R.I.P.

Пролог …И был разделён мир на юдоль живых и юдоль мёртвых. И пройдя свой путь в юдоли живых, спускались души в юдоль мёртвых, где Белая Хозяйка судила их, и давала им отдохновение от великого круговорота жизни и смерти. Но четверо из свиты Великой Богини возмутились – ибо считали они, что не должно быть смерти, должна быть лишь вечная жизнь, и считали они Белую Хозяйку врагом… Ирра зевнул и вздохнул. Легенда об исходе четырёх и преобразовании мира мёртвых была одной из самых старых и самых неправдоподобных. Прав был декан, незачем было ему выбирать эту тему для диплома. Но нет, гордость взыграла, захотелось вытянуть самую задохлую и бесперспективную тему, и сделать из неё конфетку… ну, вот и делай, умник! Ирра взял яблоко, надкусил, и начала читать дальше. …Тогда хозяин ветра и облаков держал речь перед Великой Богиней, испрашивая разрешения, чтобы спуститься в юдоль мёртвых и сразиться с его госпожой, а потом вывести на свет души умерших, вернув им радость жизни. Его поддержали хозяин молний и огня, хозяин земли и скал и хозяин волн и морской пучины. Но Великая Богиня отказала им в просьбе… Что хорошо в более древних вариантах мифа – они короче. Передали суть – и хорошо, безо всяких наведённых красивостей. Это не через современные изложения продираться, где одних описаний на полстраницы, и почти все они выдуманы автором на ходу. Впрочем, что длинный вариант, что короткий, ничего нового всё равно нет. А чего, собственно, он ждал?! …Но четверо не смогли смириться с тем, что казалось им несправедливым, и, несмотря на гнев Великой Богини, отправились они на бой с Белой Хозяйкой. И жизнь спустилась в юдоль смерти, и души умерших вышли из-за врат, из-за которых никто до того не возвращался. Но они оставались лишь тенями, и не могли вновь ожить. Таковы законы Жизни и Смерти… Странно это вообще. Это даже самые сопливые новички в магии знают – нельзя сделать мёртвого живым. Невозможно. Люди усвоили это не сразу, но усвоили же, а тут говорится, будто тонкие сущности высокого порядка об основах мироздания не знают. Дичь какая… Ирра почесал в затылке и ещё раз откусил от яблока, размышляя. Наверное, это были всё-таки не боги. Жрецы какие-нибудь. В древности законов магии ещё не вывели, вот и любили устроить что-нибудь этакое… запрещённое сейчас. Да и в «Очерках о древних мифах» Халмея Знасского что-то такое было. Надо перечитать потом. …Тогда Великая Богиня закрыла вход в юдоль смерти, и повесила на него замок, который не сломать было ни зверю, ни человеку, ни богу, ни дракону, ни какой другой живой или неживой или мёртвой твари. А для стенающих душ приказала своему младшему брату, хозяину Тьмы и Сна, создать новую юдоль смерти, и воцариться в ней… Да, видимо, поэтому до сих пор и нельзя спать без амулета – можно не проснуться. Полетит душа за сном, и случайно угодит в юдоль смерти. Хотя, конечно, экстремалы всегда есть. Говорят, мол, так сны ярче снятся. Идиоты. Ирра отложил свиток и вздохнул. Действительно, ничего интересного из этого выжать, скорее всего, не удастся. Будет шаблонная и скучная дипломная работа. При его блестящей учёбе предыдущие семь лет это было немного обидно, но… но, в общем, на последующую карьеру повлияет вряд ли, а что самолюбие теперь ноет – так сам виноват. Предлагал же декан интересные темы. «Ладно, всё это ерунда, - сказал самому себе Ирра и начал собирать пергаменты – приближалось время закрытия библиотеки. – Переживу. А к Запертым Вратам надо будет съездить. Ничего интересного там, конечно, не найдётся, там уж давно всё облазили вдоль и попрек, но зато там тепло и море. Тоже хорошо» 1. Сначала было страшно. Страшно, холодно и противно пахло, а папка не походил сам на себя. Цилла съежилась в маленький комок, цепляясь за его одежду. Лучше бы она осталась дома, с мамкой... но там противная Селина опять будет ныть, и все будут ругаться из-за дурацкой ленты, которых и так полно. Поэтому она и пошла с папкой – он никогда не кричал на неё, носил на руках и покупал сладкие конфеты. Правда, сейчас у него конфет не было, а вместо кислого и знакомого запаха пива тянуло какой-то тухлятиной, как от мяса, которое кидали собакам. - Мне холодно, - проныла Цилла и дёрнула папку за одежду. – И от тебя воняет. Хочу домой! Поехали обратно! - Скоро приедем, - глухо ответил он и погладил Циллу по голове холодной рукой, как будто что-то стирая с её волос. Раньше папкины руки всегда были тяжёлыми и горячими, и это было приятно. Неожиданное ледяное прикосновение заставило Циллу вздрогнуть, но не было страшным или противным. Она замолчала, прижимаясь щекой к папкиной груди и качаясь в такт неровной поступи хромой кобылы. Чем дальше они ехали, тем спокойнее становилось Цилле. Холод и вонь ушли. Вообще, всё ушло, не осталось ничего. Даже прикосновение папкиной одежды расплылось, словно жёсткая ткань превратилась в туман, осталось только воспоминание об ощущении на пальцах. Даже глухой, но отчётливый цокот подковы по сыпучему щебню растворился, лишь эхо звука сохранялось в глубине памяти. Цилла не знала, сколько они едут, ей стало всё равно. Ей было