don't you dare touch my neck.

Он откидывает затылок на стену, тихонько пристукивая им и жалобно скуля от того, что не способен сдержать это наслаждение внутри. Ему кажется, что ещё один поцелуй, такой же горячий и жадный, такой, когда он касается кончиком языка внутренней стороны покусаной от переизбытка эмоций щеки, сначала невесомо и легко, а потом глубже и требовательней. Да, именно ещё один такой поцелуй и его просто вывернет наизнанку, сломает до хруста в позвоночнике. Он старается заранее подготовить себя, а если даже и получится, то успеть отговорить, пока они не зашли слишком далеко. Он не найдёт в себе силы выдержать подобную пытку и отказать Чон Чонгуку снова. Удивительно тёплые руки скользят вниз, пробираясь под футболку, оглаживая плоский живот с легкими выделениями подобия кубиков, переходят на спину, заставляя прогибаться и припадать всем телом намного ближе, так, чтобы можно было почувствовать чужую возбуждённую плоть. Нетерпеливые губы проходятся вниз по скуле, очерчивая линию подбородка и спускаясь к шее, пахнущей словно самый дорогой афродизиак, смешанный с разнообразием алкогольных напитков. Мин Юнги скулит сквозь пелену удовольствия, словно пытаясь выбросить всё не нужное из головы, что заслоняет его от Чон Чонгука. Но не получается. Юнги кладёт ладони на плечи парня напротив, еле уловимо умоляя остановиться. Пусть уйдёт. Провалит и больше никогда не появится в его жизни. Потому что всё, что они делают, заведомо обречено на провал. Глаза снова мокро блестят во мраке комнаты, приглушенной единственным тёмно-синим ночником и громкими разговорами снаружи. Пальцы Чона изящные. Они проходятся по хрупкому телу, достигая задней части шеи, куда уже практически добрались смазанные поцелуи мокрой похоти и Юнги словно током раз за разом прошибает. Он отталкивает от себя Чонгука с не пойми откуда взявшихся сил и стремится уйти прочь, но тот успевает схватить бледные запястья, снова прижимая их к стене позади. — Что с тобой, чёрт возьми, не так? — Юнги в ответ хмурится и пытается освободиться, хотя уже заранее знает, что не выйдет. — Ты о том, что я тебе не даю после недели нашего знакомства? Или о том, что дальше поцелуев ничего и никуда не заходит? — Юнги смотрит выжидающе, а затем продолжает, — у меня привычка такая, знаешь, сначала попробовать, а потом отказаться, так что пусти немедленно. — Не думаешь, что не то место для притворства своей мнимой невинности выбрать решил? — То, что тебя привёл Намджун, не означает, что я стану распинаться перед каким-то мелким пиздюком. Хотел избавиться от родительских оков и потусить в месте, где всё равно кому наливать? Вали к тем, кто находится за пределами этой комнаты. Хуй чешется? Вали к Чимину, тебе ли не знать, как тот отлично помогает. — В таком месте, как это, шлюха каждая мимо проходящая. А твоя недоступность только распаляет интерес, имей в виду. — Чонгук наклоняется к уху Юнги и выдыхает густое, дрожащее в воздухе очевидное, заставляя коленки подкоситься. Он разжимает руки и кажется ноги не выдержат стоять самостоятельно, но Мин как и прежде старается показать своё хладнокровие на слова оппонента, чем только дразнит зверя, временно запертого в клетке, которому не долго осталось сидеть в ожидании чужой плоти. Юнги сейчас красивый, с растрёпанными волосами и задранной рубашкой, что открывает вид на изящные ключицы, такие эстетичные, что парня впору было бы назвать хрупкой нимфой. Он раскрасневшийся от интимных ласк, а его губы распухли после длительных истязаний, теперь он напоминал дорогую фарфоровую куклу со своим определённым брендом, создатель которой не скупился на детали тончайшей ручной работы. — Ты как со старшими разговариваешь? Где в этой чёртовой душе хоть какие-то отголоски уважения. — недовольно шипит Мин. — Как старшие того заслуживают, так и разговариваю. — Чонгук в очередной раз ухмыльнулся на попытку хёна отстоять своё, что сейчас с первого взгляда был больше похож на изнеженного котёнка, чем на кого-то более грозного, каким хотел бы сам казаться. — Просто отъебись, я тебе ничего не обещал, — и по сути Юнги действительно прав, Чон это прекрасно понимает. Но как можно было ограничивать себя в удовольствии пламенных прикосновений, что словно жгли кожу? Единственный отстраненный в этом месте, малоразговорчивый парень, что в противовес притягивал к себе больше остальных, — казался недоступным и равнодушным. Чонгук по началу считал, что стоит иметь уважение к подобному типу людей, которые оставались собой даже при данном окружении, пока он не застал Намджуна, втрахивающего Юнги в жёсткий диван посреди гостиной. Страстные и зазывающие стоны беспрекословно лились в уши, а мутный взгляд возбуждения отпечатался клеймом в мыслях. Тогда Чонгуку захотелось