Сто раз

Когда он услышал, что Мукуро, которого вытащили из тюрьмы уже как неделю, привезут ночью, то испытал что-то похожее на смутную мальчишескую радость. Нечто подобное чувствуешь, когда несешься на велосипеде с крутого холма: в ушах шумит ветер, а в груди веет холодком предвкушения. Еще Кёя успел подумать: «Наконец-то убью». Но радость, если это вообще была радость, получилась слишком уж смазанной. Он убивал его уже сто раз — чаще всего во сне, как иллюзию — реже. Каждый раз по-разному, пока не перепробовал все способы и не начал повторяться. Менялись только детали. Однажды он сбросил Мукуро с балкона (и тогда выяснилось, что иллюзионисты, даже настолько сильные, уязвимы), но такая смерть ему не понравилась. Иной раз Кёя его душил. Или сжимал голые руки вокруг тонкой шеи, или давил тонфа, пока судорожно бьющееся под ним тело случайного медиума не стихало навсегда, или использовал свой ремень, или… Способы и декорации всегда были разными. Неизменным оставался только смех. Сколько бы раз Кёя ни убивал Мукуро — тот смеялся. И в рассыпчатый, переливающийся оглушительным числом пестрых эмоций смех неожиданным, совершенно нелепым элементом вплеталось его собственное короткое имя. Кёя всегда пытался прислушаться, поймать второй раз — безуспешно. Мукуро исчезал раньше, чем удавалось снова хоть что-то расслышать. Два раза смерть врага принесла облегчение. Девяносто восемь раз после боя во сне или наяву Кёя чувствовал себя злым и неудовлетворенным. Словно его поманили, пообещали самую замечательную на свете игрушку и отобрали, едва подарив. Где-то внутри зрело болезненное любопытство, очень похожее на злобу. После семидесятого раза он убивал Мукуро только ради того, чтобы услышать, распознать сквозь шумное дыхание и грохот чужого сердца звук собственного имени. И всякий раз иллюзия таяла быстрее, чем он успевал. Его привезли глубоко за полночь, когда Кёи не было на базе. В темноте его вдруг потянуло сесть на байк и укатить прочь. Удачно вмешался малыш, учивший босса всех этих травоядных, и попросил поговорить с главарем мелкой, но наглой семьи. — Я не веду диалогов, — напомнил Кёя. — На этот раз нужны твои методы, — усмехнулся малыш. Вернулся Кёя в хорошем расположении духа и ближе к рассвету. Мукуро в это время уже спал. Вот этого знать он точно не хотел — что Мукуро спит. Как спит — тоже не хотел. Но никто его не спрашивал, а выбор, как однажды сказали во сне, оказался иллюзией. Мукуро спал на диване в общей гостиной, застав Кёю врасплох высунувшейся из-под пледа нежно-розовой пяткой. Кёя застыл на месте, забыв, как и зачем вообще здесь оказался. Уставился на диван так, будто там лежал пришелец, и нога на подлокотнике была вовсе не ногой, а десятком его щупалец. А может, и того хуже. С большим усилием он сбросил оцепенение и подошел ближе: просто чтобы удостовериться. Внутри что-то шевельнулось. Возможно, ненависть. Но убивать спящего было не в его принципах, даже если спящий — Рокудо Мукуро. Столько времени Кёя воображал первую встречу — ядовитые насмешки, надменные ухмылки, гнусные комментарии, а еще кровь, много крови, — а она оказалась… такой. Разочарование заметно запаздывало, и Кёе надоело просто ждать — он склонился поближе. Мукуро спал тихо, свесив с дивана руку. Кривляющееся лицо застыло в убаюкивающем спокойствии. С постыдным интересом Кёя подумал, что у Мукуро кожа не такая бледная, как он рисовал своим иллюзиям; что на щеках и носу она светлее и будто прозрачней; что ресницы на самом деле длинные и густые и чуть-чуть изгибаются вверх; что под левым ухом темно-коричневая точка, которую он не замечал раньше. Родинка. Пока он думал, Мукуро завозился, и по спине Кёи пробежался холодок. В следующую секунду не произошло ничего — только нога с задравшейся штаниной высунулась из-под пледа чуть дальше. Постояв так еще с минуту, Кёя обошел диван и собирался уже уйти. Взгляд снова упал на босую, беззащитную ногу. Кёя задержался на мгновение: ощущение, что он летит с холма на велосипеде, накрыло с новой силой. «Проснется», — подумал он и невесомо тронул мягкую и теплую пятку, тут же скрыв следы преступления краем пледа. Мукуро уронил голову на грудь, но не проснулся до самого утра. Потом они встретились уже на кухне, и хотя Мукуро еле стоял, он уже стоял после этой своей банки. В остальном всё было похоже на сны, и даже ненависть вернулась. Или это было любопытство? Завидев Мукуро у раковины, Кёя почему-то допустил, что тот сейчас рассмеется так же, как и во снах, а потом хрипло его позовет. Но Мукуро молчал и неторопливо мыл чашку под журчащей водой, на фоне которой даже дверца холодильника хлопнула едва слышно. Присутствие кого бы то ни было его не волновало. Пока Кёя разворачивал коробку с замороженной запеканкой, тыкал на кнопки микроволновки и прислушивался к гуденью, Мукуро пялился в одну точку над краном. За это время можно было начистить кружку до блеска и перемыть посуду после ужина всех хранителей. Неожиданно микроволновка запищала. — А, Кёя, — разлепив блестящие от кофе губы, произнес наконец Мукуро, словно его только что разбудили. Кёя повернул голову, осознал, что они стоят слишком близко. Заметил, что не только родинка под ухом никуда не исчезла, но нашлась еще одна: на левом веке. — Убьешь меня в следующий вторник, ладно? — беззаботно продолжил Мукуро. Сходство с прошлыми встречами и снами отступило, и вместе с ним отступила ненависть. — А что так? — спросил Кёя, не чтобы что-то спросить, а потому что знакомое любопытство заскреблось между ребер и пнуло в печень. Мукуро выключил воду и поставил на край раковины темно-синюю чашку с милой совой. Стряхнул с рук капли. Опустил рукава черного кителя и глубоким после долгого молчания голосом ответил: — Этот ваш боксер с солнечным пламенем не разрешает мне сейчас пользоваться моим, а Савада отобрал кольцо и трезубец. Моя милая Хром ему помогает… а так как ты с ними… «Я не с ними», — на волне нахлынувшего раздражения хотел возразить Кёя. И вдруг понял: они разговаривали спокойно и легко, будто не было никогда никакой ненависти. — Договорились, — ответил Кёя. В прищуренном алом глазу Мукуро тускло замерцал иероглиф с числом шесть. Кёя забрал завтрак, отстраненно подумав, что не будет покупать в свой уединенный закуток холодильник, как собирался месяц назад. И еще подумал: если Мукуро убивать теперь, может быть, он даже не исчезнет. Тогда получится расслышать. А если не убивать, если придумать что-нибудь ещё — он уже знал что, — точно получится. Детская радость от езды на велосипеде отозвалась новой волной, поддерживая принятое решение.