слишком спокойно, чтобы задаваться вопросами или чего-нибудь хотеть. Она отдыхала от обид, неудобства, злости, неприятия, нелюбви, любви, радости, движения и всего прочего груза, который так или иначе даёт жизнь. Цилла не уловила, когда что-то изменилось, потому что уже забыла, что изменения вообще могут быть. Она просто открыла глаза и поняла, что рядом есть что-то, чего она не чувствовала там раньше. - Мы приехали, детка, - раздался тихий, почти неслышимый папкин голос, больше похожий на шорох праха на безлюдном пустыре. Цилла смутно помнила, что раньше он был другим, громким и зычным, но это не вызывало в ней никаких чувств, а шелестящий шёпот казался единственно правильным здесь и сейчас. Папка осторожно снял её со спины кобылы и повёл куда-то вперёд, через поле, или через лес, или через невидимые улицы разрушенного города, или просто сквозь туман, в котором ничего не было. Шаг, ещё несколько шагов, число которых не имело значение, а потом они вошли в большой круглый зал с витыми серыми колоннами, в центре которого на большом троне сидела королева, неподвижная и ослепительно белая. Цилла никогда не любила королев в сказках – она всегда невольно представляла на их месте Селину с её золотистыми волосами, голубыми глазами и вечным недовольством из-за своих шёлковых лент и красивых платьев. Но Белая Королева была совсем другой, и Цилла бросилась к ней, так же, как когда-то безмерно давно бросалась навстречу мамке, до тех пор пока не поняла, что та лишь злится в ответ. Белоснежная ткань королевского покрова была невесомо-мягкой на ощупь и походила бы на хлопья снега, если бы снег мог быть нехолодным. Лёгкая рука едва заметно легла на волосы Циллы, как будто накрывая нежным пологом. - Здравствуй, милое дитя, - не то прошептала, не то пропела Белая Королева. – Добро пожаловать домой из плена жизни. Цилла кивнула, не отрывая лица от её одежд. Потревоженное было спокойствие снова разливалось в ней, хотя на этот раз не стирало память о том, что было, когда она жила. - Я думала, умирать это плохо, а жить хорошо. Мамка снова соврала, – пожаловалась… или нет, скорее просто сказала она Белой Королеве. Без обиды, злости, упрёка или радости. В зале с витыми серыми колоннами и высоким троном не было места ни для этих чувств, ни для чувств вообще. - Она просто ошиблась, - ответила Белая Королева, едва заметно поглаживая Циллу по голове. – Жизнь и смерть есть и пребудут всегда. Но они должны находиться на своих местах. Просто в моём мире не должно быть жизни, поэтому она так тяжела для тех, кто попал в её плен. Впрочем, ты уже вернулась обратно, так что тебе больше не о чём горевать. Цилла улыбнулась и наконец посмотрела в лицо Белой Королевы. Наверное, та была красива. Или, может быть, наоборот непередаваемо уродлива, но определить это точно оказалось бы ни под силу никому. И в любом случае лицо с чёткими чертами завораживало, а в бездонной синеве глаз невозможно было не утонуть. Неуловимое прикосновение к подбородку и едва заметный толчок заставили Циллу выпасть из безбрежно синей пустоты, в которую она упала, почти потеряв себя. - Не стоит, дочь моя, - покачала головой Белая Королева. – Пока не стоит. Цилла попыталась снова поймать её взгляд, но между ними словно опустилась тонкая непрозрачная фата. Поэтому она снова опустила голову на колени Белой Королевы и закрыла глаза. Пожалуй, ей нравилось быть мёртвой, если ей вообще могло что-то нравиться или не нравиться в этом состоянии. Они молчали и дышали покоем, а потом Белая Королева осторожно приподняла Циллу и спросила: - Милое дитя, согласишься ли ты помочь мне избавить мой мир от взваленного на него бремени жития? - Конечно. Цилла была мёртвой, и не могла отказать Белой Королеве в её просьбе. 2. Никогда раньше Зоя не думала, что жизнь – настолько паршивая штука. Нет, она прекрасно помнила боль от чужого обмана, мучения от собственной некрасивости, отчаяние от бестолковых попыток стать наконец сколько-нибудь значимой фигурой, унижение от проигрыша мужчинам. Последнее, кажется, было самым отвратительным. Но при всём этом жизнь никогда раньше не была настолько паршивой штукой – тяжёлой, липкой, наваливающейся на голову и спину грузом неумерших чувств и переживаний, которые, казалось, должны были навсегда исчезнуть в зале с витыми серыми колоннами и большим троном. Зоя скрипнула зубами, вспоминая этот зал и неотразимую синеглазую женщину в ослепительно-снежных одеждах. - Я хотела бы, чтобы ты вернулась к живым, моя стражница, - говорила Белая Королева, и Зоя смутно вспоминала, что это должно вызывать ощущение, которое называют «неприятно». - Я не могу сделать этого сама, пока жива кровь Четверых, а значит не смогу исцелить наш мир от жизни, - продолжала Белая Королева, и Зое мнилось, что живой испытал бы в этот момент гнев. - Поэтому их потомки должны умереть, - шептала Белая Королева, и Зоя полагала, что раньше она испытала бы страх. - Но это необходимо подготовить, ведь их сила достаточно велика. Поэтому тебе придётся вернуться к живым, моя стражница, - закончила Белая Королева, и Зоя кивнула, потому что