почувствовать всё то, что ощущал Ким, натягивая на себя тонкое исхудалое тело. Захотелось подчинить себе и, как это было бы не банально, сломать чужую гордость, что появлялась лишь в присутствии одного Чонгука. Хотелось подстроить под себя, только кукла вечно показывала коготки. — Но это не значит, что я не возьму то, что мне нужно. — Мин не обратил должного внимания на последние слова, добираясь до двери в общую комнату, при этом усиленно пытаясь не упасть, ведь ноги серьёзно подводили своего хозяина. Опьяняющий запах, исходящий от тела Чона, действует одурманивающе, приводя мысли в бесконечный непрерываемый поток, когда при других — голова Юнги выбрасывает абсолютно всю информацию, порой даже не запоминая лиц или голосов со стонами. Толпа людей, что вьются в непонятных движениях, полностью отдавшись мелодии, охватывает парня, стоит только ступить на территорию цитадели разврата и похоти. Здесь оглушительная музыка, она бьёт по вискам и это раздражает. Разноцветный, яркий свет вновь ослепляет глаза и вновь потухает. Клубы дыма распространились по всему помещению, (кто-то принес явно незаконную пиротехнику,) проникая в каждый укромный уголок, где в темноте целуются увлечённые парочки. Ни слова о застенчивости. Всё это навязчиво и однообразно. Сегодня одна вечеринка, с кучей обкуренных подростков в чужих домах, завтра другая. Многим это настолько осточертело, хоть убейся об стену, прямо здесь и прямо сейчас, но никто даже и не пытается выползти из этого повседневного болота. Никто даже вида не подаёт, что пытается. Юнги думает об этом, пока проходит до дивана, попутно убирая признаки лёгкого покраснения щёк. На самом деле он думает об этом ежедневно. Тянется за очередной бутылкой прохладного напитка и всё равно не прекращает размышлять. На вкус, словно горький мёд, обжигающий не только горло, но кажется и саму душу. Вскоре к Мину подходит неизвестная ему девушка, без лишних предисловий усаживаясь на его колени. — Привет, — кокетливо начинает, — меня Мия зовут. — Юнги уже чувствует этот отвратительный шлейф дешёвых духов, смешанных с не менее дешёвыми сигаретами. — Похер. — отвечает тот и снова заносит руку для очередного глотка, не сгоняя настырную даму, что уже успела оплести своими руками плечи Мина, проговаривая что-то о том, как было бы замечательно пойти потанцевать, но парень и не слушает. Ему плевать на неё, а ей плевать на его грубость. Всё здесь устроено именно так. На широкое кресло чуть поодаль спустя десять минут присаживается Чонгук, он тянет за собой смеющегося Чимина, такого же растрёпанного, как и он сам и тут даже думать не надо, чтобы определить, что эти двое делали на протяжении оставшегося времени, после того, как Юнги сбежал от общества Чона. Не то, чтобы ему противно смотреть, на то, как рука мелкого проходится по талии Пака, безмятежно бродя по ягодицам или на то, с каким вкусом пара сплетает свои уста в страстном танце поцелуя прямо посреди разгоревшейся вечеринки, (ведь язык Чимина тоже побывал во рту Юнги, но последнему это не принесло совершенно никакого удовольствия) просто примечать про себя то, как Чонгук улыбается уголком пунцовых губ после, явно дразня, облизываясь с азартом, глядя сквозь небольшое расстояние только на Юнги или, кажется, только для Юнги — становится слегка странновато или даже пугающе в своём роде. Под этим плотоядным взглядом совсем не скрыться, не спрятаться, сколько не примеряй на себя масок, пытаясь отгородиться стенами невозмутимости. Юнги понял это сразу и даже до поры, до времени морозился, выставлял колючие проволки с надписями об опасности, хотя этим табличкам вскоре стало место быть именно на Чоне. Потому что он понял, что оболочка хёна слезла сразу же, обнажая миловидную, ни на что не способную, натуру. Юнги правда делал всё, чтобы казаться последней сукой, что ни за что не привлечёт парня к себе. Но Чонгук оказался на редкость испорченным подростком при своём невинном образе для посторонних, а Юнги вовремя не признал свою хаосозависимость. — Как я оказался в этой компании озабоченных лузеров? — диван издаёт противный звук скрипа, прогибаясь под тяжестью очередного тела. Намджун говорит, смотря то на людей, затаившихся под лестницей на второй этаж, то на младших, устроивших чуть ли не петтинг в самом разгаре пятничной пати. — Это твой дом, твоя очередная гулянка… Даже не знаю, что ты тут забыл. — Думаешь, было не правильно приводить сюда Чонгука? — Джун смотрит на развернувшуюся сцену недалеко от них, но откровенно говоря — не видит в этом ничего такого, за что можно было осадить младшеньких. — Конечно, тебе же теперь некого трахать. — Юнги намекает на занятого в последние дни Чимина другим, и тут же замечает, как после его слов Ким снисходительно хмыкает. Он зазывает