La notte etterna

Смерти нет, - твердила Ласка первые три дня эпидемии. В самом деле, Первая Вспышка унесла жизни многих горожан, но ведь она поразила лишь Сырые Застройки, да и следили за ходом болезни лишь Исидор Бурах и Стах Рубин - совсем ещё мальчишка, только вернувшийся с войны. А теперь в Городе целых четыре врача - сам Стах, вернувшийся домой Артемий Бурах, девочка Клара и даже столичный доктор Данковский. Разве они не справятся?.. Не справились. Землю удержать не смогли. Зараза снова вышла из Сырых Застроек и двинулась в Кожевенный, затем - в Дубильщики, а после, выкосив оттуда почти всех, двинулась далее. Уцелевших перевезли в узлы, надеясь, что мор не перейдёт реку. Увы. Там, где прошла чума, распустились алые цветы - дурные, плотоядные, страшные. На шестой день эпидемии, очнувшись от дурного, вязкого сна, заставшего её в углу Замка двудушников, Ласка выглянула было на улицу, но сразу же поспешила захлопнуть дверь: к складу спешили сразу три мортуса, и вряд ли их визит мог означать что-то хорошее. Страхом несло от них за версту, болью и космической усталостью. Стоит только произнести, запинаясь - мо-р-тус - как под языком чудился привкус лекарств и начинало пахнуть плесенью, пылью, крысами и горем. Мор и мортус. Смерть и смирение перед нею. Когда приходит мортус, следует смириться перед смертью и признать её. Когда дверь распахнулась вторично, всё стало ясно без лишних слов: настало время снова собирать пожитки и уходить за реку, в Каменный Двор. - Не теряйте ваши души, ничего не забывайте, - пророкотал один, видимо, старший. - Его сиятельство ойнон Данковский велели. Говорят, вечером тут смерть будет пировать. - А Гаруспик? - пискнул кто-то из угла. Мортус промолчал, и Ласка готова была поклясться, что там, под маской, застыло выражение тоски и муки. Такое, которое бывает, когда надежды больше нет. - Панацею не успел закончить, - встрял второй, молчавший до тех пор. - И девчонка та... Клара. Тоже. Дальше помнилось плохо. Вроде бы кто-то рассовал её нехитрые пожитки по карманам и мешкам (вот бы вспомнить ещё, по чьим), вроде кто-то вёл её по улицам, поддерживая с двух сторон. Глаза застила пыльная серая пелена, в горле пересохло, в голове было пусто, и только где-то в душе скреблась непреходящая, безысходная, алая боль. Хотелось пить и плакать, хотелось, чтобы несправедливость прекратилась. Их рассовали, будто отжившие своё вещи, по углам разных домов всё ещё живого Каменного Двора. Выходить на улицу и даже приближаться к окнам запретили настрого. Еду и питьё дважды в день приносили мортусы, но касаться хлеба и молока ей не хотелось - не давали покоя мысли о покинутом кладбище. Кто же теперь накормит ушедших в вечность, кто их выслушает, кто им споёт? Время, казалось, совсем застыло. Из-за закупоренных окон не доносилось ни звука; двери были заперты снаружи. Вчера ещё, на десятый день эпидемии, хотя бы вороньё, сгустившееся над Каменным Двором, кричало тоскливо и маетно - но кричало! Сегодня же с неба спускалась тишина, которая лишь изредка нарушалась чьим-то быстрым и несмелым топотом и звоном набата. Неспокойная, злая, вязкая, плотная... мёртвая. Нет, нет, нет! Мортус - тот самый, который рассказал о гибели Артемия и Клары, - приносил еду дважды в день. Вот уже восемь вечера, а он так и не пришёл. За окнами было темным-темно, все двери были заперты. Ласка спустилась по лестнице, дёрнула ручки сначала парадной, а затем - чёрной двери. Бесполезно. Заперто. Вынув из стойки зонт побольше, она размахнулась и что было сих ударила по стеклу, которое, ахнув, осело серебряными осколками на пол. Пахнуло костром и почему-то бинтами. Люди на улицах переговаривались о чём-то, ожесточённо спорили, кричали, плакали. Где-то вдалеке слышны были звуки выстрелов. Ласка осторожно пробралась к Собору и вмешалась в толпу. - Судья-то, говорят, из ума выжил... - ...на свадьбе у одонга... -... один панацею не смог сготовить, а другой разбил, как есть разбил!... - ...дохтур-то столичный велел в соборе быть, а сам помер... Дверь Собора приоткрылась, и стало видно, как Исполнители выносят тела умерших. Всё было кончено.