Мы всё испортили

Бултыхнув стаканом в последний раз, Гарри отставляет его и откидывается на кожаный диванчик. Остатки виски в широком стакане магнитом притягивают взгляд, но что бы подумал Найл, увидев его в таком виде? Снова. Если бы он ещё пришел, но Хоран не приходит, словно Гарри его не звал. Они всё испортили. Они всё совсем испортили. Гарри уже думает просить счет, чтобы напиться дома, где никто не пялится на его жалкие попытки забыться, но дверь в кафешку распахивается, и внутрь врывается счастливый, взъерошенный вихрь. Волосы непривычно темные, в руках ужасные бумажные пакеты с покупками, и он так сияет, что больно смотреть. Они с Найлом никогда не покупали еду вместе, только на вынос, чтобы никто не видел, чтобы никто не знал. Долю секунды Найл ищет его взглядом, словно Гарри пригласил его не в убогую забегаловку, а в Королевский лабиринт, после чего устремляется к нему и садится напротив. Сердце Гарри болезненно сжимается, а потом начинает биться быстрее. Он никак не может привыкнуть к отсутствию приветственного поцелуя. В губы, в макушку, куда угодно. Пакеты Найла расползаются по кожаной поверхности дивана, как несносные котята, и Хорану приходится толкать их рукой, чтобы вернуть равновесие. Он запыхавшийся — сразу видно, бежал со всех ног. – Привет, Гарри, – с усталой улыбкой говорит Найл, стягивая с шеи шарф, чтобы перевести дыхание. – Прости, что задержался. Долго ждал? – Всего каких-то полчаса, плюс-минус десять минут. Я даже соскучиться не успел, – тянет Гарри, пристально рассматривая Найла. Хоран выглядит намного лучше. Его глаза знакомо горят, совсем как раньше, и он невольно улыбается, даже когда говорит. Это и радует, это и приносит страшную, невыносимую боль. Он тянется к телефону, и его улыбка становится шире. В голубых глазах мерцают знакомые звездочки. Гарри завороженно смотрит, как Найл печатает что-то с легкой улыбкой и оставляет телефон на столе. На экране их с Шоном фотография. А ведь совсем недавно там был он, Гарри Стайлс. Обнимал Найла за плечи, щекотал кончиком носа за ухом. На заднем плане большое зеркало — Хоран заглянул за кулисы его шоу, когда все ушли, и они долго целовались, пока Найл не захотел фотографию. Чтобы не скучать так сильно в туре. Подходит расторопный официант, и Найл вежливо просит кофе. Часть его тепла мгновенно плещется на доходягу, и парень улыбается в ответ. Гарри хмурится — Найл не взял даже пирожное. Значит, не собирается задерживаться. Чувствуя прилив гнева и тоски, Стайлс требует еще виски. Плевать, начать напиваться можно и здесь. – Спешишь к своему щенку? – вырывается у него, хотя он весь вечер умолял себя не открывать свой рот хоть сегодня. – Ты поэтому опоздал? – Я бы попросил никогда не звать так Шона, – с холодком в голосе говорит Найл. Несколько месяцев назад Гарри и думать не смел, что его возлюбленный посмотрит на него с такой... неприязнью? Отчуждением? Без привычного тепла. – Шон такой милый, он не может о себе нормально заботиться, – тем не менее делится Найл, и его голос снова теплеет. – Мне нужно присматривать за ним, иначе он забудет поесть. Я купил продукты, и мы будем готовить ужин. «Раньше ты со мной готовил ужин», – с раздражением думает Гарри. Он пытается не думать об этом, но в его голове Найл и этот сопляк. Целуются друг с другом на кухне, кормят друг друга с рук. И если вдруг этот поганец порежется во время чистки овощей... Найл засунет его палец в рот, а потом поцелует в самый кончик. У Гарри дрожит рука, и он гладит малозаметный шрам на подушечке указательного пальца большим. Это только его воспоминание. Только его. Перед Хораном опускают кофе, и он с благодарностью кивает расторопному парнишке. Гарри велит себе молчать, но стоит только официанту поставить перед ним виски и исчезнуть, как его рот раскрывается. – Так ему не парень нужен, а няня, – замечает Гарри насмешливо. Найл многозначительно закатывает глаза. – Вот тебе чего не хватало в наших отношениях? – допытывается Гарри и делает щедрый глоток виски. – Хотелось вытирать кому-то слюнки? Завел бы тогда вообще пятнадцатилетку, зачем же так мелочиться... – Ты позвал меня, чтобы оскорблять? – спрашивает Найл. Он не притрагивается к кофе, но внимательно смотрит, как Стайлс хлещет виски. – Нет, – Гарри толкает рукой стакан. Несколько капель щедро падают на стол, и Хоран еле заметно морщится. – Я позвал тебя выпить. Глядя на родное лицо, которое только из жалости не перекошено от отвращения, Гарри хочется напиться еще сильнее. В его доме занавешены все зеркала, потому что каждый раз, видя себя пьяного, он думает о том, что сказал бы Найл. И вот он сделал хуже — пригласил Найла и напился прямо перед ним. По крайней мере, официант успел убрать предыдущие стаканы. – Ты опять? – спрашивает Найл, и его рука снова тянется к телефону. Сообщений нет, и он в который раз смотрит на Гарри. – Может, перестанешь? – А как насчет того, чтобы