девушку пересесть с колен Юнги на свои и она охотно соглашается, смеясь с безвкусной шутки Намджуна о пассивной позиции не интересующегося ничем парня, будто прижатого к обивке дивана самой атмосферой. — Он сам за мной увязался, покажи да покажи, где обитает братство, о котором ходят такие хвалебные слухи, интересовался, есть ли здесь развлечения поинтересней обыкновенной выпивки. — по мере своей болтливости, с каждым сказанным словом и скорее для отвлечения чужого внимания, рука Намджуна приближалась к ноге Юнги, с трепетом усиливая хватку в особо тонких и удобных для ладони местах. — Я хотел отдать ему Чимина добровольно, но не тебя, хотя, кажется, он может с лёгкостью взять сам… ты, братик, можешь не переживать, у меня есть Хосок, у него практически такой же характер, он тоже любит покорчить из себя неприступность, так что мне скучно не будет. — Ким произносит это словно на одном дыхании, практически в самое ухо. По его мнению, так люди могут уловить главную суть разговора, но Юнги всегда воротило от чужой своеобразной потребности. Жизнь с каждым днём всё больше доказывала, что она имеет один и тот же сюжет для таких, как Мин или Нам, будто дешёвая музыкальная пластинка, заевшая в одном и том же месте без надежды на продолжение. Да, всё правильно, у Кима есть свой, надоедливый, и до жути стервозный, и уж точно ни капли не похожий на Юнги, парень, Хосок, и единственное, что могло бы связывать всех троих между собой сразу — так это ненависть или даже лёгкое презрение. Всё правильно, ведь секс с братом, когда у того проблемы и ему срочно нужно расслабиться ничего не значит, потому что Мина ни разу не принуждали. Всё правильно, а значит не подлежит изменениям, даже когда местный сладкий мальчик Чимин сосётся в туалете сначала с одним из пары, затем с другим, а те после не обращают внимания на иссиня-фиолетовые засосы на шеях друг друга, явно поставленные не ими. Просто Юнги привык к извечному дыму табака перед глазами и к тому, что люди вокруг него обожают то, что их убивает. А когда в его, Юнги, привычный уклад повседневной депрессии с уклоном в самобичевание врывается Чон Чонгук, со своими чёрными смолистыми глазами, пронзающими как иголки, словно бабочку на дощечке с оригинальной подписью, весь мир старшего разбивается вдребезги, проламывает землю, подталкивая упасть вниз без сожалений. Кажется, он давно уже лежал на дне, но с появлением Чона прояснилось — падать приходится намного дольше, и самое обидное, что если прежде можно было схватиться за последние надежды, выползая наружу, просто при этом зная, что мог это сделать в любой подходящий момент, когда было ровным счётом всё равно, то теперь крылья оборваны окончательно, коллекционером, что проткнул живот металлическим стержнем для лишней уверенности в том, что ты никуда не денешься. Это стало для Юнги отправной точкой невозврата. Чонгук является в точности двуличной тварью, к которой привыкли все, кроме самого Юнги. Но ведь как можно находиться рядом с тем, кто всего за пару минут смог забраться тебе в голову и начать рушить твои личные устои и твою заведённую систему? И чёрт его знает, когда между ними всё зашло настолько далеко, что дрожь в коленях появляется от одной только наглой и дохера, по мнению Мина, сексуальной усмешки напротив, а от прикосновений, пусть даже незначительных, мурашки начинают исследовать собственное тело вдоль по позвоночнику. У него это впервые. На него начинают накатывать странные ощущения добровольного повиновения с согласием тонуть с головой в пучине опасности, исходящей изнутри чужой души. Единственное, что Юнги утягивает за собой в реальность из своих раздумий перед тем, как слышит очередной громкий смех, это то, что губы Чонгука на вкус — горько-пряная гвоздика с примесью тёплого шоколадного глинтвейна. Намджуна и его новой барышни нет поблизости, а Пак со своими глазами-щёлочками уже тянет Чона в сторону уборной, что-то заговорчески шепча в самую шею. Юнги всё же не может сдерживаться, когда это является для него самой трудной вещью, и его в очередной раз коротит от предстоящей перед глазами картины. Он срывается вслед за парочкой, нарочно задевая Пака плечом и проходит мимо даже не смотря на слегка удивившегося Чонгука. Просто настолько достало каждый раз замечать чужое получаемое удовольствие в купе с собственным желанием раздельно друг от друга. А Юнги хочется до скрежета в зубах, но Чон противоречит его просьбам постоянно, что в особо интимные моменты, что в повседневной жизни. И у них бы даже могло получиться, если бы не одно «но». Юнги впервые в своей жизни боится потеряться в ком-то. Мин не знает о себе практически ничего, вплоть до своего любимого цвета или предпочтений в еде, а что-то выяснять и не торопится, так какого