Калки-юга

Слэш
NC-17
Завершён
397
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
27 страниц, 2 части
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Работа написана по заявке:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено в любом виде
Награды от читателей:
397 Нравится 191 Отзывы 110 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Примечания:

Когда Шумбха, могучий предводитель воинства демонов, увидел блистательную Кали, он был пленен её красотою. И он послал к ней своих сватов. «О прекрасная Богиня, стань моей женою! Все три мира и все их сокровища ныне в моей власти! Приди ко мне, и ты будешь владеть ими вместе со мною!» — так сказали от имени Шумбхи богине Кали его посланцы, но она отвечала: «Я дала обет: только тот, кто победит меня в бою, станет моим мужем. Пусть он выйдет на поле битвы; если он или его войско одолеют меня, я стану его женою!»

      Браслеты звякнули бессильно и прощально — их перезвон больше не мог отогнать злых духов. Вдовец аккуратно снял серьги — серебряные лотосы, оберегающие от сглаза. Затем он отдал брахману ожерелье, которое приносило удачу, и вынул из носа нат — символ целомудрия и достатка. Настал черёд арси, но руки тряслись, кольцо с зеркальцем никак не желало покидать палец. Жрец — седой и хмурый — сам сдёрнул золотой ободок с дрожащей ладони.       Было жарко. Полуденное солнце пекло голову, ветер доносил с рынка запах тухлого мяса, и толпа лениво отмахивалась от кусачих мух. В ожидании ритуала перешёптывались юные камы:       — Посмотри, какой неровный край у его сари…       — А мне брат рассказывал, что в Аванти так сейчас носят.       Покряхтывая, седые старцы обсуждали старые сплетни:       — Я слышал, что новый раджа Самбхалы собрал армию и хочет двинуться на свободные города…       — Ерунда! Никто не начнёт войну в сезон бурь — смотри, какие облака, вихри уже совсем близко.       Юноша-вдовец распустил ленту с колокольчиками, которыми украшал косу, и остался в одном лишь сари. Простоволосый, беззвучный и беззащитный перед демонами и людьми, он поднялся на брёвна и прижался лбом к ступне своего мужа. Потом лёг рядом, обнял мертвеца правой рукой. На ней было мехенди с павлином — символом бессмертия. Сгорев заживо, кам вместе с супругом отправится туда — к любимым птицам Господа, к рекам сладкой сомы, к рощам с сочными манго и гранатами. Там будут петь гандхарвы и танцевать прекрасные апсары, там будут тридцать пять миллионов лет блаженства…       Так гласят священные тексты.       Жрец читал положенную мантру, а пламя уже поднималось — кроваво-алое, как свадебное сари на каме. Люди болтали всё громче, повторяли молитвы и били в барабаны, чтобы не слышать криков, воины стояли вокруг костра, держа наготове длинные копья. Но обречённый не бросался на лезвия, не пытался облегчить свою участь. Ни звука не издал. Может, сразу задохнулся, а может, его опоили хмельным напитком — вдовцам из высших каст делают поблажки…       Я должен был досмотреть до конца. До запаха жжёного мяса, до погасших чёрных углей. Глотая горечь дыма и собственный гнев, я смотрел, как медленно умирает костёр и как помощники жреца собирают несгоревшие кости. Их перемелют в священный пепел, а потом смешают с сандаловой пастой, чтобы рисовать полоски на головах кам-женихов во время свадьбы. Напоминание о долге перед мужем-чоти.       — Пойдём, — шепнул Макта. — Пойдём, на тебе лица нет.       Я видел ритуал сотни раз. Сегодня я должен был сохранить бесстрастность, но опять чувствовал: щёки покраснели от злости.       — Господин разрешил зайти в мандир, цветы положить. — Макта незаметно дёрнул меня за рукав, отвлекая. — Пошли. Тебе тоже полезно подышать благовониями, Анил. Они успокаивают.       Он улыбнулся, а его рука привычно опустилась на круглый живот. И эта нежность, с которой Макта гладил своё будущее дитя, успокоила меня лучше любых благовоний.       — Я знаю, что на сей раз точно родится чоти, — сказал он. В длинной косе Макты, закрытой анчалом, согласно звякнули золотые полумесяцы. Он пошёл за толпой, и мне ничего не оставалось, как идти следом. — Врач объяснил, что те две беременности я ел слишком мало имбиря, а чтобы родился чоти, нужен агрессивный огненный элемент в пище. И воды надо пить поменьше. Вода уменьшает мужественность…       Пепел кружил в воздухе и оседал чужой смертью на моём языке. Я не отрывал взгляда от ладони Макты: в его мехенди распускались цветы огурца. Символ плодородия.       Если нервничаешь, нужно вылавливать красоту и концентрироваться на ней. Это разновидность медитации.       — …астролог всё рассчитал! даже за месяц до зачатия проверил, чтобы звёзды были в верных домах и у меня, и у мужа. — Макта продолжал ворковать, и теперь ему в тон звенели десятки браслетов на запястьях. Слова материальны, поэтому мой друг каждый день вслух повторял, что носит правильного ребёнка. — Он обещал, что малыш будет настоящим воином, сильным, упорным, как и должен быть чоти…       — Кажется, в прошлый раз астролог говорил то же самое.       — Хорошее предсказание лучше дурного. — Макта пожал плечами и, вздрогнув, схватился за спину.       Последний месяц беременности самый тяжёлый. Но вернуться домой мой подопечный, конечно, отказался — сейчас, когда пламя сати привлекло внимание небес, подношение было важнее.       У башни гопурама, под сенью огромного баньянового дерева, стояли торговцы, жужжали словно мухи. Они предлагали ожерелья из ириса, жасмина, чампаки и тюльпанов, и цветы, усыпанные росой, сияли в солнечном свете, будто боги разлили радугу у входа в свой дом. В воздухе змеились благовония, кусались едким дымком, а прихожане смиренно вытирали слёзы.       