Кто ты?

Дождь шел не переставая с самого утра. Но разве есть разница? Разве есть смысл хоть в чем-нибудь, если самого главного — нет... Инга прижалась щекой к стеклу, и оно тут же стало мокрым и с этой стороны. Слезы — привычная часть ее жизни теперь. Когда теряешь кого-то очень близкого, все, что тебе остается — плакать. Инга встряхнула головой и подумала, что пора бы заняться повседневными вечерними делами: они отвлекут, закрутят в бытовой водоворот и выныривать станет не так больно. Проверено. Она хмыкнула, дала сама себе пощечину, приводя в чувство. Звонкий, хлесткий звук заставил встрепенуться, осмотреться. В полутемной комнате было тихо. Уже недели две как очень-очень тихо. Утихли голоса родных и близких, друзей и приятелей. Ушли в никуда полные жалости взгляды и сочувствующие шлепки по плечу. «Ты держись...» Она держалась. Потерять мужа в двадцать три — это, наверное, особенно горько. Хотя кто сказал, что в другом возрасте было бы иначе? Возможно, боль была бы еще острее. Где-то в глубине большой трехкомнатной квартиры тихо скрипнул паркет. — Кто здесь? — Инга встала и торопливо прошла к выключателю: время уже к ночи, а она, как обычно, засиделась у окна. — Не надо света, Инга, — мягко и твердо сказал такой знакомый голос. Вот и галлюцианации подъехали. Не выдержав, Инга сползла по стене, поскуливая, кусая собственную руку. — Не плачь, — сказал тише, — не плачь. Все позади. — Кто ты? — Голос сорвался, она подслеповато прищурилась, вглядываясь в полутьму комнаты. И различила в кресле человеческую фигуру. Его любимое кресло. Он сидел так же, как всегда. Расставив ноги, поставив локоть на подлокотник и подперев голову; другая рука небрежно лежала на коленях. Такой знакомый до мельчайших деталей силуэт. Инге показалось, что воздух начал тоненько звенеть, будто резко испаряется через какую-нибудь микротрещину в ее прочном убежище. — Ты уже поняла, — его поза чуть изменилась, теперь он подался вперед, словно хотел рассмотреть Ингу получше. — Этого не может быть, — выдохнула она. — Я... не верю. — Чему именно ты не веришь, — его голос стал жестким, — своим глазам, ощущениям, слуху? Какое из этих чувств тебя подводит? — Все, — задушенно прошептала Инга и шумно сглотнула. Похоже, она начала успокаиваться. — Так... странно... — Он продолжал этот абсурдный разговор. — Я мог бы соврать. Сказать, что это твое подсознание, шестое чувство и что там говорят в фильмах, когда происходит подобная фигня? Инга вздрогнула. Он никогда бы не сказал «фигня». Манера речи этого человека была совсем иной. Время поверить в потерянного брата-близнеца. — Ты его брат, — сказав это, она испытала облегчение, граничащее с болью: на самом деле эта версия ей нравилась меньше всего. Даже «реалистичная галлюцинация» звучало и то лучше. Ей было все равно, в каком виде с ним говорить. А то, что это — всего лишь брат, снова привело Ингу в уныние. — Нет, — голос звучал твердо, даже властно. — Нет, Инга, ответ неверный. Гость встал с кресла и медленно направился к ней. Инга даже успела рассмотреть детали одежды: черная толстовка с капюшоном, потрепанные джинсы и белые кроссовки. Какая толстовка?! Он никогда не оделся бы так. Приблизившись, он протянул руку и щелкнул выключателем, будто всегда знал, где тот находится. Инга зажмурилась: она не хотела видеть человека перед собой. Это слишком... неправильно. — Посмотри на меня, — снова мягко сказал он. Инга открыла глаза и посмотрела. Посмотрела, впитывая каждую мелочь, каждую деталь. И видела то, чего нельзя было разглядеть в темноте. Неряшливо отросшие волосы, руки в сеточке шрамов, истрепанную одежду и глаза, жесткие и нелюдимые. — Ты не Дима, — заявила она, смело вскинув голову. — Правда? — в его голосе послышался сарказм. — Смотри внимательней, — теперь злость. — Я — Дима, и никак иначе. — Но... как? — Инга опять начала плакать. — Снова вода, — произнес он тихо, — ты совсем не она. Но выбирать не приходится. У нас нет выбора, понимаешь? Инга торопливо кивнула, хотя не поняла ровным счетом ничего: ей просто хотелось слушать его голос. Еще. И еще. Она чувствовала, что это все закончится. Ну не может же не закончится, верно? И он уйдет. И голоса этого она больше не услышит. — Ее больше нет, — сказал он, подавая ей руку. — Моей Инги больше нет. — Теперь его голос чуть дрогнул, смазался, дыхание прервалось. — Пошли чай пить, — произнес он вдруг, — я многое должен тебе рассказать. Инга приняла его руку, ощущая такое знакомое тепло пальцев; у этого Димки рука жестче: шершавая, будто сбитая чем-то до мозолей. У ее Димки ладони были горячие, твердые, музыкальные. Как он играл... На кухне в полной тишине, кутаясь в цветной шерстяной шарф, Инга на автомате принялась готовить чай. И пока чайник вскипал, помаргивая красным огоньком, уселась напротив гостя. Он смотрел ей в глаза. И Инга поняла. Все поняла. Каким бы он ни был — чужак, пришедший на ее кухню, — это все равно он. Ее Димка. И раз он пришел, то все будет хорошо. Дождь за окном постепенно сходил на нет, Инга сновала между кухонными шкафчиками, разыскивая упаковку с чаем, и знала одно: нет счастливей человека, которому снова вернули то, что он потерял. Надежду.