чёрта он должен волноваться о посторонней жизни? Проблема в том, что и этого тоже хочется неимоверно, но Юнги не привык к тому, что его заставляют давиться чужой аурой, не привык, когда его затыкают внутренним альфой. У него всегда была свобода, кроме одной и единственной ловушки со своими пикантными подробностями, где Мин ничто по сравнению со своими физическими потребностями. Себе парень говорил, что стоило бы попробовать, а после само отпустит, рассосётся, если бы Чонгук постоянно не касался шеи. Вечные ошибки, случайно задетыми пальцами давили как вымышленное принуждение и даже если тот ничего не знал, для Юнги это было очередной поездкой в Ад. Мин Юнги ненавидит свою слабость. Прохладная вода, что окутала лицо парня, не облегчала горящий внутренний мир, где началось чуткое пожарище ненависти и ничтожной ревности, что поглощала Мина с головой, топила в безрассудных мыслях, от чего он до сих пор не понимал, как сдерживал собственные порывы размазать Пака по стене прямо на глазах у Чонгука. Закрывая кран и выходя из уборной, Юнги осматривает гостиную, полную пьяных подростков, на наличие того, с кем бы можно было забыться на время, но не найдя знакомых, он решает сегодняшней ночью выспаться в своей кровати, а не вылезать под утро из чужой. Вверх по лестнице, третья дверь слева, сопровождаемая постанываниями и лёгким скулежом чьего-то явного нетерпения — совсем не то, что ожидал услышать или увидеть Мин в собственной комнате, но всё же. Когда ладонь нащупала выключатель и свет проник в помещение, парень хотел уже выгнать что-то напутавшую в планировке дома пару, но в миг застыл с открытым ртом от резкого переизбытка охуина в крови. — Да вы издеваетесь… — Юнги тяжело выдохнул, словно сдуваясь как накаченный гелием шарик, как-то нервно потирая глаза от усталости. Он не может принять то, что Чимин охватывает бёдра Чонгука своими ногами прямо на его собственной кровати. — Вы, блять, лучше места не нашли? В этом чёртовом доме их тьма, так что вам помешало ввалиться в другое место? Это ебаное братство с правилами Намджуна о запрете на заперть дверей ещё не даёт вам право трахаться именно в моей комнате. — Юнги-хён, мы правда не знали, что она твоя, — Чимин спрыгивает с кровати, испугавшись сглатывает, после продолжая, — но… раз уж так вышло, ты можешь… присоединиться к нам? — пока Чон застегивал обратно свои брюки, так же резко вскочив от неожиданного появления, Пак уже успел подобраться к старшему, проводя ноготками по его груди, пошло закусывая и без того пухлые губы. Чон остановился, с интересом наблюдая за бурей эмоций, проносящихся в данный момент на лице Юнги. Последний подумал о том, что ему показалось, но Пак всё продолжал одновременно смотреть щенком и облизываться, словно змея, ожидая очевидного ответа. — Когда-нибудь я тебе его отрежу собственными руками. — прошептал Мин так, чтобы не догнал никто, кроме него самого, потому что это желание стоит на третьем месте в списке, помеченным красным цветом, после, конечно же «хотеть Чонгука» и опять же, «размазать Чимина». Хрупкая натура дала первые серьёзные сбои, когда именно этот человек стал вторгаться в личное пространство Юна снова, повышая свои шансы получить по своей разукрашенной морде. И как всем известно, человек не железный, чтобы раз за разом терпеть чью-то отвратительную тушку около себя так долго и так близко. Чимин не сопротивляясь позволяет вытолкнуть себя за пределы комнаты и захлопнуть перед собой дверь, а по лицу заметно — его это жуть как забавляет. Он играется этим каждый раз, видит, что как бы Юнги не было тошно от остальных, от Пака того просто воротит за километр абсолютно при любых обстоятельствах. То самое презрение, что никогда не променяешь на что-либо большее, сколько бы времени между ними не прошло. Их знакомство состоялось уже около шести лет назад. — Ты выгнал его так просто и думаешь для тебя всё обойдётся без последствий? — в порыве своей разъярённости Юнги совершенно забыл отправить вслед за Чимином и Чонгука. Тот крадётся бесшумной тенью, держа в руке свою белую футболку, так и не надев её на голый торс. — Я не удовлетворён и тебе придётся выполнять чужую работу, а бежать… уже некуда. — Чон, ты действительно потерял совесть, иди ты… — А ты сейчас потеряешь честь. — невероятно-бархатистый и грубый голос, без единых возражений прервавший последние попытки на спасение, разносится в аккурат над ухом, — Хотя, кажется, у тебя её уже давно отняли, — Сильные руки подхватывают бёдра Юнги, поворачивая к себе и усаживая на письменный стол, так удачно стоявший позади, но парень, явно не согласившись на подобный расклад, старается выбраться из оков, потому что кажется, что если сейчас позволить, после стольких усилий противостояния, — значит больше не