Вода — первая ступень очищения.       Макта выбрал самые дорогие дары, и, сбросив обувь, мы вошли в мандир. Здесь, в центре сумрачного зала, возвышалась статуя четырёхрукого многоликого Шивы. Господь застыл в тандаве — танце, с которого начался мир и которым мир будет разрушен. Два глаза Господа были закрыты, третий всезнающе взирал на мир. В зрачке сиял белый алмаз.       Он казался мне слезой.       — Каждый получает то, что заслужил, — сказал жрец.       В жаровнях согласно полыхнул огонь, и язычки пламени отразились на поверхности лингама. Плоть каменного фаллоса блестела даже в полумраке — её отполировали тысячи прикосновений.       — В худшее из времён, когда мир заполнят злоба, предательства и корыстолюбие, — продолжал брахман, — когда варвары станут царями, когда восторжествуют насилие, ложь и эго, когда придут засуха и голод, когда иссякнет последняя чистая вода в озёрах, на землю явится Спаситель. Аватар Милостивого, дваждырождённый, четырёхрукий, с тысячью своих детей он поднимется над миром и принесёт ему покой. Он уничтожит жалких млеччхов, всех тех, кто не соблюдает дхарму. Он смоет грязь с лица земли…       …и останутся только чистые душой, и начнётся новая эра. Я слышал это пророчество много раз, как слышал мой отец. И дед. И прадед. И прадед прадеда.       Бросив в пламя букет жасмина — без жертвы вход в мандир запрещён, — я поднял взгляд на Милостивого. Драгоценный камень в его глазу преломлял свет, неугомонные солнечные зайчики бегали по древним стенам и фигурам дэв — у Бога много форм и имён. Но за века барельефы почти стёрлись, так что добрые жрецы добавили поясняющие подписи: «бог отсекает голову ворам, обманувшим раджу», «бог низвергает млеччхов в ад», «бог дарует сто миллионов лет блаженства пандитам»…       Чужая дрожь коснулась моей кожи: Макта выронил цветы и понёсся к выходу. Толпа неохотно пропустила нас — через плотную стену благовоний и укоризненных взглядов мы выбрались на улицу.       — Всё хорошо… — бормотал мой подопечный. Его лицо стало зеленоватым, грудь тяжело вздымалась. Хватаясь за мою руку, он еле добрёл до баньянового дерева перед башней гопурама и сел на толстый выпуклый корень. — Много запахов… мне просто… надо… подышать…       Макта прикрыл рот и зажмурился, сдерживая приступ тошноты. Он всегда закрывал глаза, когда случалось что-то плохое, — детская трогательная привычка.       Я огляделся по сторонам: за широкой кроной нас никто не видел.       — Дай-ка руки… Давай, не бойся.       Опустившись на корточки, я сам взял холодные трепещущие ладони в свои. Под тонкой кожей пульсировала сплошная мука: Джаламандала — водная чакра в низу живота — у Макты была наполнена страхом, ребёнок бился в чреве, как рыбка в силках. Но время родов ещё не пришло, так что я помог своему подопечному сделать мудру спокойствия: сложить кончики указательного и среднего пальца на правой руке, на левой — кончики большого, среднего и безымянного, остальные пальцы выпрямить.       Боль отступила.       — Камам нельзя заниматься йогой, — прошептал Макта. — Если господин узнает…       — Если бы камам нельзя было делать мудры, у вас не было бы пальцев.       Он покачал головой, отнимая ладони.       — Анил… ты опять говоришь что-то странное. В священных текстах боги велели…       — Мы рождаемся с разумом, а не со стопкой священных текстов. Что же из этого точно дали боги?       Мой друг печально вздохнул и поднялся на ноги.       — Твой гуру учит тебя опасным вещам, Анил, вот что! Я волнуюсь за тебя, боюсь… ну чего ты улыбаешься?       — Тебе больше не больно. А значит, я прав.       — Нет, это значит, что я тебе верю!       Браслеты на его руках и ногах возмущённо звякнули, и я видел, как ему хочется назвать меня дураком, который рискует дхармой ради сомнительных истин. Но Макта не назвал. Даже тень гнева не коснулась его лица. Он умел держать себя в руках, он никогда не забывал, что карма — это не только поступки. Карма — это слова и намерения, за которые расплачиваешься и ты, и твои дети.       Лёгким шагом он направился вниз, мимо баньяновой рощи к старому побережью.       — Вам очень везёт, что вас с «Учителем» до сих пор никто не заметил.       — Это не везение, — ответил я. — Чтобы увидеть храм, нужно уметь правильно смотреть. Не каждый сможет.       Цветы под нашими ногами становились всё мельче и бледнее, а потом сменились мёртвым песком. Яд давно испарился, но растения не хотели жить у пересохшего русла. Только островки упрямой травы куша не давали побережью превратиться в пустыню, как та, которая окружала оазис.       Священные тексты гласят, что когда-то здесь, у города, текла кристально-чистая река Анга, смывавшая любой грех. Но в начале эпохи стало слишком много грехов: человечество поддалось разврату и эго, забыло о долге, и злобный демон Кали смог прийти на Землю. Из ада он принёс калакуту — смертельный яд — и оставил его во льдах на краю света, откуда текут мировые воды. Когда льды растаяли, растопленные грехами, отрава растеклась по планете. Даже тела невинных существ с хорошей кармой эта зараза извратила, и люди стали не такими, как задумал их Создатель. Чтобы спасти мир, семь мудрецов-праведников предались великому подвижничеству: они сто лет стояли на одной ноге, ели только листья и пили только дождевые капли, которые падали им в рот, безжалостно били себя розгами и бросали куски своей плоти в огонь. Своей аскезой мудрецы обрели великое могущество. Они создали благословенные оазисы, а между горами, где текла священная река, воздвигли Плотину, «которую не разрушит ни муж, ни зверь». Плотина отгородила долину Анга от греховного внешнего мира, а мы, потомки праведников, с тех пор должны соблюдать дхарму и смиренно ждать мессию.       