А что, говорю, вот так, говорю, любезный. Не можешь любить — сиди, говорю, дружи. Я только могу тебя обнимать, как бездной. Как пропасть ребенка схватывает во ржи. А что, говорю я, дверь приоткрыв сутуло. Вот терем мой, он не низок и не высок. Я буду губами трогать тебя, как дуло Беретты — между лопаток или в висок. А что, говорю, там город лежит за дверью. Пустыня, и в каждом сквере по миражу, В руке по ножу, на лавочке по бомжу. А я все сижу, гляжу и глазам не верю. Сижу, говорю, и глаз с тебя не свожу. Вера Полозкова
Ваня. Ваня Ургант. Теперь, стоит услышать его имя, Светлакову не приходится покрываться испариной — сейчас ему нужно лишь отстраниться, заставив себя поверить в то, что всё, что когда-то было между ними вскользь и напрямую — отчаянная попытка жалкого разума выдумать реальность того, что не может иметь место быть. Ничего не было. Не было. — Пап, а правда, что ты Ваньку назвал в честь дяди Вани? — рука замирает — всего на пару лишних мгновений — на коробке передач. Ничего. У светофора остановился за красной «Маздой», крикливо-девчачьей игрушкой. До «старта» ещё сорок четыре секунды. — Насть, ну кто тебе такую весёлую чушь напел? — слышит свой отстранённый, глухой голос, неровными пальцами пытаясь поймать нужную FM-волну, не зная только, какую именно ищет. — В интернете. Так многие пишут. — Передай брату сок, — яблочный фреш кочует из рук в руки. — И… дочь, ты у меня уже взрослая девочка и прекрасно знаешь, что глупо верить в сетевые сплетни. — Он отказывается… Вань, пей уже, полезный. Тем более с морковью, твой любимый… Я только вспомнила, пап, как дядя Ваня ухмылялся, глядя на младшего. Признал даже, что «что-то общее есть, не зря, не зря». — Он шутил. Иван — всего лишь красивое русское имя, не более и не менее того. — Ладно-ладно, я поняла. Только не злись. Лёгкое секундное шипение, за которым последовало бодрым приторно-развесёлым тоном: «По старой семейной традиции: сначала отец ест, а потом снова — отец. Пап, спасибо за схему. Вырос, теперь беру на вооружение». В вещании «Comedy радио» «Вечерний Ургант». И кнопка заела. — Я не злюсь, Настя. Только не принимай за чистую монету всё, что слышишь и видишь где-то. Крики «сигналок» за спиной. Давно загорелся «зелёный», а волна так и не переключается, оглушая профессионально поставленным баритоном: «… в лучшие времена таких, как они, сжигали. Или хотя бы мучили до смерти… Сейчас же мы должны мириться с их взглядами. Да как такое принять-то возможно! Безобразие! Вот оно, многообразие мнений, верований и позиций! Так и до демократии и равенства можно дойти!»***
Спина сильная, занимательный рисунок от лопаток к пояснице, вдоль которого нестерпимо хочется провести рукой, ощутив под кожей натянутые в напряжении мышцы. Фигура медленно склоняется вниз — так, что перед лицом теперь только ягодицы в чёрных, слишком облегающих спортивных штанах. Расстояние всего метра три, пару шагов вперёд — и можно дотянуться, прикоснуться и понять, что желаемое было так близко. И погибнуть от восторга. Сергей в очередной раз резко распахивает веки, смотря в молочный потолок. За окном слегка светает, и это восьмая ночь беспокойного сна — ему хочется думать, что только восьмая, не сороковая, не тысяча восемьсот тридцать третья, не бесконечная, а лишь восьмая — главное ведь определить, с какого момента вести отсчёт. Он решил, что тот день, когда он растянул икроножную мышцу в момент катания на велосипеде за городом. Тот самый день, когда его другу Ване пришлось тащить нелёгкого друга Серёжу в горку на хребте почти полтора километра. Именно тот день можно считать невозвратным, точкой отсчёта всех его последующих потных и жалких мытарств временно прикованного к постели человека, привыкшего всегда быть на бегу, на большой скорости, успевая многое или почти всё.***
— Светлый, я не останусь ночевать с тобой в доме, утром съёмки. Надо ещё успеть до сумерек из посёлка выехать — а то эти проклятые бешеные соседские псы. Больной видит перед собой голую спину, у правого и левого рёбер — потёртости, неглубокие раны, нанесённые путём трения жёсткой ткани спортивных штанов об обнажённое тело. Ванина футболка же была использована в качестве бинта для покалеченной в момент падения с велосипеда руки друга. — Могу послезавтра вечером тебя навестить: снимаем до обеда. Что тебе привезти? Сергей ловит себя на мысли, что стыдливо отводит глаза каждый раз, как только Иван разворачивается к другу лицом и смотрит на него. — Не мотайся, не стоит, — Светлаков глядит куда-то вбок, на высокое зеркало в старинной раме, через которое отлично виднеется лишь обнажённая спина, местами с покрасневшими кровоточащими ранками. Иван