она была мертва и не могла отказать изначальной хозяйке их искажённого мира. - Я дам тебе спутника. Так будет проще, - пообещала Белая Королева, указав на Арамону, который до этого стоял безмолвной тенью у самого начала ряда колонн, и Зоя решила, что, будь она жива, обязательно попробовала бы добиться этого мужчины - последний шанс обзавестись хоть какой-нибудь личной жизнью. Тогда она не знала, что возвращение будет настолько тяжким… а даже если бы и знала, то это ничего бы не изменило, потому что память о том, что такое мука совсем не то, что переживание муки, когда свет, запахи, ощущения и эмоции наваливаются, окутывают, скребутся по телу и душе, не давая покоя и причиняя боль. Незнакомую, никогда раньше не испытываемую боль, которая теперь была чуждой, словно какой-то внешней, ненужной и от того ещё больше непереносимой. - К этому привыкнешь, - сказал Арамона. Зоя кивнула, вспомнила свои мысли о нём, и в следующий момент мысли ожили, в неё вцепилось острое раздирающее желание завладеть им, сделать его своей любовью. Оно было странным, это желание, оно как будто не исходило ни от дела, ни от духа, оно казалось чужеродным, пришедшим извне. И чем ближе они подходили к живым, тем сильнее становилось эта жажда. Наконец, Зоя остановилась. - Я хочу, чтобы ты стал моим мужем, - сказала она Арамоне. Когда-то такое признание было бы смерти подобно, унизительно и невозможно. Но смерть уже случилась, а прежние чувства пока не заявили свои права. Арамона молчал, смотрел отчуждённо и в то же время тоскливо. Зоя была уверена, что видит в его взгляде отражение своего собственного пришедшего желания. - Госпожа приказала иное, - ответил он спустя долгую минуту молчания. Зоя нахмурилась, вспоминая Белую Королеву, застывшую на высоком троне, вспомнила, как при жизни ненавидела женщин, которые при этом были лишь слабым подобием её великолепия. И ненависть тут же вернулась к ней, словно учуяв лазейку и тут же проскользнув скользкой гадюкой. Это тоже было больно, и это давало жгучую, обжигающую силу. Зоя топнула ногой. - Я не вернусь к ней! Я ещё не дожила! Я хочу!.. – она всхлипнула, потому что жизнь, которая, так и не вернувшись, всё же запустила в неё свои когти, почти выворачивала наизнанку. И отказаться от неё, вновь изгнать из себя теперь, вдали от большого зала с серыми колоннами, вдали от Белой Королевы, оказалось тяжело. Жизнь запрещала отрекаться от себя. - Я хочу, чтобы ты стал моим мужем, и мы остались здесь, - сказала Зоя, мучительно выталкивая из себя каждое слово. Арамона промолчал, но тоска в его взгляде стала острее. Он тоже чего-то желал, болезненно, неправильно желал неотжитыми чувствами. Зоя была уверена, что скоро он ответит ей, и ответит согласием. - Они захотели уйти к жизни, - сказала Цилла, положив голову на колени Белой Королевы. - Я знаю, - равнодушно ответила та. – Жизнь не умеет отпускать. Так же, как и смерть. Это не страшно. Само их присутствие там возвращает мне мою власть. Цилла промолчала, но отрешённо отметила, что теперь папка и эта чужая толстуха тоже должны были бы вызывать у неё обиду и злость. И, наверное, будут, когда она окажется слишком рядом с живыми. Королева мягко отстранила её, заставив подняться. - Тебе тоже пора, милое дитя. Можешь ехать верхом. Цилла кивнула и вышла из зала в туман, где её ждала хромая пегая кобыла. 3. Боль пронзила последней острой вспышкой и исчезла. Навалилась темнота. Стало тихо и почти спокойно. Почти – потому что покой подошёл совсем близко, но остался вовне. Внутри же продолжали сидеть детская обида, недоумение и желание хотя бы умереть красиво, приглушённые, но никуда не исчезнувшие. - Я бы сказала «добро пожаловать», но я не желаю приветствовать вашу кровь. Альдо моргнул, открыл глаза и сел. Потом огляделся. Он находился в большом круглом зале из серого камня. По полу разбегался чёрный ломкий узор, витые колонны уходили вверх, растворяясь в пепельном дыме, за которым не было видно потолка. Камень под руками не казался твёрдым, не был тёплым или холодным. Прикосновение ощущалось, но было совершенно никаким. - Хотя не могу не признать, я рада, что сила Волн умерла, - снова раздалось из-за спины. Альдо невольно передёрнулся от этого голоса – тихого, шелестящего, не разобрать, мужского или женского, и резко обернулся. На высоком чёрном троне закутанная в кипенно-белое покрывала сидела глубокая старуха с пронзительными синими глазами и таким отталкивающим лицом, что Альдо невольно отступил на несколько шагов. Он не сказал бы точно, что внушило ему такое отвращение, но совладать с этим чувством не мог. Он снова быстро оглянулся. Дверей, через которые можно было бы покинуть это неприятное место, не было видно, и других людей – тоже. Старуха негромко засмеялась. - Вижу, я вам тоже не нравлюсь. Это неудивительно, вы – потомок моих врагов, и моя власть должна жечь вас не хуже осиного жала. Альдо нахмурился, пытаясь понять, как следует вести себя с этой… леди. Она вызывала слишком смешанные чувства – с одной стороны, хотелось ударить наотмашь по морщинистому лицу, а потом пинать упавшее хрупкое тело, с