Я видел физическую часть Плотины отсюда — чёрное пятно на горизонте. В лучах солнца она казалась размытым миражом. Иллюзией.       — Почему ты не хочешь хотя бы попробовать? Я не умею объяснять так, как Учитель, но у тебя талант, Макта. Мне кажется, ты бы всё сразу понял…       — Я создаю жизнь, как Шакти, сама Мать Природа. Чего ещё мне хотеть? — сказал он, переступая через вереницу муравьёв на песке. В свои шестнадцать Макта уже умел не причинять страданий живым существам. — Господин моя пара, мой истинный. У меня есть долг перед ним и перед родом. А ты таташ, ты не выйдешь замуж, ты не можешь иметь детей, ты волен жить без родных и сам выбирать свой путь… — Его голос опустился до шёпота. Макта крепче обнял живот. — Тебе сложно меня понять, как коршуну сложно понять обезьяну. Они живут в разных мирах.       Что-то кольнуло в щёку, и я прихлопнул это прежде, чем успел сообразить. Чёрно-красное пятнышко осталось на моей ладони и на моей карме. Комар. Я беззвучно попросил прощения, смыкая глупые руки в замок.       На слова Макты я ничего не ответил. Не мог сказать правду. Не имел права делать своего друга своим сообщником.       Небо мрачнело. Горячий ветер свистел в ушах, поднимал в воздух блестящие облачка песка. За одним из них я заметил тени: корова щипала скудную травку, а рядом сидели трое камов. Их белые сари стали почти чёрными от пота и грязи и мешками висели на тощих телах, на морщинистых лицах застыла непроходящая скорбь.       Вдовцы всегда выглядят одинаково.       По закону кам может не идти в погребальный костёр за мужем. Но умереть он должен всё равно — не физически, так духовно. Он больше не допускается ни в мандир, ни на праздники, он обязан отказаться ото всех радостей и облачиться в вечный траур, покинуть дом и семью и до конца своих дней питаться только несолёным рисом, а жить — только на подаяние, которое никто, конечно, не захочет подавать. Все знают: в смерти чоти виновата плохая карма его мужа. Даже тень кама-вдовца считается проклятой.       Но если боги хотят, чтобы я презирал "нечистых", то почему сердце сжимается от жалости?       — Надо её погладить на счастье, — сказал Макта и направился к корове.       Ветер играл с его сари, будто смеялся над маленькой наивной хитростью.       Каждый раз, когда муж разрешал выйти из дома, Макта стремился сюда, на побережье: траву куша любили священные животные. А при них нельзя ругаться и чинить насилие, поэтому рядом с рогатой защитницей держались и вдовцы, ходили за ней и грелись о неё, будто телята.       — Ну вот… теперь пора домой. Близится буря, — сказал Макта.       Он, как и положено, даже не взглянул на проклятых, чтобы не запятнаться. Но на роге у коровы остался мешочек риса.       Когда-нибудь я всё-таки познакомлю моего друга с Учителем.

***

      — Без наслаждений красота вянет, как цветок без воды! — воскликнул болван в сотый, а может, в тысячный раз. — Позволь, я хотя бы натру твою кожу соком алоэ, она ведь совсем обгорела…       Я не злился. Невозможно было злиться под небом, на котором проступал нежный рассветный румянец. Так что бестолковый ухажёр меня скорее забавлял, чем раздражал.       Но когда он потянулся к моему плечу, тело сработало быстрее разума, и болван очутился на песке, а в шею ему ткнулось острие кханда.       — Тебе мало синяков, Иша?       — Самый большой синяк ты оставляешь на моём сердце! — воскликнул он, потирая поясницу и укоризненно глядя на меня из-под густых бровей.       Мы оба родились в касте воинов, так что за спиной у этого балабола болтался лук, а на поясе — кинжал. Но болтать языком Иша умел куда лучше. И стрелы обычно использовал как шампуры для овощей.       — Твои глаза опаснее твоего клинка! — продолжал Иша. Я не собирался его ранить и сразу убрал меч. — Голубые и сумрачные, будто грозовое небо!       — Не можешь победить меня в бою, так решил добить затасканными эпитетами?       — Разве могу я с тобой сражаться?! Я уже сражён: твои губы как лепестки небесной розы!       Да помилуют меня боги.       — Твои локоны — как пылающий мак! А твой аромат…       Я напрягся, сделал быстрый вдох, но нет, не было никакого специфического запаха.       — …твой аромат будто у юного лотоса, ещё не тронутого стрекозами!       — Хватит! Сжалься, Иша!       Он поднялся, поглаживая длинную надушенную бороду, которая, как он думал, придавала ему авторитетности. Ишу не смущало даже то, что он макушкой едва достаёт до моего плеча.       — Ах, если бы ты был камом, я бы тебя и не спрашивал… Ты бы жил у меня в гареме, как кошка в храме, как павлин в саду, как корова у стоп Милостивого! Разве твои предки затем пришли из далёких стран, чтобы их потомок напрасно растратил свою красоту?!       Мне оставалось только прикусить щёку, чтобы не расхохотаться. Иша любил диковинки: у него в постели побывал и альбинос, и юноша, чёрный как уголь, — поэтому мои рыжие волосы не давали ему покоя.       Нет, на самом деле, я был ему благодарен. С ним рядом я учился постоянному самоконтролю.       — Меня устраивает моё положение.       — Не верю! Как это, — воскликнул он, разведя руки, — может устраивать?!       Вокруг трудились неприкасаемые. В сумраке рассвета их согбенные спины сливались с мусорными мешками — люди казались диковинными горбатыми тварями.       