Цветы в салоне авто

Иннокентий — Иннок — тонкий высоченный мальчишка-швабра с выбеленными до сероватого пепла волосами. Ему 21, но ему не продают курево в магазинах без паспорта. Хорошо, что он не курит. Иннок живет отдельно от родителей. Сбежал тут же, как отметил совершеннолетие. Уехал в другой город. Родители побесились и плюнули. Но Иннок соврет, если скажет, что скучает. У него есть машина и маленькая съемная квартира: он копит с 12, а старенький форд подарил дедушка. А летом он торгует цветами. И клубникой. Возит людей. Товар. Проводит экскурсии. Иннокентий мечтал о будущем. Иннок соврет, если скажет, что не умеет мечтать. Он отращивает волосы — кудрявое пепельное каре — и прячет под браслетами шрамы на запястьях. Он никогда не пытался покончить с собой. Только селфхарм: порез, потом перевязку и обрабатывать ежедневно. Но кожа загорает от солнца нового города. Белесые шрамы слишком яркие. Смотреть на них почти больно. Иннок — сотни черных воронов в облезающей макушке и ресницах. Он же — и древняя старость в прозрачных глазах, детская вера в чудо и «своя душа — потемки». Он продолжает резать себе руки. Иннок перетаскивает ящики с фиалками по два и с гортензиями — по одному. Соседка греет косточки на солнышке, сидя на лавочке у подъезда, а когда Иннок начинает таскать ящики, она придерживает дверь. — Спасибо, теть Лена, — улыбается Иннок, а женщина добродушно улыбается и зовет его Кешей. Вечером Кеша зайдет на чай и заодно поможет прибить полку. А теть Лена опять будет вздыхать на его тонкую кожу и тощие ребра. Набрать жирок, шутит Кеша, не может после того, как бешенно рос подростком. Швабра, смеется он. Иннок возвращается домой после восьми. Кеша остается за чашкой чая в кухне, Иннокентий — в спрятанных глубоко в шкаф фотографиях. Иннок засыпает и пропадает навечно — до следующего утра. Во сне он — Инн, Эрио и Питер Пэн. Во сне он умеет летать и вовремя вытаскивать яичницу с плиты. Во сне он влюблен до безумия в небо и брусчатку под подошвой кроссовок. Где-то глубоко внутри он знает, что покончит с жизнью именно так — полетом. Инноку бы влюбиться в человека, отдаться кому-нибудь со всей страстью вечного одиночества. Иннок шлет к чертям эти мысли, ничего хорошего от отношений не ожидая. Он просто плыл по течению. И нельзя сказать, что после появления Влада что-то изменилось. Просто сейчас у Инни светятся счастьем глаза и ему немного страшно выходить из дома по вечерам и вообще. Влад ворвался в привычные будни, переехав однажды пару ящиков иннокентьевских гортензий. Нахамил, надерзил так, что Иннок сам себя виноватым почувствовал и сбежал быстрей. А потом Влад стал его преследовать. Сталкерить по-черному, ждать у подъезда и пугать вечерами. Иннок… Инни — теперь Инни — скалился в ответ, пугал ножом-бабочкой и один единственный раз позволил себя зажать, облапать и поцеловать. Но он тогда не мог сопротивляться — устал как собака, не жравши и не спавши несколько дней, еле дополз по стеночке до квартиры, а на пороге — этот. Иннок обычно обещает с лестницы спустить, а тут… Его вжали в дверь, заласкали, зацеловали до темных кругов под веками и попытались раздеть. Но Инни позорно свалился в обморок. Очнулся в одежде, в своей кровати на следующее утро. На тумбочке — апельсиновый сок, с кухни кто-то подпевает треку по радио. Инни расстроенно спрятался под одеялом. Ненадолго, конечно. После этого Иннокентий грубо выгнал непрошенного гостя. Было мерзко от самого себя, страшно и слегка искрило в груди. Иннок чувствовал, что приближается что-то. Но молчал. Инни начал сдаваться. Влад был опасным, настойчивым, сильным, нежным, внимательным… Иннок не знает, что его останавливает от того, чтобы согласиться