Благословление

Ликование и рев бьющейся в экстазе толпы оглушал. Крики радости раздавались со всех сторон. «Долой тиранов!» — кричал кто-то, и толпа повторила. Анжольрас не понимал, что происходит. Осмотревшись, он узнал это место. Площадь Согласия. Анжольрас стоял в центре толпы, а чуть поодаль, в середине площади, возвышалась огромная гильотина. Площадь Революции, ликующая толпа, где-то в самом начале люди танцевали карманьолу. Часы показывали без сорока пяти минут семь вечера, послышался стук лошадиных копыт и звук приближающейся повозки, и он, наконец, все понял. Люди расступились. Можно было видеть, как мимо них проезжает телега с заключенными и останавливается прямо возле эшафота. Сен-Жюст. Анжольрас узнал его сразу, хоть он и не был похож на свои портреты. Один из его кумиров, человек, на которого всегда равнялся молодой революционер. Сейчас он не был похож на себя. Не было уже тех прекрасных кудрей, которые спадали на плечи, вместо них — коротко и отвратительно подстриженные волосы, специально для гильотины, и лицо. Лицо его было уставшее, болезненно бледное и выражало полное спокойствие. Он сидел в повозке с гордо поднятой головой, четко осознавая, что он прав. Анжольрас протискивался сквозь толпу, продвигаясь ближе к смертникам. Он, не отрываясь, смотрел на Антуана. В груди возникла щемящая боль, а лицо исказило отчаянье. Он столько раз читал об этом дне, о казни якобинцев, пытаясь представить, как все происходило на самом деле, но сейчас все выглядело просто ужасно. Народ не переставал кричать: «Долой тиранов!». Это чертовки давило, вызывало еще больше внутренней, эмоциональной боли, а толчки и случайные удары добавляли физическую, но Анжольрас ее не замечал. Он смотрел только на Антуана. Смотрел и шел вперед. Когда Анжольрас был уже совсем близко, Сен-Жюст посмотрел на него, и тот замер. Все вокруг остановилось. Он не слышал, как во второй раз упало лезвие гильотины с противным скрипящим звуком. Он не видел, как это самое лезвие отсекло голову Робеспьеру-младшему, Огюстену. Он не ощущал, как толкает его ликующая толпа. Они смотрели друг на друга, и Анжольрас растворялся в этом взгляде. Они жили в разных годах, в разных веках, в разных революциях, но именно сейчас ком подкатил к горлу. Это слишком реалистично. Его переполняли эмоции. Он хотел сорваться с места и спасти своего идола, но не мог пошевелиться. Антуан сковал его одним лишь взглядом. Таким, которым мог смотреть только он, решительным, властным, непоколебимым. Анжольрас мог смотреть в эти глаза вечно. Он мог бы отдать жизнь за этого человека, потому что Антуан и есть республика, есть Франция и ее народ. Анжольрас искренне считал, что Сен-Жюст смог бы сделать Францию великой, но история распорядилась иначе. Никто из них не заметил, как к Антуану подошел палач. Сен-Жюст улыбнулся, почти незаметно, краешком губ и, прежде чем его вытолкали из телеги, прошептал беззвучное: «Удачи!». В этот момент весь мир Анжольраса рухнул. Антуан так спокоен перед лицом мадам Гильотины. Он бросает взгляд на раненого человека, который лежит в телеге, на Максимилиана. Это был последний, прощальный взгляд. Анжольрас видит все. Через несколько мгновений окровавленное лезвие, с еще даже не подсохшей кровью, срывается вниз. Радостные крики толпы и овации разносятся над площадью, но Анжольраса оглушает его собственный крик. Он подается вперед и просыпается в своей мокрой от пота постели. Тяжело садясь, революционер пытается перевести дыхание. Ужасный сон. Анжольрас прижимает рук к груди и болезненно стонет. Слишком реалистичный кошмар. Немного успокоившись, Анжольрас понимает, что пот с него все еще бежит ручьем. Рубашка вся промокла. Он смотрит в окно. Солнце встает. Уже рассвет, а значит, пора собираться. Молодой человек умывает лицо в рядом стоящем ведре с водой. Он переодевается в другую белую рубашку, свободно повязывает черный платок на шее, надевает жилетку, а поверх свой красный редингот. На часах пять утра, на календаре 5 июня. Анжольрас мысленно обещает себе, что доведет дело до конца. Закончит то, что не успел закончить Сен-Жюст. Еще одна революция начнется сегодня.