возродиться и не от того, что Чон насильно привяжет к себе, а от того, что неожиданно может прийти осознание, следовавшее за ним буквально по пятам, — Юнги без него сгорит в собственном огне намного быстрее прежнего состояния. Мин царапается, отбивается, бежит на выход, но снова терпит поражение, падает на колени перед самим дьяволом из того самого Ада, куда ему обеспечена поездка. Чонгук удерживает не верёвками — цепями из натурального раскаленного железа, которое плавит кожу и лучше бы так, чем под натиском грубости, чередующейся с ласками и бесконечно приятными губами на своих губах. Юнги цепляется за свободу, как никогда сильнее прежнего, а Чон цепляется за Юнги, давит на плечи, заставляя усмирить пыл, проводит горячим мокрым языком вдоль шеи, жарко и невообразимо развратно прикусывая молочную кожу. Мин издаёт протяженный и громкий стон… младший ухмыляется своим догадкам и думает, что ничего прекрасней в своей жизни прежде не слышал. Юнги всего колотит, его бросает то в жар, то в холод, он одновременно чувствует долгожданное наслаждение и тупую боль в области груди, когда Чонгук намеренно продолжает водить алыми устами в районе ключиц, поднимаясь выше для того, чтобы вновь услышать еле разборчивые истязания под собой. Он долго возится и Мин перестаёт дышать, когда неожиданно чувствует новую волну возбуждения. Чон, мать его, Чонгук поставил засос на его шее, что вскоре запестрит фиолетовыми и синими цветами, как у каждого любого мимо проходящего в этом месте. Но парень ощущает невообразимое чувство эйфории вперемешку с трепетом — для него это не просто очередной признак хорошо проведённого вечера, чем стоило бы, например, хвастаться перед друзьями. Юнги хочет верить, что и для Чонгука это так же, он думает, что, пусть и мысленно, на грани реальности и размытой безмятежности, — это того стоит, даже если неправильно давать себе надежду на это самое «особенное», что вырисовывается в собственной голове. Один интересный факт, который стоит знать об этом «месте». Намджун называет этот дом братством, в котором проходят самые безбашенные тусовки с огромным количеством похотливых долбоклюев, а Юнги смотрит на людей, пропитанных сексом, алкоголем и табаком, и не может назвать это никак иначе, чем просто дешёвым борделем. — Пожалуйста, не надо, прошу прекрати трогать меня… — в глазах скапливается большое количество слёз, стекая крупными каплями по щекам и подбородку, Чонгук их бережно слизывает, но только делает этим гораздо больнее, сам того не осознавая. Где-то глубоко внутри, что неподвластно человеческому взгляду, чувства крошатся и строятся заново, повторяя всё, как на перемотке в обратную сторону. Заставлять переживать скорбь и ликование раз за разом, стоящие слишком близко друг к другу, — разве этого заслужил Юнги? — Расслабься, мы уже давно перешли черту дозволенного. — Чон вновь обнимает за талию, забравшись под футболку исследует каждый сантиметр оголённых участков, старается ухватить всего как можно больше, не упуская ни единой детали, доводя до исступления щекотливыми поглаживаниями и короткими поцелуями вокруг собственного искусства в виде расползающегося кляксой изначально красноватого засоса. Он прижимает Юнги к себе теснее, когда тот противится и брыкается, горя под чужими руками, словно ударяясь в приступ конвульсий, но младший уже заранее знает, что нужно сделать, чтобы тихие мольбы приобрели совершенно иной смысл. Он намеренно старается всячески касаться алебастровой шеи, кусать и тут же зализывать, и это вызывает самые развратные стоны, Юнги напрочь перестаёт отдавать отчёт своим действиям, становясь до безумия неконтролируемым в своих желаниях и действиях. Мин в ответ терзает губы Чона долгими поцелуями с безудержными сплетениями языков в косы, в ответ оставляет на его теле из одежды лишь тусклый свет горящих фонарей за окнами, так же повторно вдыхает аромат, что вожделел тихими ночами, держа в руках когда-то одолженную им у Чонгука толстовку. Он мечтает оклеймить запахом Чонгука свою душу подушку, чтобы иметь возможность ощущать его присутствие постоянными бессонными ночами, потому что всё, что творит Чонгук, — пропитано сексуальностью от и до, ведь глаза у него глубже космоса и крепче любого дорогого алкоголя, а его губы извечно украшает нестираемая блядо-ухмылка, хищная и неимоверно горькая, на самом деле, будто единственная в своём роде. — Я очень тебя хочу и на этот раз ни за что не дам сбежать, — Юнги думает, что теперь и сам не посмеет всё прекратить, — только тебя нужно подготовить, мы должны пройти ванну, малыш же знает, как это делается? — Чон говорит быстро и обрывисто, отвлекаясь на ответные поглаживания. Мин удивляется такой чрезмерной заботе и против собственного разума притягивает парня к себе за