Раны и ссадины

      У всего есть минусы. Чуя знает об этом. У Овец было уютно, он чувствовал себя в своей тарелке, но постоянно приходилось их защищать, быть взрослым и сильным. В портовой мафии он каждый день вынужден становиться старше, черствее. Сколько вообще существует детей, способных убить? А они с Дазаем делают это.       Накахаре это правда не нравится. Наверное, так же сильно, как напарнику не нравится жить в принципе.       Чуя отодвигает стул, чуть скрипнувший по скользкому полу. Сейчас время обеда, а он, что удивительно, совершенно не голоден, хотя и понимает, что только-только вернулся со школы и поесть нужно.       Какой может быть аппетит, если ничего в горло от страха не лезет?       Он заставляет себя прожевать несколько кусочков риса, не задавая интересующих вопросов. Коё будет недовольна. — Тебя что-то беспокоит, Чуя-кун? — Мори, как обычно, проницателен до дрожи. — Съел мало, торопишься, глазами бегаешь. — Аккуратнее, Чуя, — Озаки смотрит из-под полуопущенных, как обычно, ресниц. — Так и подавиться недолго. — Нет, я просто... То есть... Да, — мальчишка сжимает края бриджей пальчиками. — Где Дазай? Я не видел его уже несколько дней, и...       Договорить, впрочем, не дают. — Волнуешься? — Мори почему-то смеётся. — Он не появляется в школе, меня попросили узнать, — Чуя демонстративно фыркает.       Ещё чего. О Дазае волноваться.       Как же.       Огай смотрит внимательно, наблюдает за каждым, даже самым мелким, движением. — Допустим. Он болеет. Заходить не советую, но это уже на твоё усмотрение. С учителями я разберусь.       Накахара хмурится, прикусывает губу. — И всё-таки, зайду. Я могу пойти к нему?       Наставники слишком безразлично пожимают плечами, возвращаются к разговору, начатому ещё до обеда.       Чуя осторожно достаёт салфетку, складывает на неё рисовые лепёшки. Почему-то он уверен, что Дазай голоден. Может, судит по себе: сам ничего не ест, если самочувствие плохое.       Осаму — одно сплошное пятно кирпичного цвета, того самого, что смешивает в себе кровь и грязь. Он — извечно кровоточащая рана, доставляющая проблемы. Непонятно, как Чуя смог привязаться к нему за такой короткий срок.       Мальчишка поправляет тёмно-синюю панамку, сбившуюся набок. Отчего-то он волнуется уже сейчас, пока просто поднимается по лестнице.       Рыжик топчется под дверью, не решаясь войти без разрешения. — Эй, Скумбрия! — стучит, сжав ладонь в кулак, по косяку. — Открой, Дазай!       Смотрит на дверь, чуть приподнимая при этом голову. Неудобно быть низким. — Дазай? — чуть громче зовёт парень, голос которого дрожит. — Всё хорошо?       Из комнаты доносятся хрип и приглушённый кашель.       Чуя стоит под дверью несколько минут, а ему кажется, что часов. Он прислушивается к совсем редким тихим звукам, таким, словно по ту сторону лежит смертельно больной человек. Становится неприятно и страшно: что с этим кретином происходит?       Накахара открывает узкую высокую дверь: — Я вхожу, Дазай.       До его маленькой спальни — две двери, одна из которых ведёт в длинный узкий коридор, по которому и можно попасть в одну из таких каморок. Чуя всматривается в цифры, вспоминает, в какой именно обитает его напарник. Свет, тусклый и режущий глаза, из дверного проёма падает на хрупкую фигуру, скрючившись лежащую на низкой кровати, словно изломанную и безжалостно брошенную на произвол судьбы.       Дазай кашляет, не оборачивается на своё имя. — Кто?.. Кто сделал это с тобой?       Помимо обычных шрамов от лезвий, к которым, как оказалось, можно привыкнуть, ноги и руки Дазая были испещрены новыми крупными ранами, синяками и ссадинами. На Осаму шорты и школьная рубашка с подвёрнутыми рукавами, в которой он был тогда, когда последний раз появлялся в классе. Чуе кажется, что он попросту теряет связь с внешним миром: руки безвольно опускаются, пальцы бесконтрольно подрагивают. — Твои глаза... — едва различимо шепчет Дазай и быстро жмурится, не без болевых ощущений закрывая голову руками, потому что в следующую секунду от Чуи отходит ударная волна.       