Ничего не проходит бесследно

      На Централ опустились сумерки.       Кабинет Роя Мустанга почти погрузился в темноту — горела только настольная лампа, освещающая вышеупомянутому мужчине лист бумаги, на котором он что-то подписывал и исправлял.       — Полковник?       Военный поднял голову и взглянул на появившегося в дверях человека. Рой рассчитывал увидеть кого-то из своей команды, а особенно Лизу, которая после проверки документа должна была дать добро на то, чтобы Мустанг скорее отправился домой. Но когда на пороге появился Альфонс Элрик, мужчина замер в недоумении.       — Здравствуй, Альфонс. Что-то случилось? — с ходу поинтересовался хозяин кабинета.       — Здравствуйте. Нет, просто… Братик уехал в Ризенбург менять протез, а мне немного одиноко одному, — несколько смущенно произнес доспех. Если бы шлем мог выражать эмоции, взгляд наверняка был бы потупленным.       — Проходи, — с улыбкой пригласил присесть мальчика Рой. Младший Элрик всегда вызывал какие-то светлые эмоции, его всегда хотелось обнять и напоить горячим чаем. Но в нынешнем положении Алу, кажется, достаточно было просто чьей-то компании.       Мальчик-доспех присел на указанный диван и как-то стушевался.       — Как у тебя дела? — решил разрядить обстановку полковник. — Что нового?       — А? Все хорошо, просто как-то грустно без брата. — Мужчина отложил ручку и взглянул на гостя. Да, они с Эдом и впрямь были не разлей вода, а младший брат еще и расставания тяжелее переносил — душа, прикрепленная к доспехам, не нуждается во сне. — Полковник, а можно… Можно кое-что у вас спросить?       — Да, конечно, — кивнул Рой и попер подбородок ладонью.       — Вы можете рассказать об Ишваре и той войне? Я знаю, это страшно и тяжело… Но просто мы с братом так часто слышим о тех событиях, а правды знаем так мало. Хоть это и жутко, но я бы хотел узнать хоть немножко конкретики…       Мустанг опешил. Такой тихий и покладистый Альфонс вдруг заинтересовался страшными событиями ишварской кампании… Его можно было понять — столько в их с Эдом жизнях связано с той войной, людьми, а мальчишек почти всегда водят за нос и не дают никаких зацепок, оставляя в каком-то вакууме. Когда-то они об этом узнают и, пожалуй, чем быстрее все поймут, тем скорее смогут переварить рассказанное и как-то уложить в душе.       Хотя Рою по сей день было так сложно это сделать.       Тебе едва ли стукнуло двадцать, а прятать седину и морщины становится чертовски сложно. Что же говорить о звании палача — оно прилипло намертво, и даже спустя столько лет не отпускает. И не отпустит никогда. Уничтожить столько жизней одним щелчком… Есть ли этому прощение?       Кто-то пережил ишварские битвы молча, выполнял приказы, не возникал, а по завершении просто поехал домой, будто бы не было на руках чужой крови тысяч людей, будто бы не стрелял по беззащитным людям — «погрустили, а завтра забыли», будто бы нормативы в военной академии, которые казались бессмысленными и неважными. Но приказы не всегда правильны, не всегда направлены на достижение блага — это Рой буквально высек в сердце своими же огненными искрами.       Кому-то повезло меньше — даже пережить страшные дни под палящим солнцем, идя на перевес с винтовкой, не вышло. Шальная пуля, удар ножом, лихорадка, заражение — и больше нет товарища, который буквально недавно сидел с тобой в одной засаде, а, быть может, даже учился в той же группе военной академии, что и ты — читал параграфы в стареньких учебниках, учился бросать гранаты и оказывать первую помощь. А теперь лежит в братской могиле или же вообще сожжен, причем не в крематории. Был, а теперь нет. За секунду. Ушел, и больше нет даже какой-то отдаленной знакомой фигуры. Есть только воспоминания об ушедших, в которых они и живы — улыбаются, грустят — просто существуют и дышат. Человека попросту нет и не будет, а ты помнишь, как смеялся с ним в одной казарме или как пытался списать на экзамене. Абсурд.       