шею, дышит в губы и наконец перестаёт скрывать то, что изнывает от желания, требуя чужих прикосновений чётче, сильнее, дольше. — Я всё сделал несколько часов назад… — Что это значит? — Чонгук отстраняется, всматривается в глаза напротив. Молча просит не говорить того, чего слышать бы в эту минуту точно не хотелось. Вытягивает чужую душу через взгляд напротив, что отражает кофейно-карий. — Боже, Чонгук, не будь словно девственник на первом свидании. У меня есть специальные жидкости, стимулирующие перистальтику кишечника и я… — Скажи мне, что тебя сегодня кто-то трахал и можешь попрощаться со своим смазливым личиком. — Чонгук Юнги договорить не даёт, больно хватает за подбородок и надавливает, оставляя пару отметин, что вскоре превратятся в маленькие синяки по сторонам лица. —…Намеревался трахнуть. — Мин дразнится, ухмыляется похабно, проводя своими ладонями по подтянутому телу, что вжимает его в стол, а младший звереет на глазах, что не скрывается с виду. — Впредь, если будешь делать эти процедуры для кого попало, то давай этим кем попало буду я. — Чон оттягивает резинку боксеров Юнги и не задумываясь стягивает их, как последний мешающий элемент одежды. Он шепчет сквозь дикое влечение, что застилает глаза и затуманивает разум при виде такого Юнги, — Я слишком долго ждал этого момента и я хочу нагнуть тебя как можно быстрее, чтобы сидеть на стуле отныне спокойно не мог. — Мин, посчитавший слова Чона за намёк и ставя акцент на том, что брали его все и всегда именно так, перевернулся, ложась голой грудью на прохладную поверхность и выгибаясь в пояснице, подставляя вертлявый зад под лаконичные шлепки. Проведя ладонью по мраморной коже спины, Чонгук рвано выдохнул, в который раз отмечая в голове, что он идеальный. Такой, каким и представлялся, податливый и таявший под его крепкими руками. — Нет котёнок, ты должен смотреть мне в глаза. — Чонгук схватил Юнги за затылок, наматывая на пальцы короткие высветленные волосы и притянул с себе, заново встав меж разведённых ног. Последний пытается что-то сказать, но ему вновь мешают. Пальцы Чона, поднесённые к искусанным губам, размыкают рот и заставляют принять их внутрь, покорно обсасывая каждую фалангу и делая их достаточно влажными, пока вторая рука с медленной истомой размазывает выделившуюся смазку по головке члена Юнги. Позже Мин чувствует, как руки Чонгука спускаются вниз, проводя ладонями по ягодицам и разводя их. Он давит на колечко мышц, аккуратно массируя, давая Юнги захлебнуться в своём отчаянном ожидании и вскоре в Мина проникают мокрые пальцы по одному. Младший дарил Юнги короткие и даже невинные поцелуи в шею, чтобы отвлечь от неприятных ощущений, зная, как это незамедлительно действует на него. Так далеко, думает Чон, они ещё не заходили, и тут же жалеет, что не попробовал взять парня силой раньше, потому что эти короткие всхлипы и просьбы о большем сводят с ума, буквально срывая все тормоза. Триггеры летят к чертям, когда Чонгук чувствует, что два, а затем и три пальца проходят легко и свободно. — Ты думал, что когда делаешь себе промывку один на один, полностью голым, можно воздержаться от того, что бы не потрогать себя? — ухмылка Юнги тонет в разочарованном вздохе после, когда Чонгук убирает от него руки полностью, отходя назад на половину шага. — Какой непослушный хён. — Чон недовольно цыкает, подбирая с пола собственные джинсы и вынимая из петелек чёрный кожаный ремень. Юнги хотел возмутиться и пусть он тогда уж лучше бы остался неудовлетворённым, чем отшлёпанным каким-то мелким засранцем, но когда плотная ткань касается шеи, а Чонгук со спокойным видом молча регулирует размер, подходящий для того, чтобы было достаточно крепко — но не слишком больно — Юнги вздрагивает, понимая, как глубоко проебалась его догадливость, а младший оказывается имеет восхитительные фантазии. И хорошо бы въехать пару раз по голове этому извергу чем-нибудь тяжёлым за такие вольности, но на деле это невообразимо сложно. Сложно перекрыть чужие планы, когда тебе перекрывают воздух и не будь бы это так буквально, изречение получилось бы драматичным, а не смешным. Ощущение постоянного трения покрасневшей кожи о ремень при любом движении заставляло сжимать зубы. И было не понятно — то ли новый способ Чонгука позабавить самого себя мешал и неприятно натирал шею, то ли сводил с ума от осознания полного повиновения перед ним. Юнги решил не усложнять себе задачу и не думать вообще, потому что тогда он начнёт перебирать все свои поступки до того, как чужие, длинные и невероятно приятные внутри себя пальцы оказались там, где они собственно оказались, он покраснеет пуще прежнего, а потом побледнеет с застрявшими в горле словами горького возмущения. Чонгук перемещает свои вспотевшие ладони на ягодицы