Его стеклянный, безжизненный взгляд устремлён на чёрные синяки по всему телу того, кого он, несмотря на разногласия и мерзкий характер, однажды хочет смело назвать другом. — Я убью того, кто сделал это.       Осаму вскрикивает. От Накахары так и веет жаром, гневом, ужасным запахом гари и смерти. Его руки чернеют от кончиков пальцев и до локтей, чернеющие вены становятся заметнее и отвратительно выпирают из-под смертельно побледневшей кожи.       Голос Чуи звучит безумно. Дазаю кажется, что этот звук разносится эхом по его маленькой комнате и начинает оглушать. — Я просто... убью... их... — ещё раз повторяет Накахара и вдруг начинает смеяться. — Просто убью! Убью и они никогда больше не сделают тебе больно!       Он говорит об этом и даже не думает, что не имеет и малейшего понятия о случившемся, не знает, сколько «их» было и были ли вообще.       Он просто хочет отомстить за парня, спасшего его от верной смерти. — Чуя!       Сложно схватить беснующегося Накахару за руку даже просто так. Вдвойне сложно, когда у тебя сломано несколько костей после избиения тренером и ударной волны от обладателя Смутной Печали. Дазай до последнего не верит в то, что всё-таки сможет, но он подрывается, как может, хватает за холодную обескровленную руку — вся кровь хлынула по телу парня в беспорядке. Ему не нужна физика для того, чтобы жить. Само его существование для этой науки противоестественно. — Очнись, пожалуйста... — на выдохе произносит Осаму и закрывает глаза. У него больше нет сил. Голова просто перестаёт слушаться, как только соприкасается с подушкой.       Пока Дазай находится без сознания, Чуя как раз приходит в себя. Он долгое время просто смотрит в одну точку и не может понять: Уже убил? Дазаю больше ничего и никто не угрожает? Почему справился так быстро? Какого чёрта не получается призвать силу ещё раз?!       Накатившая паника отступает, подобно морю, ранее бушевавшему, во время отлива. Дазай крепко держит его за руку и почти не дышит. — Дазай? Очнись сейчас же!       Он опускается на колени и мелко трясётся, пускай и не плачет. Через несколько минут Осаму начинает дрожать тоже. — Я рад, что ты очнулся. Мелкий, ты когда так вырубаешься, очень похож на зомби, только вместо «Мозги!» пищишь «Убью!»       Он пытается беззаботно рассмеяться, но получается лишь вскрикнуть от боли, резко выпрямляясь, и вновь свернуться в позе «эмбриона». — Почему Мори не поможет тебе?       Дазай невесело усмехается. — Это я сейчас заслужил. Заставил Чую волноваться.       Он ахает, когда нахмурившийся Накахара — скорее обидно, чем больно — щёлкает его по лбу. — Ты идиот, — шипит рассерженный напарник и опускает голову рядом.       Дазай осторожно проводит пальцами по его волосам, стирает кровь с щеки, случайно размазывает некоторые капли по белому воротнику. — Тебя никто не обидит больше, — обещает Чуя и двигается, чтобы их лица оказались друг напротив друга. Дазай впервые становится серьёзным, когда он произносит это, его губы дёргаются несколько раз, видимо, от желания что-то сказать и невозможности подобрать правильные слова. — Спасибо, — кивает он, снова расслабляясь. — Останься ненадолго.       Чуя кивает.       Он выпрямляется только тогда, когда Осаму наконец засыпает. Он дрожит и морщится от боли, но, что странно при таком состоянии, не скулит. — Тебя никто больше не обидит, — шепчет Чуя, словно вновь находясь в бреду. — Я не дам тебя в обиду, каким бы придурком ты не был.       В миг его губы вновь расплываются в улыбке, взгляд становится стеклянным, но полным безумия. — Никто не обидит нас, Дазай. Я всегда защищаю свою семью.       Сказав это, он наклоняется, чтобы коснуться губами чужого лба, и тут же падает рядом без сил.

Арахабаки всегда будет одерживать верх. Но он не станет сильнее воли того, кто его удерживает, пока тому хватает сил бороться.