Ночью буря перебросила через Плотину нечистоты из внешнего мира — фантики и бутылки укрыли землю, будто мёртвые мотыльки. Надо было навести порядок, пока чистые варны не проснулись, поэтому неприкасаемые работали сейчас, в потёмках. Правда, здесь, за городскими стенами, мусора выпало совсем немного. Грязь всегда притягивалась к центру, где стояли дворцы и богатые дома брахманов, возвышались статуи богов и махараджей.       — Раджа доверяет тебе своего мужа, — продолжал воспитывать во мне терпение Иша. — Зачем же ты занимаешься такой работой?! Даже находиться рядом с этими собакоедами… Из-за тебя сейчас и я подвергаю опасности свою чистоту! Твои родители с печалью смотрят на тебя с небес!       Я уже не слушал. Я заметил движение в ветвях пальмы. Обезьяна? Иногда они вели себя очень агрессивно, поэтому, держа оружие наготове, я подошёл поближе… А, нет. Всего лишь гриф: мощные когтистые лапы, сильный вытянутый клюв… Рядом сидел ещё один… и ещё… Что вы здесь забыли, предвестники смерти?       — Твоё сострадание к каждому червю, конечно, очаровательно, — никак не затыкался Иша. Один из неприкасаемых уронил консервную банку, и Иша пнул её — банка отлетела в глубь пальмовой рощи. Сгорбившись, неприкасаемый засеменил к деревьям. — Но вневарновые сами виноваты в своей судьбе. У них плохая карма. Они грешили в других воплощениях и не достойны защиты!       — А твоя карма идеальна, Иша?       Он фыркнул и ничего не сказал. Может, задумался наконец.       Было тихо. Ветер принёс слабый сладкий аромат, который, наверно, только я один и слышал — где-то рядом цвёл мой любимый крокус. Из рыльцев его цветка делают шафрановое благовоние. От пряного запаха голова закружилась и по телу разлилась истома, будто от хмельного бханга… Чтобы сбросить странное оцепенение, я внимательно взглянул на своих подопечных. Лохмотья почти не закрывали худых тел, на коже были видны безобразные нарывы.       Неприкасаемым доставалась самая плохая вода. Их жрали дикие животные, их давили повозками вайшьи и на них практиковались в стрельбе кшатрии. Хотя без них наш город давно утонул бы в нечистотах: только вневарновые омывали трупы перед сожжением, только они могли выбрасывать пепел и мусор назад, за Плотину, в воды когда-то священной Анги…       — Анил? Ты что?       Я схватился за голову, но не помогло. Меня ударила боль. Страх. И отчаяние. Злость… Чужие эмоции накрыли лавиной. Я рванулся в рощу, к пальмам, и там увидел, как рыжий мех полыхнул в первых солнечных лучах. Огромная кошка прыгнула, но сразу упала, стукнувшись мордой о ствол пальмы. Рядом лежал юноша — он сжимал в ладони консервную банку. Зверь его не задел. Зверь рычал, пытаясь подняться, и я встал перед ним, показывая безоружные ладони. Без толку. Из глаз тигра сочился гной.       Значит, нужен звук.       — Ом Шант Шант Шант…       Тигр застыл, опустив уши. Мантра покоя гладила его теплом моего дыхания, обещанием помочь, и, поколебавшись, он осторожно поднялся на четыре лапы. Принюхался, потоптался на месте, а потом сделал медленный, боязливый шаг мне навстречу…       Стрела вонзилась в его шею. Захрипев, зверь упал. Сзади раздалось:       — Я попал? Я попал! Я попал! Ты видел?! — орал Иша. — Ты только посмотри! Я попал! Я тигра завалил!       Его переполнял восторг, от которого я не успел закрыться и на мгновение оглох. Услышал:       — Надо всех позвать! О, теперь никто не скажет, что я нарушаю дхарму воина! Разве кто-то из них убивал такого здорового? С одного выстрела! Попал!       Закрыв уши, я смотрел на тигра: грудь вздымалась едва-едва, с каждым выдохом прана покидала тело.       Грифы сидели на пальмах и голодно таращили пророческие глаза.       — Уф, ну и ну! Обалдеть! — счастливо захохотал Иша. — Я тебя спас! Попал! Так, ладно, уф, хорошо… Надо будет шкуру снять! Я пойду позову… Ты стереги! Ты никуда не…       Махнув рукой, он понёсся в город, подпрыгивая от радости, оставляя в воздухе звенящий след своей гордости.       Я сел на землю и, продолжая шептать мантру, запустил пальцы в липкую шерсть. Теперь ей предстояло стать ковром, по которому будет топтаться этот болван… А голову тигра он, наверно, повесит на стену… Вся шкура была в застарелых порезах и ожогах. Откуда ты сбежал?.. Я осторожно погладил напряжённую морду, исцарапанную и окровавленную. Рука стала мокрой, через усы вибрировала боль. Это был сильный молодой зверь, и ему предстояло долгое мучительное умирание — стрела Иши угодила в один из жизненных центров. Но тигр не скулил, только дёргал ушами. Не издавал ни звука, как тот кам на костре.       Я не знал, что делать. Всякое убийство — грех, за который положены тысячи лет мучений в аду. Но бездействие казалось мне ещё страшнее.       Я вспомнил притчу.       Как-то раз Пробудившийся был капитаном торгового корабля, перевозившего пятьсот купцов. Силою своего ясновидения Пробудившийся узнал, что один из торговцев задумал убить всех попутчиков и отобрать их золото. Тогда Пробудившийся преисполнился невыносимым состраданием к потенциальному убийце и, чтобы защитить его от тяжкой кармы, сам лишил злодея жизни.       Иша вернулся спустя полчаса. Он привёл с собой толпу, наверное, полгорода перебудил, чтобы увидели его небывалый подвиг.       Улыбка медленно сползла с его лица.       — Проклятые птицы! Они ж… они ж всё пожрали! Даже морду испортили! Дитя асура, почему ты не отогнал их?! Эй! Анил!       Я не ответил. Наступало утро, таяли последние звёзды, и свежий травяной аромат щекотал мои ноздри.       Я чувствовал абсолютное спокойствие, хотя только что обрёк себя на тысячелетия ада.