другой стороны, не хотелось даже приближаться к ней, не хотелось смотреть или говорить, хотелось оказаться как можно дальше от неё. Альдо машинально поднял руку и потёр грудь. Знакомые гнев, страх, удивление стали каким-то другими и неприятно обжигали изнутри. Хотелось избавиться от них, хотя никогда раньше, до выстрела Робера, Альдо не считал свои чувства чем-то, что стоит подавлять. Выстрел Робера… - Прошу прощения, боюсь, я немного растерян, - Альдо попытался широко, обаятельно улыбнуться, но, похоже, вышло как-то тускло. – Видите ли, мне казалось, что я должен умереть. Старуха снова засмеялась, и в этот раз в её голосе можно было уловить торжество. - О, ты умер, не сомневайся. Но я не принимаю тебя, поэтому ты сохраняешь в себе дыхание жизни. И, похоже, оно не доставляет тебе удовольствия. Альдо снова прижал руку к груди. Раздражение отдавалось тупыми болезненными ударами там, где раньше билось сердце, и выше, в горле, которое драло, словно он только что хлебнул желчи. - Жизнь жестока к мёртвым, знаешь ли. Но твой предок так и не смог этого понять. Они все не смогли, глупые вздорные мальчишки, - продолжила старуха, вновь спокойно и монотонно. - Прошу простить, леди, но я не могу понять, в чём вы меня обвиняете, - Альдо решительно вскинул голову. – Право, я и не думал о том, чтобы причинять вам какие-нибудь неприятности. И почему бы нам не договориться? Нельзя сказать, что он хотел о чём-то договариваться, но раз пока неясно, как выкрутиться, можно и пообщаться что-нибудь… что угодно. А там посмотрим. И вообще, скорее всего, у него просто бред от слишком сильного удара о мостовую. Скоро он придёт в себя и окажется, что бешеный мориск Алвы, переломанные рёбра и этот зал ему просто привиделись. - Договориться? – старуха оперлась подбородком на руку и смотрела на него равнодушными синими глазами, от которых веяло холодом. – Что же, можно и договориться. Если ты принесёшь мне присягу и согласишься признать мою власть, сила твоей крови умрёт окончательно, и я смогу подарить тебе покой моего королевства. - Ни за что! – слова вырвались быстрее, чем Альдо успел обдумать открывающиеся перспективы. Ни за что. Только не этой мерзкой старухе! Он снова отступил на несколько шагов, и схватился за горло. Ярость опаляла внутренности безжалостной болью. - Ну что ж, - голос старухи вновь стал невыразительно-шелестящим и безликим. – Когда-то очень давно, до того, как твой предок исковеркал этот мир, мне приходилось многих судить, и не всегда я могла позволить себе вынести милосердный приговор. Тогда я отдавал грешников моим жестоким слугам, чтобы их утробы очистили павшие души. Альдо вздрогнул и резко обернулся. Жжение гнева сменилось едкостью страха. Ему показалось, или по стенам действительно заскользили гибкие уродливые тени, не похожие ни на одно живое существо, которое он видел? - Сейчас среди вас их называют закатными тварями. Мне жаль, но я не могу позволить твоей силе, не признавшей мою власть, остаться в моём мире даже мёртвой. Альдо попятился ещё, и ещё, наткнулся спиной на колонну и безумно зашарил взглядом, пытаясь найти в гладкой стене хоть какой-нибудь проход. Чёрные тени медленно стекали с серых стен и поднимались в неподвижном воздухе грузными силуэтами, а дверь так и не появилась. 4. - Альдо! – Ричард зябко передёрнул плечами и ускорил шаг, чтобы догнать своего сюзерена. Вокруг было темно и сыро, тянуло запахом плесени и мокрой земли. Фигура Альдо маячила впереди неясным силуэтом, только светлые волосы выделялись резким пятном. Ричард подумал, что лучше бы было остаться в освещённой нагретой комнате с Рокэ. Но Рокэ явно дал понять, что предпочитает одиночество, да и вернуться было бы ниже достоинства Ричарда. Он снова ускорил шаг, пытаясь догнать Альдо. Запутанные неясные коридоры пробуждали острую тоску и внушали невольный страх, который разъедал что-то внутри не то тела, не то души, словно кислота. Ричард напомнил себе, что после всего, что с ним случалось – страх нелеп и недостоин, а тосковать не о чем, но мерзкие чувства продолжало тянуть в груди, причиняя боль. - Альдо! Фигура сюзерена стала как будто ближе, Ричард даже различил выходящую из-под её ног странную уродливую тень, совсем не похожую на силуэт человека, скорее на какое-то кошмарное чудовище. Ричард невольно замедлил шаг. Что происходит? Впервые с того момента, когда он очнулся в комнате с Алвой, его по-настоящему обеспокоил этот вопрос. Он вспомнил, как падал со скалы, и грохот выстрела, и острую боль… Он должен был умереть? Или он всё ещё жив, но лежит на дне обрыва в бреду? Всё вокруг казалось слишком реальным и болезненным для бреда, но в то же время слишком чуждым и неправильным, чтобы быть явью. Фигура впереди остановилась. - Альдо? Ричард помедлил несколько секунд, но потом решительно пошёл вперёд. Чтобы всё это ни значило, Повелителю Скал нельзя отступать. Стыд или память о стыде билась где-то в желудке противным скручивающим спазмом. Ричард сглотнул и невольно на секунду зажмурился. Когда он снова открыл глаза, то Альдо рядом не было, и каменного коридора с покрытыми сизым