перестать каждые пять минут проверять телефон? – резко переспрашивает Гарри. – Боишься, что твой малыш играет со спичками? – выплевывает он и залпом допивает остатки. Его тошнит от себя и от того, что он говорит, а зависть только разгорается сильнее. – Господи, когда ты таким стал? – говорит Найл, и Гарри, кажется, почти слышит слезы в его голосе. Что бы Найл ни имел в виду, Гарри мерещится, будто Хоран говорит: «Как я мог тратить время на такого, как ты?» — и от этих мыслей ему хочется перевернуть стол, разгромить всё кафе, а лучше самого себя за то, что он всё испортил. Не они. – Вскоре после расставания, – приторно отвечает Гарри, и его пьяный язык стукается о зубы каждый раз, когда он начинает говорить. – Еще раз возьмешь телефон, и я вышвырну его, – грубо произносит Стайлс. – Прости, я не могу не проверять телефон, потому что Шон волнуется, когда я ему долго не отвечаю. Гарри снова откидывается назад и закрывает глаза. Ему хочется сделать вид, будто всё нормально. Никакого Шона нет, только они вдвоем, всё еще вместе, всё еще любят друг друга. Он почти не пьян, разве что от счастья, но в груди болит так сильно, что сосредоточиться никак не получается. – Ты можешь хоть на минуту притвориться, что у нас все, как раньше? – спрашивает Гарри, наконец, взглянув на Найла. Чашка с кофе опускается обратно на стол. Пальцы Найла дрожат, как они дрожали в тот день, когда они наговорили друг другу так много, что не стоило даже вспоминать. Но Стайлс до сих пор слышит каждое свое обвинение, брошенное прямо в это милое, перекошенное от боли лицо, когда закрывает глаза. «Ты инфантильный, ты самовлюбленный, ты меня никогда не любил!» — кажется, тогда Стайлс швырнул в стену одну из своих статуэток. Может, это была награда Найла. Они никогда больше об этом не говорили. – Нет, не могу, – отвечает Найл, и его голос звучит непривычно грубо, хотя он не пытается его как-то задеть. – Мы всё испортили, Гарри. Всё испортили, – с болью в голосе произносит Хоран. – И теперь будет так и никак иначе. И я прошу тебя, двигайся дальше, черт возьми. Мне больно смотреть на тебя. – Тебе плевать, – Гарри снова закрывает глаза. От алкоголя его тело чуть-чуть трясет. – Ты опоздал на сорок минут, Найл, – Стайлс слышит в своем голосе слезы, и ему даже не стыдно, но он все равно проглатывает ком, подступивший к горлу. – Ты никогда так не опаздывал, когда любил меня. Найл тяжело вздыхает. Если бы он был злым, то сказал бы: «Значит, когда-то я тебя всё-таки любил. Потому что, по твоим словам, такого никогда не было». Но Хоран не такой, он никогда ему такое не скажет. Даже если в тот вечер именно его награда ударилась о стену и разбилась. – Не нужно думать, что для тебя нет места в моем сердце, – говорит Найл. Стайлс демонстративно фыркает. – Мы столько времени были вместе, разве бы я смог забыть о таком? Каждый день в этой группе с тобой, каждый день без группы, но всё равно с тобой, я ведь жил каждым мгновением нашей близости, – заверяет Хоран, но Гарри слышит лишь то, что это всё в прошлом, и ему невыносимо. – Мы всё испортили, и прости, что я позволил этому случиться. Но Гарри, черт возьми, Шон — кто-то просто невероятный. И я люблю его, Гарри, я люблю его так сильно, – добавляет Найл. – Всем сердцем. Неужели ты за меня не рад? На губах Стайлса только горькая усмешка. Не над Найлом, над собой. Хоран всё еще делится с ним, будто доверяет. Может, и доверяет на самом деле. Теперь он не знает о Найле всё-всё-всё, как это было раньше. И, даже если им придется пересечься по работе, вряд ли узнает. Найл будет рад ему. Обнимет. А потом позвонит его сопляк, и Найл сорвется с места, побежит к нему, и его сердце будет порхать, как радостная бабочка. Бабочка, которая порхала раньше только для него одного, теперь останется лишь воспоминанием на коже. – Иди к нему, – говорит Гарри, наконец. – Он тебя ждет. Нет, правда, иди, – добавляет Стайлс, замечая, что Хоран начинает хмуриться. – Передавай Шону привет, – миролюбиво добавляет он. – Я рад, что ты хотя бы теперь счастлив. Найл замирает буквально на долю секунды. Он верит, безоговорочно верит ему, как и всегда, поэтому смотрит с такой благодарностью и знакомой нежностью. Внутри Гарри высыхает океан, горит лес, трескается земля, стонут дикие животные, загнанные охотниками в угол. – Береги себя, Гарри, – Найл встает из-за стола, ловко подхватывает покупки, но все-таки успевает провести рукой по отросшим кудрям, и от этого мимолетного касания умирает уже сам Гарри. Ему хочется уцепиться за эту руку, притянуть её к своим губам, но он сдерживается, хотя это стоит ему больших трудов. – Пока! Стайлс машет рукой ему вслед, смотрит, как ирландец лавирует между столами и посетителями, пытаясь не выронить покупки для своего возлюбленного, и не верит, что можно жить, потеряв такое чудо. Они всё испортили. Абсолютно всё. – Прощай, – шепчет Гарри, когда дверь за Найлом закрывается.