***

      — Намастэ.       Он услышал и ответил — прикосновением тёплого ветра. Учитель достиг просветления и больше не нуждался в движениях, чтобы говорить. Вокруг него на каменных плитах лучи солнца складывались в золотую мандалу, и Учитель сидел в её центре, как главная, неотторжимая часть.       Я вдохнул тёплую ауру полной грудью, опускаясь на колени. В храме мне всегда дышалось спокойно.       — Этим утром я сознательно убил живое существо. Оно испытывало невыносимые страдания, я чувствовал, что оно просит о помощи… — До уровня наставника мне было ещё далеко, приходилось всё проговаривать вслух: — Конечно, его муки были его кармой, но, возможно, моя помощь тоже была частью его кармы? Не зря же мы встретились… Я не мог просто сидеть и смотреть.       Перед моими глазами встала полосатая морда. Когда я вогнал стрелу глубже, усы перестали дрожать, исчез жуткий оскал. Смерть забрала боль, и где-то там, рядом, возле смерти, маняще пахнул и звал меня шафран.       Знакомый спазм свёл мышцы живота, захотелось сменить позу, запустить руку между бёдер, стиснуть колени… Я сосредоточился на Свадхистане — чакре в паху. Каждый месяц возбуждение разливалось по моим венам, ненужный запах рвался наружу, и только йога помогала успокоиться.       Мне повезло. В детстве моя суть кама проявлялась слабо. А потом я встретил Учителя и научился скрывать свой пол даже во время эструса.       Сделав несколько глубоких вдохов, я опустил веки и сконцентрировался. Понемногу возбуждение отступило. Моё сознание выпорхнуло из тела, невесомое, как анил — ветер. Зависло надо мной и Учителем, невидимой тенью отразилось в чистых водах алтаря, где лежали белые закрытые лотосы. Других алтарей в храме не было, не было торговцев, не было лингама, не было треножников со священным огнём. Здесь никто не нуждался в сорванных цветах и фруктах, никто не ждал жертв.       По солнечным ступеням сознание поднялось выше, к барельефам на стенах, посмотрело на эпизоды из священных текстов. Без поясняющих подписей, без жрецов-толкователей.       Учитель никогда не предлагал мне готовых ответов. Не давал моральных оценок, не оправдывал и не осуждал. Он рассказывал истории, но вывод я должен был делать только сам. И я вглядывался, вслушивался, медитировал, ошибался, повторял сначала…       За это уважение к моему разуму я возвращался к Учителю снова и снова. Рядом с ним я чувствовал себя свободнее, чем любой самый богатый чоти.       Сознание легко проплыло мимо синего Ганеши с головой слона и мимо пылающего Агни; мимо царя дэвов Индры-громовержца и мимо Ямы, судьи мёртвых, мимо Лакшми, дарующей процветание, и мимо Куберы – дэва богатства.       Каждый бог был Путём к Освобождению из сансары, избавлению ото всех страданий. Но я пока не нашёл свой.       Напротив последнего барельефа сознание замерло, потому что Чёрная Мать всегда притягивала мой взгляд. Она отличалась от прочих богов. Простые люди боялись её из-за отвратительного облика: тёмное яростное лицо сияет, как грозовая туча, на обнажённой груди гирлянда из пятидесяти черепов, длинные волосы раздувает ветер, между губ высунут алый язык, а во рту мясо, вырванное из тела врага. У неё четыре руки: правые сложены в созидающих мудрах, в левых — кубок с кровью и отсечённая свиная голова. У её ног лежит её муж, Шива, бог богов, Милостивый. Он — неизмененный и статичный. Она — динамичная, вечно меняющаяся Сила, которая приводит материю в движение. Без своей супруги бог богов — «шав». Труп.       По легенде, эта богиня одна смогла уничтожить армию непобедимых асуров. Убив их главаря, опьянённая победой, она бросилась в неистовый пляс, и от её танца сотрясался даже космос. Тогда, чтобы спасти вселенную, Шива упал к стопам жены.       Поправ его ногой, она успокоилась.       Шакти, Дурга, Тара, Кали... У неё сто восемь имён, её стихия — воздух, прана, сама энергия жизни. Она ласковая мать-природа и безжалостный палач, она полна сострадания и безграничной ярости, прекрасна и уродлива, парадоксальна как коан. Сознание потянулось к ней, чтобы слиться с барельефом, а потом прошло насквозь.       Теперь оно видело город.       Из-за жары он казался подёрнутым дымкой, за стенами обжигающе сверкали пески. Говорят, до катастрофы, до того, как демон отравил мировые воды, в долине Анга царила гармония, было прохладнее и легче дышать, и священная река разливалась множеством рукавов, наполняя жизнью каждый уголок.       Теперь между городами-оазисами остались только пустыни.       Полуденное солнце отражалось от крыш домов, переливалось на статуях, на огромных наплечниках мраморного Спасителя в центре площади. За его спиной Сознание заметило отблеск, багровый, как запекшаяся кровь. Оно рванулось навстречу и прошло сквозь дома и стены в одну из комнат дворца — воздух здесь был колючим, будто его наполнили битым стеклом.       — …позорит весь род!       Макта лежал в постели. Растрёпанный, в измятом сари, с непокрытой головой. Его тело сотрясали рыдания, из красных глаз на подушку падали слёзы. Он обнимал себя за колени, прижатые к животу. Плоскому.       — В этом есть и твоя вина, Рамеш! — продолжал жрец. — В том, что у тебя никак не рождается чоти!       Раджа смотрел в пол, будто провинившийся ученик. Лицо его горело от стыда.       — Ты позволяешь своему мужу бесстыдно выходить из дома чуть ли не когда вздумается! Ты слишком мягок с ним. Ты подвергаешь угрозе его добродетель и своё честное имя!       — Макта ходил только в мандир. И с ним всегда был охранник… — начал Рамеш, но подавился словом, наткнувшись на хмурый взгляд.       — Камам не нужно ходить в мандир! Их бог — их муж! — припечатал уважаемый мудрый брахман и для убедительности потеребил в руках брахманский шнур. — Камская порода словно лук — гни, как пожелаешь!       Известная пословица нависла над головами супругов, будто топор палача. Макта зажмурился.       — В народе уже судачат, что боги отвернулись от раджи за его дурную карму. Как такому повиноваться? Вот, возьми. — Жрец протянул Рамешу длинный прут. — Ты чоти, ты правитель и ты воин. Наведи порядок в своём доме и своей судьбе!       