мхом стенами тоже не было. Ричард стоял в большом круглом зале из серого камня, впервые за долгое время тихого и немого, не встречающего своего Повелителя недовольным гневным гулом. Взгляд Ричарда скользнул вперёд, вдоль ряда витых колонн, и наткнулся на большой чёрный трон, на котором восседала прекрасная бледная женщина в белоснежных одеждах. - Катари?! Впрочем, Ричард сразу понял, что ошибся. Катарина была лишь слабым подобием, тенью Белой Королевы, которая приветствовала его слабым кивком. Сравнивать их было бы почти кощунством. - Добро пожаловать, мой рыцарь. Мои слуги задержали тебя в дороге, но им просто скучно в Лабиринте с тех пор, как их заперли там. Не думай об их проделках. Ричард кивнул. Не стоило обращать внимание на такие мелочи, раз об этом просила Белая Королева. Змеиным жалом в его сердца шевельнулось беспокойное воспоминание об Альдо. Тот, кого он встретил недавно, не был сюзереном? Но что тогда с ним случилось? Однако спросить Ричард не успел. - Твоя кровь – это кровь моих врагов, - продолжила Белая Королева шелестящим обволакивающим голосом. – Но ещё при жизни ты принёс мне клятву верности, и я не могу этого не оценить. Скажи, подтверждаешь ли ты свои слова теперь, когда твоя кровь утратила жар жизни и стала холодна? Ричард мотнул головой. Он с трудом различал смысл обращённых к нему слов, он слышал скорее невнятную певучую колыбельную, под которую хотелось сесть и грезить с открытыми глазами, забыв о беспокойстве, боли, бешенстве и предательствах былого. - Прошу прощения… я не понимаю, - он заставил себя сосредоточиться на лице Белой Королевы, но тут же встретился взглядом с её глазами и мгновенно рухнул в синюю бездну. - Бедный мальчик, - одновременно насмешливый и сочувственный голос и прохладное прикосновение к щеке остановили его падение, вернув в серый каменный зал. – Раньше я вынесла бы тебе приговор и назначила наказание, потому что при жизни ты преступил те законы, по которым я судила. Но мне всегда было позволено проявлять снисхождение к своим рыцарям. Скажи, ты подтверждаешь клятву, которую дал мне, будучи ещё живым? Её голос по-прежнему шуршал смутной мелодией скатывающейся по склону гальки, но на этот раз Ричард ясно разобрал вопрос. Он снова слабо тряхнул головой, стараясь собрать мысли воедино. Он давал присягу? Но когда? Вспомнить не получалось – он успел дать слишком много клятв, которым потом изменял. Нарушить и эту тоже? Достоинство Повелителя Скал было давно растоптано простолюдинами и предателями, но Ричард помнил о том, что когда-то оно было. - Я… подтверждаю. Я буду служить вам, моя госпожа. Белая Королева едва заметно улыбнулась и зарылась тонкими пальцами в его волосы. - Хорошо, мой рыцарь. У меня будет задание для тебя, и когда ты выполнишь его, я дам тебе покой, которого ты так желаешь. 5. Пожалуй, самым удивительным было чёткое осознание перехода. Сначала падение и свист воздуха вокруг тела, потом темнота подземной дыры, куда он упал, потом… нет, не ожидаемый удар. Потом темнота изменилась, словно из полёта он разом оказался в сырой могиле под слоем земли, а потом шагнул в большой круглый зал. Там тоже стоял мрак, хоть глаз выколи, но при этом ясно было видно и высокие витые колонны из тёмно-серого гранита, и узор на полу, и высокий чёрный трон. Только потолок терялся в зыбком неприятном мареве. Рокэ прижал ладони к лицу и с силой провёл ими от глаз к вискам. Обычно это изгоняло боль и помогало сосредоточиться, но сейчас, пожалуй ему хотелось обратного: боль не чувствовалась, а мысли были отточено чёткими, но это почему-то казалось неприятным неудобством, особенно после последних нескольких месяцев, когда постоянное давление в затылке и винный туман в голове стали привычным фоном. Какая ирония! Оказаться на месте безнадёжных романтиков, цепляющихся за свои страдания – кто бы мог подумать! Спасибо, что страдания не из-за дамы, иначе это стало бы окончательно и невыносимо пошло. Рокэ скривился. Нарастала злость на самого себя. Какого Леворукого он вообще прыгнул вниз головой с этой проклятой скалы в эту проклятую яму?! Такого себе даже трепетные юноши и девицы не позволяют, придумывают хоть какие-то причины для самоубийства, пусть даже трогательно нелепые, как и всё в их возрасте. Но какая сила заставила сделать подобную несуразицу его самого, Рокэ понять не мог. Ему было очень нужно оказаться здесь, в Зале Последнего Суда. Рокэ моргнул. Ответ был явственным и таким же несомненным, как то, что небо – голубое, а солнце светит. Вот так. Просто ему было очень нужно покинуть живых и оказаться в Зале Последнего Суда. Не больше, не меньше. Очаровательно. - Приветствую тебя, - женщина… или старуха?.. в белых одеждах возникла откуда-то из-за колонн, подошла к трону и села на него. Ещё одна королева на его голову. Рокэ сухо кивнул. Какое-то время они молча разглядывали друг друга. У Белой Королевы были невероятно синие глаза, точно такие, как у святой Октавии, какой он рисовал её в своих детских фантазиях. Точно такие, как у него самого. Почему-то это казалось правильным и очень уместным. На ум приходили легенды