Юнги и разводит их по максимуму, заставляя анус расшириться, открыться полностью, приставляя налившуюся кровью от дикого возбуждения головку ко входу. Мин обхватывает ногами чужую поясницу, притягивая ближе, снова закидывает руки на плечи и уже буквально молится в голове на то, чтобы Чон вскорем потянул за новоявленый поводок, лишая кислорода его лёгкие. Он будит в Юнги фетишиста. — Чонгук-а… — голос срывается хрипом, кашлем и скулежом, оглушая у самого уха, когда Чон, проведя несколько раз по всей длине собственного члена, что уже до неприличия долго стоял твёрдым колом, начал медленно проникать в Юнги. Чувство дискомфорта пронзало тело будто на протяжении нескольких часов, пока Чонгук безостановочно целовал его губы, щёки и нос, даря беспорядочные прикосновения, тем самым отвлекая от неприятных ощущений, когда Чон начинал двигаться внутри разгоряченного тела. Узость его мальчика делала из Чонгука зверя, что рычал, вкушая долгожданное удовольствие и делал собственные выводы о том, что после Юнги больше никогда не захочется никого другого. Боль, в которой Мин захлебывается, притупляется первой волной наслаждения, когда пульсирующая головка члена внутри него находит заветный комок нерв, намеренно двигаясь в том направлении всё чаще и резче. Чувство наслаждения растекается по телу словно патока, заглушая все внешние звуки, оставляя Юнги и его развязные желания наедине с конечной остановкой, название которой — Чон Чонгук. И не то, чтобы это было нежно, чувственно и с сердечками в глазах, как во многих мелодрамах — совсем нет. Пошло, развратно и громко, просто даже так, — не как у всех. С каждым толчком Чонгук выбивал из Юнги тяжёлое дыхание и заливистые стоны, с каждым новым укусом в районе ключиц он оставлял багряные цветущие метки, клеймил, зная, что после его возненавидят с большей силой, будут проклянать и прогонять при каждой попытке быть ближе. Чонгук знал, что это первый и последний раз, когда ему дозволено касаться чужой оголённой плоти, скользя лёгкими движениями и заставляя тем Юнги закатывать глаза в наслаждении и Чон возьмёт с этого вечера всё, чтобы запомнить, отложить на отдельную полочку и когда в следующий раз придется натягивать чьё-нибудь чужое тело на себя, представлять на месте посторонних глаз лисий взор, окидывающий его сейчас сквозь полуопущенные веки. Даже думать о том, что такого больше не повторится, это уже изощренная пытка для Чонгука во всём её величии. Юнги чувствует звенящую тишину в ушах, когда ровный, с выступающими венками поверх, член Чона проникает в него, исчезая и появляясь вновь, и как же неимоверно сильно его желание обвести кончиком языка каждый участок наверняка солоноватой поверхности нежной кожи, и как же в действительности нужно Мину слышать это тяжёлое дыхание у своего уха, — чувствовать чужую зависимость в этих постанываниях собственного имени в перемешку с уменьшительно-ласкательным «котёнок», потому что это так приятно и до боли необходимо, для того, чтобы осмелиться и довериться, пусть всё это лишь на одну несчастную, душную от дыхания напротив, ночь. Юнги просто хочет полностью принадлежать Чонгуку, хотя бы ненадолго. Он так отчаянно скрывал это желание, что действительно достоин почувствовать то, по чему страдал прежде. И он чувствует. Прямо здесь и сейчас — пытается заставить себя поверить, что не сон, не бурные фантазии. Он тут. Чонгук тут, рядом, ближе кажется уже некуда, но Юнги всё равно хнычет из-за ничтожного расстояния между их телами. Чонгук словно понимает всё без высказываний, потому что слова лишние — стоны и скрип зубов говорит всё за себя. Он обхватывает тонкую талию крепче, с трепетом поднимая и пытаясь доставить минимум дискомфорта, перенося Юнги на мягкую кровать в углу и наваливаясь сверху. Новое положение помогает раздвинуть ноги шире, откинуть голову на подушку и принять Чонгука в себя снова — глубже, ближе, так, что пальцы на ногах сжимаются от удовольствия. Чон шарит руками по вспотевшей груди и чуть костлявым бёдрам под ним, лихорадочно ища то ли опоры, то ли способа избежать зрительного контакта. Юнги мысленно ухмыляется, надо же, главный плейбой сея заведения и боится посмотреть в глаза во время секса. Что с ним? Мин не выдерживает этого непривычно… испуганного взгляда, хватает обеими руками лицо Чонгука, приближая к себе и едва касаясь носами, мысленно призывает двигаться дальше, не беспокоиться, не показывать, что всё это не просто. Иначе Юнги не выдержит, снова позорно разрыдавшись, потому что он не думал, что будет настолько тяжело выносить эти глаза, эти прикосновения раз за разом всё трепетнее и аккуратнее. Юнги не видит той грубости между ними, что постоянно присутствовала раньше и ему от этого плохо неимоверно. Он сам себя понять не может. Но