вздыхает — то ли с облегчением, то ли от обыкновенной усталости. — Я бы и не смог, друг мой. Всё-таки благотворительность — дело добровольное, но не в том случае, когда ты возглавляешь попечительский совет фонда. Нужно проекты отобрать на будущий квартал. — Нормально. Справлюсь. Жена завтра к вечеру приедет. — Жаль, что похерили выходные. — Прости инвалида. — Ладно уж, — Ургант едва слышно цокает языком, а Светлаков ловит себя на мысли, что ему совершенно не жаль, что они вынуждены были остаться тет-а-тет в небольшом, далёком от современного урбанистического мира домике, окружённого лишь лесами да прудами. И не жаль, что Ваня задержится ещё на несколько часов, пока будет принимать душ, собирать вещи, обеззараживать раны и ухаживать за временно частично недееспособным товарищем. Осознавая при том, что Ваня с удовольствием оказался бы сейчас практически где угодно, но не в глухомани с другом, который с трудом поднимается без посторонней помощи. — Принимай сидячее положение, сейчас будешь врачевать надо мной.***
Ваня. Ургант Ваня. Он просит подождать его, не скучать. Говорит, что Светлаков может уткнуться в телефон — он не против. А Сергей ухмыляется и каждый раз спешно отводит взгляд, стоит Ивану, разукрашенному светом софитов, посмотреть на него и насмешливо улыбнуться. Идёт репетиция танца. Кажется, этот вид танца прозвали «тверкинг». И Ваня, совместно с некоторыми танцовщиками и членами команды, призывно виляет задницей — выходит совершенно комично, нелепо, но отчего-то это зрелище Светлакова завораживает и он не может последовать совету товарища и «уткнуться в телефон». До концерта, который они оба должны вести, остаётся чуть более двух часов, и если эти развлечения продлятся ещё хотя бы пятнадцать минут — мужчинам придётся нестись на огромной скорости, подрезая автомобили, нарушая ещё многие дорожные законы. Ургант просил Светлакова приехать к нему в «Останкино» — да, хромого друга, ковыляющего из офиса ТНТ до автомобиля и вновь к другому телецентру. Он посчитал, что им нужно почитать вместе сценарий, иначе работа не склеится, а другого времени у него уже нет.***
Почему-то, при первом упоминании его имени, возникают перед глазами не семейные вылазки за границу, не общие корпоративные мероприятия, не даже «ПрожекторПерисХилтон», но вместо этого — душный лифт, абсолютно спёртый воздух, Ваня, распустивший от духоты галстук-«бабочку» и осевший на металлический пол, почти улегшись на стенке. Повторения шёпотом «какое дерьмо, просто от-вра-ти-тель-но, совершеннейший караул». Испарина на лбу, очень горячие пальцы, ставший резко тесным костюм. Рука, которая на ощупь движется по серебристому металлу, крепко сжавшая два пальца Сергея — указательный и средний. Губы, шепчущие устало, но отдающиеся эхом в пустом пространстве. — Я не знаю, выйдем ли мы сегодня отсюда на своих двоих или нас вынесут, но я должен тебе признаться вот в чём: тот вечер, когда ты свалился с байка, был самым отвратительным на моей памяти. Я вышел уже поздно, меня облаяли обе соседские овчарки, а третья бегала по тропинкам и загнала меня обратно в дом. Так что, может, мил друг, ты и не помнишь, но спали мы вместе. И не смотри на меня так, — произнёс Иван в полной темноте, — я был напуган до усрачки. Светлаков сбивчиво хихикает себе под нос — странно, он думал, что ему снится, что его руки обвивают живот Урганта. Оказалось, было и такое.***
Сообщение на автоответчике: «Серёж, ждём тебя у нас в гостях в четверг. Заодно промоутируешь свой новый фильм. Уже списки готовы, очень буду рад увидеть. Когда мы в последний раз встречались? Уже и не вспомню. Но ждём, Светлый!» Полтора месяца назад. Вели большое шоу для Первого. Пообещал приехать сначала на день рождения Ванечки, потом — на календарный праздник. Светлаков трижды звонил ему, он не отвечал и не перезванивал, с большим опозданием присылая извиняющиеся смс-ки.***
— Тогда и я напоследок выскажусь… Как считаешь, мужику любить мужика — это аморально? — Это что-то из сериалов? — шепчет измотанно Иван, неглубокими вдохами заглатывая воздух в тесной лифтовой кабине, которая, кажется, стала ещё меньше. — Хотя бы и так. — Серёж, тема гомосексуализма действительно станет нашим последним поводом для обсуждения перед кончиной? Тогда давай политику, на худой конец. Светлаков слегка сжимает невероятно горячие пальцы друга, прикрывая веки.***
«Не могу никак, Вань. Увы, мама приболела, я в Екате, до конца недели точно останусь с ней. Извини».«Светлый, ну ёлы-палы. Ты у нас в соц.сетях уже заявлен, рубрику специальную придумали. Поднажми и приезжай!»
«Извини. Правда, очень нужен ей».«Хоть в гости домой заходи».
«Обязательно. Пока... »