о том, что в его род затесалась сама синеглазая сестра Смерти. Синеглазая Смерть, если быть точнее, но, видимо, предки упустили этот нюанс. - Да, ты действительно мой потомок, - кивнула Белая Королева в ответ на его мысли. – Я не могла уничтожить детей Четверых напрямую, поэтому отравить их кровь своей оставалось одним из немногих выходов. - Рокэ показалось, что она передёрнулась, будто от отвращения. - Кажется, яды – это мой рок, - усмехнулся он в ответ. - Смерть – твой рок, - спокойно поправила она. – Так или иначе, ты проявляешь умирание тех, кого касаешься. Я должна поблагодарить тебя – Волны замолчали, Скалы принадлежат мне, а Молния скоро угаснет. Только Ветер оказался достаточно далеко от тебя, но силы его одного не хватит для того, чтобы удержать в этом мире жизнь. Итак, в итоге всё оказалось правдой. Немного не такой, как Рокэ себе представлял, но правдой. Всё, к чему он прикасался… он знал об этом. Знал очень давно, ещё до встречи с Леворуким. Поэтому и старался забыться, наполняя себя бурным кипением жизни по самую макушку, но всё равно продолжал чувствовать глубоко внутри неизменное застывшее нечто, которое продолжало оставаться мёртвым и заставляло его отталкивать о себя радость и близких людей. - Зачем это было нужно? – не то, чтобы ответ имел значение, скорее это был внутренний вопль ярости, невыносимо банальное «За что?!», за которое Рокэ было почти… неловко. - Затем, чтобы этот мир стал тем, чем он должен быть и чем был изначально, - безразлично ответила Белая Королева. – Чёрные жемчужины – тоже часть ожерелья, и только глупцы могли пойти воевать, чтобы перекрасить одну из них. Она говорила правду. Тот самый не-живой островок в груди свидетельствовал об этом совершенно ясно. Она не могла лгать, как человек не может летать. Она не мстила, не вымещала злость и не ненавидела. Она просто восстанавливала очень давно нарушенное равновесие. - Я хочу уничтожить вас, - сказал Рокэ. Вежливость потребовала сообщить об этом даме. Вежливость и знание, что желание его – бесплодно. - Кровь Четверых в тебе хочет уничтожить меня, - согласилась Белая Королева. – Но ты не сможешь – в тебе слишком много и моей силы, - она снова немного помолчала. – Ты не сможешь существовать в этом мире дальше. Противоречие в тебе будет нарастать вместе с моей властью, и скоро уничтожит тебя. Это тоже была правда. Рокэ ухмыльнулся в лицо Белой Королеве: - Тогда, видимо, нам стоит попрощаться. Её глаза вдруг оказались совсем близко, напротив, а прохладная ладонь легла ему на грудь. - Прощай, мой потомок, - шевельнулись бледные губы. Он падал невыносимо долго, а перед глазами в пустоте вертелось бесконечная нить чёрного и белого жемчуга. Потом он рухнул на белый песок, и над ним склонился светловолосый зеленоглазый человек. - Как вы здесь оказались?! - Я не знаю, - ответил он, и понял, что не знает своего существования до этого белого песка и этого светловолосого человека. Совсем. 6. Хотелось спать. В последнее время хотелось спать постоянно. Робер сидел в кресле и смотрел в никуда перед собой. Дела на сегодня были закончены, очередной тяжёлый разговор с Арлеттой выдержан, очередное нежное свидание с Марианной… его удалось избежать. Робер чувствовал себя виноватым перед любимой женщиной. Да, они говорили, она простила и поняла, она горячо уверяла, что готова быть с ним всегда, несмотря ни на что. Робер радовался, но в глубине души продолжала ныть глухая тоска, с которой не могло справиться ничто. С исчезновением Алвы стало только хуже. Откуда ему стало известно, что Рокэ больше нет, Робер даже не задумывался. Он просто знал, почувствовал. Прямо посреди заседания совета, когда люди и разговоры вдруг превратились в тусклый фон, и в мире осталось только одно – до предела натянутая невидимая ледяная струна, на другом конце которой находился Алва. Потом она порвалась, хлёстко ударив Робера, и свернулась у него в груди холодной мёртвой змеёй. Алва исчез. К счастью, никто ничего не заметил, а сам Робер промолчал, боясь, что его сочтут за сумасшедшего, и начал всё глубже погружаться в непреодолимую смертельную тоску. Внутри него как будто разливался яд, неторопливый и не имеющий противоядия. Наверное, это были фантазии. Избыток совести, который не даёт ему спокойно жить, как сказала бы Арлетта, подкрепив свои слова очередной притчей. Наверное, она даже была бы права. Наверное, он просто устал, и ему следует отдохнуть, отоспаться и забыть о неприятностях в объятиях Марианны. Он не мог подойти к возлюбленной, чувствуя, как внутри него становится всё больше умирания, так много, что оно вот-вот выплеснется наружу, накрывая собой близких людей. За окнами стало совсем темно. Пламя в камине почти погасло, но даже позвать слуг не было сил. Робер бездумно смотрел на тлеющие угли и на тусклые, едва заметные искры, дрожавшие в бокале с вином, из которого он так и не отпил – в последнее время любой напиток казался Роберу безвкусным. Было тихо. Раньше рядом обязательно копошился бы Клемент, выпрашивал вымоченный в вине хлеб или кусочки мяса, но Клемент ушёл. Спать хотелось всё сильнее, веки