Рамеш колебался. Он не был жестоким человеком и никогда не бил своего истинного. Зная это, жрец сменил тактику, добавил тихим голосом:       — Ты любишь мужа. Именно поэтому ты должен его защитить, помочь ему. От боли все дурные мысли выветрятся из его головы, и он сможет очиститься от грехов и от позора. Тогда у вас, наконец, родится наследник. Ты ведь желаешь счастья Макте, Рамеш?       С таким аргументом Рамеш поспорить не мог. Всучив ему орудие «защиты» и пообещав вернуться, жрец покинул комнату. Его уверенные шаги ещё какое-то время раздавались в наступившей тишине.       Сознание не двигалось. Старалось сохранить бесстрастность. Любое чувство могло нарушить концентрацию, особенно если это чувство — отвращение.       — Наверно, правда я виноват, — сказал Рамеш со вздохом, перебирая прут в пальцах. — Я должен был сам оберегать тебя, а не доверять Анилу. Пусть он друг семьи, но не он, а я твой муж… Мне ведь донесли, что ты уронил цветы в мандире и убежал оттуда, но я решил, что это ерунда, и вот… Родной мой, ну почему ты просто не родишь нам наследника?       Наконец он решился и, отбросив прут, сел рядом со своим истинным, провёл ладонью по мокрой щеке. Красивое лицо Макты застыло, как у каменного изваяния, взгляд сделался тусклым и слепым.       Рамеш покачал головой.       — Астролог говорил, что звёзды обещают нам сына-воина. Неужто у тебя в прошлой жизни накопилось так много грехов…       — Он был. — Голос Макты скрипел как сухой песок. — Он был воином. Он сопротивлялся. Кричал.       Раджа опять вздохнул и погладил мужа по плечу. Ладонь у него была большая, сильная, покрытая чёрными волосками, она полностью накрывала узкое плечико Макты.       — Наверно, всё-таки мне придётся взять второго супруга, — сказал Рамеш. — Жрец прав. Так больше не может продолжаться… Но это мы обсудим потом, а сейчас ты отдыхай. Тебе ещё предстоит долгая аскеза для очищения, и ты постарайся сделать всё правильно, хорошо, любовь моя? Нынче как никогда нам нужно благословление богов.       Он прижался к виску Макты коротким поцелуем, а после, поправив одеяло, вышел из комнаты. Дверь хлопнула так, что с настенной полки упал и разбился маленький стеклянный слон.       Макта остался один. Его аура отдавала могильным холодом, и не требовалось приёмов йоги, чтобы проникнуть в его мысли.       — Нет такого греха, — сказал он, — который стоил бы смерти ребёнка.       Сознание метнулось к телу. Я вскочил и, взяв прах от ног Учителя, бросился ко дворцу. Я больше не мог просто наблюдать, я должен был обнять своего друга, почитать ему умиротворяющие песнопения, — ему нравилось, как я читаю, — подсказать хорошую мудру, воскурить благовония, сделать хоть что-нибудь…       Но двери его покоев оказались закрыты.       Раджа запретил пускать к мужу гостей.

***

      — Анил, в тебя сегодня будто ракшас вселился!       Он рассмеялся.       Спустя миг ему стало не до смеха — Рамеш едва успел увернуться от моего удара.       Пробудившийся учит: кто заслуживает наказания — должен быть наказан.       Лязгнула сталь о сталь. Наши мечи встретились, и я пнул противника в бедро. Он отшатнулся, но устоял, только зло поджал губы. Достопочтенный раджа не привык получать тумаки, да?!       Однако нельзя причинять вреда никаким живым существам. Нужно быть исполненным любви и доброты.       Плечо взорвалось болью — Рамеш стукнул меня рукояткой кханда. В ответ мой кулак вписался в его довольную лыбу.       Похоже, у нашего раджи будет синяк. О, я надеюсь, что будет!       Эти заповеди не противоречат друг другу. Тот, кто должен быть наказан за совершенное им преступление, пострадает не из-за недоброжелательства судьи. Наказание — естественное следствие преступления.       Рамеш бросился в лобовую атаку — совсем отчаялся? — и я легко остановил его кханд. Но тут же мою ногу пронзила боль, дыхание спёрло, в глазах потемнело… Этот мстительный асур ударил меня по колену!       Я упал на песок, и в грудь мне уткнулось остриё. Надо мной полыхал огромный огненный шар. Небо сияло, будто отполированный до блеска клинок, и на миг мне захотелось, чтобы этот клинок обрушился на город.       Жрецы говорят, что грешникам не светит солнце. Но на самом деле солнцу всё равно.       Тот, кто исполняет приговор, пусть не питает ненависти. В момент своей казни убийца должен знать, что казнь есть плод его собственного проступка.       Сутра о справедливости звенела в ушах. Она призывала к покою и состраданию, а моё сердце переполнял гнев, и подходящая мантра не шла на ум.       Поэтому я проиграл.       — Давно мне не задавали хорошую трёпку! — усмехнулся Рамеш. Вытерев кровь с разбитой губы, он протянул мне руку, помогая встать.       Наш раджа был лучшим воином на много хаст вокруг. Но, к сожалению, не лучшим супругом.       — Ты сильный воин. Я бы даже начал волноваться за свой трон, если бы ты был чоти, Анил.        Я молча стряхивал песок, прилипший к мокрой коже. Тренировочную площадку наполнял полуденный зной, с каждым вдохом казалось, будто втягиваешь в лёгкие пар от кипятка. Рамеш подозвал слугу с подносом холодных ласси, но смесь кефира, ягод и специй явно не могла остудить мою голову.       — Я знаю, ты хочешь встретиться с Мактой. Но ты же сам понимаешь: мертворождённый ребёнок — серьёзное основание для аскезы. Когда Макта закончит ритуалы…       — Сколько в нашем городе рождается мёртвых камов?! Чоти почему-то всегда выживают!       Никто не смел так разговаривать с раджой, но Рамеш не велел отсечь мне голову, не влепил оплеуху — только пристыженно опустил взгляд. Значит, прекрасно осознавал свою вину. Нет, он не был жестоким человеком. Но, как и все, он был скован древними правилами, будто круговоротом сансары, и на миг я даже ощутил жалость к его несвободе.       Какими словами разрубить эти цепи?       — Ребёнок, который пахнет, как кам, может вырасти и утратить запах, может оказаться таташем! Ты же знаешь — так было со мной. И потом я стал частью твоей дружины…       — Такое редко случается, Анил. Да и мне нужен наследник, который займёт трон и продолжит род.       Напоминание о неполноценности таташей меня нисколько не смутило. Даже если бы я и правда был бесплоден как таташ — разве этот город стоил того, чтобы рожать в нём детей?       — В оазисе нет лишних ресурсов, угроза войны никогда не отступает. — Голос Рамеша был полон печальной решимости, как у судьи, зачитывающего смертный приговор. — Анил, не сомневайся, если бы мы жили на горе Кайлаш, среди дэвов, где никогда не проливается кровь и где всем всего хватает, я бы… Но закон требует, чтобы первым ребёнком был чоти. А я правитель этого города. Если я не буду соблюдать закон, то кто будет?       — Разве это преступление — нарушить несправедливый закон?!       Он покачал головой и промокнул лицо влажным полотенцем.       Пока наши разговоры ни к чему не вели. Но я не оставлял надежды повлиять на раджу — по крайней мере, он позволял мне высказываться. А любое преобразование начинается со слов.       — Ты ещё слишком юн, чтобы понять, Анил. У каждого свой долг, и мой долг — охранять привычный порядок.       — А что, если твой долг — пойти против твоего «долга»?       Он не ответил. Издалека раздался низкий призывный гул, пронёсся по городу, неотвратимый, как махапралайя, а потом исчез. Но почти сразу вернулся — громче, требовательнее, ближе.       Коротко приказав мне охранять Макту, раджа поспешил во дворец. За ним следом побежал мальчик-слуга — браслеты на его ногах тревожно звенели, и в этот звон вплетался призывный рёв.       Раковины трубили в третий раз.       — Сколько их?       Горизонт расплывался слепящим жёлтым маревом, смотреть получалось только через опущенные веки. Моих голых плеч касались мягкие кисточки на шторах — ветер играл с тканью: широкие куски голубого муслина как волны накрывали балкон, а потом с тихим шелестом отступали.       — Много… сложно подсчитать… У них золотые доспехи, — ответил я, чувствуя на себе напряжённый взгляд друга. — Не могу понять, где заканчивается армия и начинается песок.       Я едва удерживал концентрацию. Макта, сидящий рядом, всем существом излучал ужас, в соседних комнатах испуганно перешёптывалась челядь, кто-то воскурил благовоние с шафраном — запах сводил меня с ума… Это не помогало в йоге. Но без неё из дворца рассмотреть, что происходит у крепостных стен, было невозможно.       — Там баллисты… Слоны… Стенобитные машины…       Я в жизни не видел такого полчища. Не мог поверить, что они подошли незаметно. Сигнал от аванпостов мы бы не увидели из-за бурь, конечно… но что за безумец в такое время повёл армию через пустыню?!       Макте не было дела до мучивших меня вопросов. Он отвернулся и закрыл глаза, как всегда, когда случалось что-то плохое. Молился.       Положив руку на его плечо, прикрытое простым серым сари, я сказал:       — Раджа отправил голубя к твоему брату в Айодхью. Помощь скоро будет.       — Ты видишь господина?       Моё показное спокойствие на Макту не подействовало, так что, вздохнув, я мысленно вернулся к полю боя.       Раджа стоял у закрытых ворот. Он сжимал меч в кулаке так, что побелели костяшки, его аура сияла всполохами гнева, военачальники толпились вокруг и в чём-то настойчиво убеждали своего повелителя… Я плохо слышал. Напряжённое ожидание зависло в воздухе, страх простых жителей — камов, стариков, детей — забивался в уши. Хотелось протереть пространство рукой, будто запотевшее стекло.       — Джагеннат предложил Рамешу бой. Один на один. Победителю достанется оазис.       — Милостивый…       Слух о том, что раджа Самбхалы — Джагеннат, а раньше его отец, — собирает армию, ходил давно. Но война никак не начиналась, за десятилетия слух постепенно выцвел, стал одной из скучных устаревших тем… И вот вдруг обратился явью в сезон бурь. Когда небо грозит излиться вихрями и грозой, когда солнце тонет в облаках, а через Плотину прорываются особенно сильные ветра. Иногда они срывают крыши с домов, вырывают деревья с корнем, поднимают в воздух людей и животных…       Но нынешнего раджу Самбхалы, похоже, опасность не смущала. Он гордо восседал на белом коне перед своей армией, и небо над ним тоже было белое. Ни тучки. Будто враг сговорился с богами.       Когда Рамеш, отмахнувшись от советников, вышел на стену, самоуверенность Джагенната уколола меня словно жало скорпиона. Этот человек не сомневался в победе. Почему?       — Анил, не молчи! Что там?       — Они договариваются… Если Рамеш выиграет, то армия Самбхалы отступит и никогда не вернется. Если Рамеш проиграет, то Джагеннат позволит всем, кто захочет, спокойно собраться и уйти этой ночью… Джагеннат насильно не войдёт в город. Он поклялся.       Макта бросился к краю балкона, опёрся о перила, будто пытался отсюда разглядеть своего возлюбленного. Но дворец закрывали высокие стены, увитые лианами, а второй линией защиты росли могучие деревья: груши, пальмы, великаны-батангоры и сейбы. У пятнистых плодов гуавы жужжали пчёлы, слизывали сок с перезрелых фруктов, и возле алых цветов ашоки порхали бабочки и стрекозы. Одна уселась на пробор в волосах Макты, словно драгоценная розетка. Он согнал её раздражённым жестом.       Как и положено во время аскезы, из украшений на Макте была только точка бинди в центре лба. Без браслетов, без колец, без ната и серёг, с растрёпанной косой, бледный и осунувшийся, измученный родами и болью от потери сына…       Как мог я нанести ему ещё один удар?       — Анил, говори же! Они ещё дерутся?       — Они… — комок встал в горле, и голос пропал.       — Кто победил?!       — Макта, сядь, пожалуйста…       — Говори!       — Макта…       — Говори, или я прокляну тебя!       — Рамеш проиграл.       Ветер вновь поднял шторы, спрятав меня в мягкой муслиновой волне.       Я и сам едва мог осмыслить то, что увидел.       