когда Чонгук набирает размеренный, глубокий темп, меняя своё выражение лица на более сосредоточенное, Юнги не может удержать в себе слишком громкий стон, выпуская его из приоткрытых губ, что помогает напрочь забыть обо всех беспокойствах, уступая место так плохо скрываемому желанному наслаждению. Чон ставит руку около головы Мина для большего удобства, в то время как другая ладонь легко обхватывает конец ремня, наматывая на кулак и притягивая Юнги к себе для смазанного поцелуя. Губы Чонгука горчат, но это не уменьшает и толику того сумбурного удовлетворения от того, что не так давно озвученная просьба в собственной голове реализовалась наяву, а просить, наверняка довольно смущаясь, не пришлось. Всё как и думалось Мину — Чонгук идеально подходит для него, он слышит всё без слов, а когда нужно надавить, чтобы пробить тяжёлую броню, он это делает не переходя казалось бы даже и границ, зная, что Юнги в любом случае перетерпит. И Чонгук вроде не делает всего того, что вырисовывалось в его страшных кошмарах. Ладони Чона нереально круто смотрятся на бёдрах, животе, плечах Юнги, а яркие отметины приятно покалывают кожу. Но Юнги всё это не нужно. Его ведёт от жарких вздохов над ним, от крепко сжатой чёрной кожи, от которой начинает тянуть и раздражать участок нежной шеи, но Юнги по прежнему боится. Ему страшно, потому что кажется, что всё, что между ними — это повиновение со стороны Юнги, так как он был не в силах отказать. Его слабость рушит его жизнь. Чон Чонгук рушит его жизнь. Не шея. И теперь осталось лишь разобраться с тем, что Юнги не нужно — нежность, что отражается в этих чёрных, как Марианская впадина, глазах, потому что всё это, по мнению Мина, фальшиво и не нужно, или лишних прикосновений к шее, потому что выворачивает наизнанку это гадкое чувство беспомощности? Юнги чувствует, как судорога медленно проходит по его согнутым в коленях ногам и он забрасывает их на бедра младшего, сбивчиво дыша. Ладони соскальзывают с плеч, но Чонгук быстро их ловит, помогая лучше обнять себя за шею и втянуть в ещё один долгий и неразрывный поцелуй. Они сминают губы друг друга в надежде насытиться последними каплями уходящих сил, когда Юнги обильно кончает на свой живот, марая и Чонгука, но тот не обращает внимания, заходясь в приступе наслаждения и изливаясь следом, наполняя Юнги белёсой жидкостью. Последний хотел уж было возмутиться на своевольность, но дыхание было спёрто, а конечности никак не подчинялись, чтобы оттолкнуть Чонгука от себя. Однако чувствуя внутри расползающееся тепло от стекающей вязкой спермы по бёдрам, Мин хмыкнул про себя. Не так уж и плохо на самом деле. Чон подхватил с пола свою белую футболку, так удачно брошенную недалеко от кровати и принялся стирать с парня напротив следы их увлечений. Юнги не мог ничего сказать или сделать, а поблагодарить уж тем более. Тело ломило, а на ноги он, кажется, встать сможет не раньше, чем через пару часов. — Я сделал тебе больно. Прости. — Чонгук ложится рядом с Мином и не спрашивая разрешения обнимает того со спины, пытаясь поделиться теплом, так как ни простыни, ни одеяла рядом не нашлось. Он осторожно проводит кончиками мозолистых пальцев по яркой отметине на шее, словно того в действительности душили верёвками и мысленно корит себя за такую непредусмотрительность. Но Юнги послушно закрывает глаза и словно льнёт навстречу лёгким поглаживаниям, что заставляют усмирить чувство жжения, пуская поверх толпу приятных мурашек. — Раны, нанесенные мыслями, заживают дольше любых других. — Юнги вздыхает и откидывает голову назад, удобно устраиваясь и чувствуя щекой чужое дыхание. Он не планировал этого говорить, но иначе это поглотит его полностью, сожрёт целиком, — И я хотел, чтобы ты сделал так. Я хотел задыхаться не от чувств, а от чего-то другого. Чонгук пытается скрыть яркое удивление в глазах, осознаёт чужие слова долго и не проанализировав собственные, тут же выдаёт, боясь не успеть и одновременно спугнуть своими: — Если я скажу, что тоже задыхаюсь, если попрошу тебя прекратить терять себя в этом гнилом обществе, как все остальные, ты меня не послушаешь, ведь так? — У меня нет того, что могло бы помочь не тянуться к этому обратно. — Юнги горько ухмыляется, ничуть не дрогнув, но спрятав глубоко внутри себя лёгкое ликование, потому что тому, что требует Чон, не бывать. — Я хочу быть тем, что станет препятствием. — Не в этой жизни, Чон Чонгук. Это не для нас. А теперь проваливай. — Чонгук не спорит, не пытается доказать обратное, спокойно поднимается, натянув нижнее белье и джинсы, и тихо прикрывает дверь с другой стороны, обещая себе попытаться снова. — Всё к лучшему. Значит, так нужно. — устало прошептал парень, сворачиваясь маленьким клубком на так быстро овладевшей холодом постели.