словно налились свинцом. Робер смутно чувствовал, что это неправильно, что наваливающаяся на него дрёма отличается от всего, что было раньше, но не делала попытки протереть глаза, встать, умыться ледяной водой… он слишком устал. Где-то на периферии зрения мелькало что-то светлое, как будто светящаяся женская фигура, кружила, танцевала… пыталась пробиться ближе, но не могла. Наверное, это уже был сон. Угли в камине гасли один за другим, становилось темно. Когда мигнула и потухла последняя искра, глаза Робера закрылись окончательно. Он не сразу понял, что лежит не в мягком кресле, а на какой-то поверхности, скорее твёрдой, впрочем, сказать однозначно было невозможно, ощущения смазывались и растворялись. Робер открыл глаза. Опутавшая его сонливость как будто прошла, хотя усталость по-прежнему камнем давила на плечи и почему-то поясницу. Робер сел и огляделся. Круглый зал, серые колонны, чёрный трон и женщина в белом. Пожалуй, тут стоило начать удивляться, но удивления не было. Было только желание замереть неподвижно и, в то же время, сбежать от женщины на троне как можно дальше. Впрочем, это было бы вопиющей невежливостью, которую Робер просто не мог позволить себе по отношению к даме. - Приветствую вас, - он с трудом поднялся на ноги и слегка поклонился хозяйке зала. Она кивнула. - Не могу сказать «добро пожаловать», потому что мой мир не принимает твою кровь, - тихо ответила она, глядя бездонными синими глазами. Робер сразу понял, что в её взгляде можно сгореть навсегда, и попытался его поймать. Она не позволила. - Я должна задать тебе вопрос, потомок Молний. Принесёшь ли ты мне клятву верности, или мы останемся врагами? Робер вздохнул и покачал головой. - Я не хочу ни с кем воевать. И никому клясться – я устал служить. Я и вообще… - он помолчал, собираясь с мыслями, почему-то тут было очень сложно сосредоточиться. – Я вообще устал. Я хочу только покоя. И чтобы люди, за которых я в ответе, были счастливы без меня. - О, - Белая Королева задумчиво опустила подбородок на узкую ладонь. – Кто бы мог подумать, что кровь Молний окажется спокойней всех. Впрочем, это мой потомок успел охладить твой пыл и отравить силу. Робер пожал плечами. Он не понимал, о чём она говорила, хотя догадки, смутное знание, ходили по краю его мыслей. Но он не захотел протянуть руку за этими ненужными ему сведениями. Какая разница теперь? - Что же. Я готова проявить уважение к твоему отказу от войны. Я дам тебе то, чего ты жаждешь – окончательное освобождение от всего. Почему-то эти слова не обрадовали Робера, хотя и не огорчили. Возможно, он просто разучился радоваться и огорчаться. Но вежливость… - Благодарю, ваше величество. Белая Королева кивнула и позволила ему поймать свой взгляд. Робер упал в синее пламя, и лёгким дымом вознёсся в бесконечность. 7. Запах моря и крики чаек – то, что всегда поднимет настроение любому моряку. Ведь это почти приветствие, «добро пожаловать домой». Руппи улыбнулся, вдыхая солёный воздух, и тут же снова нахмурился. Эйфория после спасения обожаемого адмирала прошла, на её место пришла необходимость решать все последующие проблемы, сомнения, а так же тяжёлое, глухое недоумение из-за того, что Кальдмеер совершенно не казался счастливым. Как будто его не спасли от смерти, а лишь перевели в соседнюю камеру, отложив казнь на неопределённый срок. Руппи не знал, что с этим делать. Вальдес пожимал плечами и предлагал всевозможные развлечения или что-то, что он называл «танцем с ведьмами». Вальдес уверял, что это способно разогнать скуку даже у дядюшки Везелли, но Кальдмеер, точно так же, как и дядюшка, лишь качал головой на это предложение, и продолжал смотреть на горизонт печальными серыми глазами. Вот как сейчас. - Адмирал цур-зее… - Руппи подошёл ближе. - Я больше не адмирал, вам давно пора это запомнить, - глухо ответил тот. Руппи скрипнул зубами. - Вы же понимаете, что ваше разжалование было несправедливо! Фридрих недостоин!.. Кльдмеер вздохнул, и это сразу заставило Руппи замолчать. Он стиснул зубы, тоже уставившись на море, волны которого вспенивались высокими бурунами - кэцхэн снова играли в свои игры. - Прости меня, - вдруг сказал Кальдмеер, и Руппи едва не завопил от нелепости этого извинения. – Я понимаю, что ты пытаешься сделать как лучше, но почему-то мне кажется, что для меня уже поздно. Лучше займись нашей державой, ты прав в том, что Фирдриха нужно остановить. И не разменивай свои силы на старика. Кальдмеер отвернулся и тяжёлой медленной походкой пошёл прочь. Руппи хотел броситься за ним, но в последний момент остановился – ему ясно дали понять, что сейчас разговора не состоится. Он зло ударил каблуком по прибрежной гальке и выругался сквозь зубы. Победа, такая желанная, такая яркая оборачивалась мерзким серым мороком и становилась совершенно бесполезной. Это неправильно! Так не должно быть! Руппи снова топнул по камням и глубоко вдохнул полной грудью, надеясь, что запах моря хоть немного его утешит. Вместо этого в нос ударила какая-то противная гнилостная вонь, в лицо пахнуло смертью и разложением. Волны взметнулись вверх пенными