу, Мерфи помнит дословно — так что, кого тут обманывать? У него не хватает времени ещё и на эти разборки, у него нет времени даже как следует перетрусить. Краткий миг — чтобы поймать взгляд той, ради которой он снова лезет в очередное болото. Мерфи оглядывается. Но только Рейвен в церкви уже нет.