Бой не продлился и несколько лагху: едва противники закончили с приветствием, под стук ритуальных барабанов Рамеш начал атаку. Его удары были быстрыми, сильными и точными — все достигали цели. Но на теле Джагенната не осталось ни царапины, в его ауре не мелькнуло и следа боли. Я заметил лишь багровый всплеск, а потом обезглавленный Рамеш упал на землю. Вражеская армия заулюлюкала, затрубила в раковины, закричала похвалы своему радже и оскорбления нашему…       Их я не стал передавать Макте.       Он медленно сполз на пол. Обхватил руками пустой живот и принялся поглаживать привычным бездумным жестом, как во время беременности.       Я не знал, что сказать. Не мог представить, каково это — потерять своего истинного.       — Макта… Послушай, нам нужно успеть собраться до сумерек. За ночь мы пройдём большую часть пути. Твой брат примет тебя, в Айодхью проведём погребальный обряд как подобается…       Он закрыл лицо руками. Молчал. Излучал пугающий бесстрастный холод, какой бывает лишь у мертвецов, — даже его кожа стала бледной, будто покрылась инеем. Я пытался говорить, но он не хотел слушать, так что всё, что я мог — это отправить к Макте слуг с жасминовыми благовониями. Мой друг всегда любил этот цветок. Мы часто вместе покупали масла: я — шафрановое, он — жасминовое…       Дворец погрузился в траурное безмолвие. До заката оставалось несколько часов, и мы старались снаряжать лошадей бесшумно, чтобы не разгневать дух покойного — свита раджи возвратилась с его трупом. Но даже тогда мой друг не вышел из комнаты, не зажёг жертвенное пламя. Он, кажется, стал безучастен и к своей судьбе, и к семейным реликвиям, и к традициям, по которым супруг-кам должен рыдать, обнимая мёртвого мужа.       К счастью, брахманам, жившим во дворце, сейчас тоже было не до кропотливого соблюдения правил — многие из них хотели покинуть город. Хотя навредить жрецу и считалось самым большим грехом, но по дворцу уже гуляли сплетни о невероятной жестокости Джагенната. Одна страшней другой.       Кажется, испуганные придворные выдумывали их прямо на ходу.       Пока мы собирались в путь, скорбь достигла небес. Солнце ушло. Над оазисом нависли непроницаемые тучи, стало темно, будто ночью, и даже зажжённые факелы с трудом освещали этот осязаемый, плотный мрак. По коридорам можно было не идти, а плыть, задержав дыхание, как через мутные воды осквернённой нечистотами Анги…       И тогда раздался гром.       Я не сразу понял, что он земной.       — Они открыли ворота! — крикнул кто-то. — Враг у дворца! Враг у дворца!       Через толпу слуг я ринулся наверх, к покоям Макты. Двери были закрыты, на мой зов он не ответил, и пришлось выломать замок ударом кханда. Мой друг, похоже, так и просидел несколько часов без движений. Он не противился, когда я схватил его за руку, но и не помогал — только спотыкался на каждом шагу, будто… будто не хотел спасения! Но Учитель сможет на него повлиять, думал я. Нужно только добраться до храма, и мы вместе что-нибудь придумаем…       Во дворце уже начался бой. Силы противника были слишком велики, я чувствовал, как воздух окрашивается кровью. Я хотел вывести Макту через тайный ход на первом этаже, но и там оказались люди Джагенната. Откуда они знали? Проклятье! Кто-то их провёл! Нужно было идти другим путём, но Макта зацепил – как нарочно – канделябр, и бронзовый предатель свалился с диким грохотом, будто на нём покоилась вся долина, вся планета, всё мироздание!..       Враги услышали, конечно. Рванулись к нам.       Я должен был сконцентрироваться. Абсолютно успокоить разум.       — Ом шрим индра шрим рин…       Мантра стала моим щитом и моей ваджрой — священным оружием. От инфернальной, чарующей вибрации всё вокруг замерло. Наполнилось растерянностью. Солдаты не решались атаковать.       Повторяя стих, я почти дошёл с Мактой до выхода, как услышал:       — Анил?       — Иша?!       Он выступил из теней, показывая безоружные ладони, как я сам недавно показывал тигру… И в тот же миг чьи-то крепкие руки скрутили меня, а огромная ладонь заткнула рот. Вместо: «Проклятый дурьодхана!» получилось только невнятное мычание.       — Я тоже по тебе скучал, — сказал изменник, подходя вплотную.       Он медленно огладил бороду и растянул свои бесформенные губы в отвратительной ухмылке, и, боги, как же я жалел, что не выбил его жёлтые зубы давным-давно!       — И вас тоже очень приятно видеть, рани, — обратился он к Макте. — Ох, прошу прощения. Вы же не рани теперь. Ваш бедный супруг дорого заплатил за вашу нечистую карму, а-я-яй!       Наверно, в тот миг сам громовержец придал мне сил. Я стукнул державшего меня чоти макушкой, вырвался из стальных объятий и врезал по морде Иши кулаком. Хотел ещё раз, да не успел — теперь меня схватили уже три воина, вывернули предплечья до боли, надавили на затылок, заставляя встать на колени.       Передо мной, прямо в полоску света, упал зуб. Большой. Резец, наверно.       — Ну нисево, — прошепелявил изменник, держась за покрасневшую щёку. — Ты наусисся смисению в моём гасеме… Ох, госпосин!       Через распахнутые двери в коридор ворвался ночной ветер, а вместе с ним — запах шафрана. Он пронзил меня насквозь, навылет, охватил всё существо и вышиб все мысли из головы. По телу растеклась огненная волна, за ней ледяная, потом вновь огненная, капли пота сбежали по спине, а сердце забилось в горле, в висках, в пятках — я стал одно сплошное сердце.       — Тебе придётся выбрать другую награду за свою верность, Иша, — прозвучал голос вошедшего.       Высокий, широкоплечий, в богато украшенных доспехах и с огромным мечом за спиной, он возвышался, будто статуя победителя-Индры. На его коже вились кружева символов — я не знал этот язык. Я сразу захотел его узнать.       — Но… но как се, госпосин…       — За то, что твои друзья открыли ворота, я обещал вам деньги и таташа. Деньги вы получили. А это — не таташ.       — В сысле…       — Ты не расслышал? Пошёл вон, пока я не вспорол тебе брюхо!       Едва ли я видел, как улепётывает изменник. Все мои чувства обратились к одному человеку.       С мягкой улыбкой на меня смотрел Джагеннат.       Мой истинный.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.