на свидание. Влад, он… идеальный, восхитительный, острый, как черный кофе с перцем! Иннок очарован был. Что еще ему надо? Что еще мальчишке в 21 год надо? Инни готов был сдаться. Вот только… Влад приставал не долго. Вскоре он пропал, а Инноку оставалось лишь склеивать треснувшее сердце. Он ведь успел влюбиться, привязаться со всей силой вечного одиночества. Я устал за тобой бегать, сказали глаза Влада в последний раз, когда они виделись. Мне надоело это, сказали они. Иннока душит одиночество и обида. Инни хуже — он воет от тоски где-то глубоко внутри, рыдает навзрыд, жалея упущенную возможность не быть одному. Иннокентий со вздохом говорит, что предупреждал. Иннок продолжает работать, жить как-то, пока не приходит этот чертов заказ. Как таксиста его нанимали не часто — все же он не был зарегистрирован ни в одном агентстве. Но тут — позвонили, долго сбивали цену и в итоге согласились — от аэропорта до дома в элитном районе, застроенном частниками. Иннок, видимо, все еще плохо работал головой из-за исчезновения Влада, и он не заподозрил опасности. Когда они остановились у высокого забора, Иннок ждет, что мужчина расплатится и выйдет. Но сзади не протягивают, как обычно, смятые, липкие купюры и даже не поспешно хлопают дверью, сбегая. Он хочет обернуться, но его внезапно хватают за волосы и притягивают к спинке сиденья, зажимая рот и нос вонючим платком. Мужчина говорит что-то, но Иннок успевает сделать вдох, а через десяток мутных, как болотная вода, секунд — потерять сознание. *** Больно было, больно. Инни всхлипывал, прятался где-то глубоко внутри. Снаружи язвил и скалил зубы, скрывая разбитое сердце, Иннок. Его поймали, как в дерьмовых американских сериалах, затащили в подвал и связали. Влад спокойно ходил вокруг, поправляя ремни на запястьях и лодыжках, готовя какие-то страшные плети, ремни и игрушки и — то, чего Иннок боялся больше всего — дергая пленника за волосы, накрученные на руку. «Шлюха, — шипел внутренний голос, — отрастил хвостище, как шлюха подзаборная. Только за волосы тебя по постели таскать!» Собственный разум убивал насмерть, душил змеиными кольцами, опуская до самого дна. «Продажная, грязная шлюха! Кто тебя полюбить может?» — Что, поумерил свою гордость, Инни? — почти ласково мурлычет Влад. Приобнимает за голый торс, жарко тычется носом в висок, в волосы: — Будешь еще… сопротивляться? Иннок ломается с хрустом, с всхлипом, с тысячами птиц, вылетевших изо рта вместе с сотыми криками через неделю заточения. Вместе с кровью и копотью, которая осталась от сожженного сердца. Под пальцами горит воздух и слезы — по разбитым щекам. Инни мертв уже три дня — после того, как Влад решил поэкспериментировать с асфиксией. Иннокентий где-то настолько глубоко, что вряд ли когда-нибудь появиться. До этого момента Иннок скалил зубы и копил внутри ненависть. А потом будто выгорел — ничего не осталось. Влад пугается пустого взгляда и отпускает его. К чему ему сломанные игрушки. — Я больше не люблю тебя. — шепчет Иннок, стоя на пороге дома Влада под проливным дождем. — Я не люблю тебя больше. В глазах Влада, он видит ужас, разочарование и сожаление. И в тот же миг чувствует себя живым. Иннокентий зыбкой тенью, но появляется: «Он никогда не нравился мне!» Ложь, конечно. Еще как нравился. Еще как нравился! Еще как любил. Иннок доходит до дома, запирается на все замки, заваривает травяной чай с лавандой, закрывает глаза и уплывает в розовоокий океан. А на следующий день, когда на пороге он видит Влада с букетом цветов, мешком подарков и ворохом пылких извинений, вперед других выходит полупрозрачный Инни и берет тонкой рукой букет белоснежных лилий — знак искренности намерений и нежной любви.