языками. Ветер свистел вокруг короткими взмахами, словно клинок, пытающийся нанести врагу удар. Руппи вздрогнул, пошатнулся, едва удержав равновесие, и резко развернулся на каблуках. Рядом с ним стоял незнакомый человек. Он был молод, темноволос и сероглаз, и с таким белым лицом, что невольно пришла мысль об ожившем покойнике. Ветер рвал его одежду, разрезал края плаща и отвороты рукавов. - Кто вы? Руппи отступил на шаг и положил руку на эфес шпаги. Незнакомец внушал отвращение и опаску и легко мог оказаться подосланным наёмным убийцей. И где только Фридрих отыскал настолько мерзкую личность? - Кто вы?! – резко повторил Руппи, потому что человек молчал. Тогда Руппи потянул шпагу из ножен. Незнакомец как будто ждал этого. Стоило обнажить клинок, как он напал, очень быстро и умело. Запах плесени усилился в несколько раз, ветер просто бесновался, поднимая в воздух груды гальки, словно песок, и швыряя их в лицо неизвестного убийцы. Тот будто не замечал это. Камни чиркали ему по лицу, но Руппи успел заметить, что они оставляют лишь едва заметные бескровные царапины на белой коже. Большего он разглядеть не успел, потому что атаки незнакомца едва удавалось отражать. Руппи всегда считал себя неплохим бойцом, но сейчас он задыхался и едва-едва успевал защищаться. «Надо позвать на помощь» - мелькнула здравая мысль, но звать было некого: Кальдмеер уже ушёл, и вряд ли кто-нибудь гулял бы по пустынному скалистому берегу в такую погоду. Да и звон шпаг наверняка был слышен издалека не хуже криков. Раздался громкий треск – плащ незнакомца порвался, оторванный кусок упал ему на голову, закрывая глаза. С радостным вскриком Руппи бросился вперёд и вонзил шпагу в шею врагу. Секунду они стояли не шевелясь, и Руппи смотрел на свой совершенно чистый клинок, который торчал из белого горла. Потом убийца поднял руку и с равнодушным спокойствием вогнал кинжал Руппи в грудь. Ветер завыл, а потом моментально смолк. Мир вздрогнул, посерел, выцвел в одно мгновение и снова замер. Руппи чувствовал, как жизнь стремительно покидает сначала его, а потом и сам воздух вокруг. Страх вскипел внутри него едкой кислотой, и он бы закричал, но больше не мог. Жизнь утекала сквозь пальцы, как ветер, оставляя вместо себя лишь прах и серый туман забвения, в котором неторопливо скользили человеческие души. - Ты прекрасно справился, мой рыцарь, - раздался рядом тихий шелестящий голос. Убийца выпустил оружие, отступил на шаг и опустился на одно колено. Руппи осел на камни рядом с ним, глядя на соткавшуюся прямо из ничего прозрачную фигура женщины в просторных белоснежных одеждах. - Я вернулась, - сказала она, становясь всё плотнее, и пространство вокруг едва колыхнулось в безмолвном приветствии, а потом застыло тихой и неподвижной юдолью смерти. Руппи с бессильным ужасом смотрел, как Белая Королева ступила на землю своего мира. Эпилог Как Ирра и предполагал, ничего интересного в Запертых Вратах не было. Так, скала, по форме действительно похожая на арку ворот. Обветренная и голая, с большим серым выступом, напоминающим огромный подвесной замок. От неё тянуло отрицательной энергетикой, слабо, но постоянно и ровно, но и всё. Однако заниматься рядом с Вратами Ирре понравилось. Всё-таки, он собирался стать тёмным магом, так что этот фон был ему приятен и настраивал на рабочий лад. Дипломная работа росла себе потихоньку-помаленьку. Как и ожидалось, она была малоинтересна, но сделана добротно. На отлично можно рассчитывать, если выступить достаточно хорошо. А нравиться публике Ирра умел. На их потоке все умели – попробуй, сдай основы ритуальных обрядов вредному профессору Верге, не умея устроить ему спектакль одного актёра. Эх, бурная юность, первые годы учёбы… Ирра улыбнулся, отложил свиток и достал инструменты. Замеры качества и количества энергии, идущей от Врат, послужат доказательством или опровержением того, что эта скала действительно могла быть входом в юдоль смерти. Или не послужат. В принципе, никто ж теперь не знает, какой должна была быть сила мёртвых тогда. За эту сферу отвечала совсем иная тонкая сущность, чем сейчас, а это накладывает отпечаток. Хотя, можно как раз провести основной мыслью диплома, что данная работа бесполезна, и навсегда закрыть её для следующих выпускников. Тоже чем не хороший результат – а то держат в темах всякую ерунду из-за дани традициям. Вдалеке, над морем, громко кричали чайки и светило солнце, но тут, в тени Врат, было тихо и прохладно. Ирре это нравилось. Он как будто был отделён от мира невидимой стеной, а потому ничто ему не мешало сосредоточиться. Опасное настроение, на самом деле, магам такого лучше избегать. Но всё равно приятно. Ирра установил инструменты, пока не переводя их в активный режим, достал новый свиток для записи результатов… Ледяная волна потустороннего ужаса накрыла его с головой, заставив оцепенеть на месте и выронить пергамент из враз помертвевшей руки. Воздух как будто потемнел и стал неподвижен. Сердце билось редко и словно через силу. Ирра сглотнул и медленно поднял взгляд на Врата. Огромный подвесной замок осыпался невесомым серым песком.