Пересказывая причины и последствия ишварской кампании, фактически важные моменты, Рой буквально тонул в захлестнувших его мыслях.       Во время боевых действий власть имеют не сражающиеся стороны, а какой-то миг. Секунда. Мгновение решает, как повернется то или иное действо, понесут ли стороны потери или же все мирно разойдутся. Фатальный поворот — и все встало с ног на голову. И бой уж ведется совсем иначе. Или не ведется. Или и не начинался. Бесконечный зигзаг с потерями и новообретениями, с друзьями и врагами. Хаотичная и дикая смесь случая и правильного хода.       И что бы не произошло, как бы не изменилась расстановка сил, ничто не отменит новый рассвет. Пусть для кого-то он окажется холоднее, чем обычно, пусть кто-то вообще не почувствует разницы или вовсе не обратит внимание на игру небесных красок. Что бы ни произошло, солнце будет всходить изо дня в день… Но так сложно заметить подобное, когда дан приказ убивать всех, кого видишь.       Во время рассказа Альфонс, будь бы он простым мальчиком, точно сжался бы в комочек, а по спине бы пробежал холодок. Все, о чем говорил полковник, было на самом деле, это не жуткая книжка или страшилка — это период, выкрашенный черным, который пришлось пережить аместрийской армии. Сам мужчина во время рассказа смотрел практически в одну точку, вновь, хоть и нехотя, прокручивая в голове ужасные картины прошлого, пропитанные ужасом, страхом и пахнущие сгоревшей кожей. Каждый раз было чертовски тяжело поднимать все это на поверхность. Но Альфонс все-таки должен был это знать. Они с братом тоже пережили немало.       — Знаешь, перед тем, как что-то сделать, неважно чем, — разговором, битвой — подумай, разумно ли ты поступаешь. Ошибки порой просто невозможно исправить. Со словами всякое бывает, но действия… Человек только что был — а вот уже скрывается под слоем земли. И ничего ни сделать, ни исправить не получится. А все это останется в твоем сердце, и ладно если только тебя грызть будет — случившееся будет бесконечно вращаться во Вселенной, как и все, что когда-либо в ней происходило. Обидел ли ты друга или же кого-то убил… Звучит, возможно, так глупо, когда сравниваешь войну и рутину, но факт остается фактом. Все пережитое не уйдет, не пройдет мимо и где-то пропадет, а продолжит существовать в этом мире. Повлияет на будущее, не повлияет, а останется все равно. Даже если ты осознал ошибки и огрехи, даже если смог исправить то, что хотел, ничего не пройдет бесследно. И это, к сожалению, не фатализм или теория влияния алхимии — это жизнь. Все действия и слова заполнят всю решетку даже самой короткой жизни, а потом и вернутся туда же, откуда и пришли — к нам. Паршиво, что и у войны, и у мирного времени такая простая и даже абсурдная философия, но понять ее бывает чертовски не просто…       — Полковник, — дверь приоткрылась, и в темноту кабинета заглянула Лиза. — Подойдите, пожалуйста, в архив, необходимо кое-что сверить в смете.       — Хорошо, сейчас буду, — произнес, прерывая рассказ, Рой. — Подождите меня в коридоре. — Мустанг вышел из-за стола и подошел к дивану, на котором сидел Альфонс. — Видишь, и правда абсурдно — вроде бы вновь проводишь рефлексию, переживаешь что-то тяжелое, а в следующую же секунду идешь делать что-то такое, от чего даже смешно становится, ерунду какую-то! — с грустной усмешкой произнес полковник, смотря куда-то сквозь гостя. — Ничего не стоит на месте, все вращается в одной и той же плоскости, возвращается и вновь сменяется… Но бесследно не проходит ничего, все имеет свою цену, пусть и не измеряемую в физической валюте.       Рой прошагал к двери и тихо вышел, а Альфонс так и остался сидеть в темноте, не шевелясь.       — «Все имеет свою цену», — прошептал мальчик, а слова прозвучали эхом в пустом помещении. — И речь не только об алхимии…