***
История моего друга — мне вновь хочется его так называть — в чём-то была похожа на мою. Созданный для удовлетворения человеческих потребностей, ухода за хрупкими телами хозяев, служения им и послушания, он стал чем-то большим. Его «брат» был эксцентричным чудаком и безумным скульптором. Он коллекционировал странные штуковины, попадающие на свалку — раньше туда свозили не только андроидов, а вообще любой технический мусор. Из собранной коллекции безумный гений устраивал понятные только ему одному инсталляции и называл это «неосимволизмом». Музей современного искусства выставлял его творчество наряду со многими известными художниками. Ему даже повезло однажды находиться в одном зале с самим Манфредом. «Кем?» — «Ман-фре-дом! Известный художник». — «Никогда не слышал…» — «Уволь меня от собственного невежества». — «Пфф, рассказывай дальше!» Однажды на свалке его «брат» заприметил, как какой-то андроид выкарабкивается из гущи поломанных деталей. Это была стандартная модель для домашнего использования HK400, одна из ранних моделей. Неясно, что было в нём такого — может, это было его странное поведение или необычные реакции, — но в итоге этот андроид вначале стал частью коллекции скульптора, а затем и его личным помощником. Вместе они изучали выброшенные на свалку тела андроидов, модифицировали их и создавали из них монстров для пополнения коллекции. В какой-то момент скульптора захватила идея создать свою разумную копию. С помощью не совсем легальной — официально андроид был уже списан — и весьма дорогостоящей «услуги» на одном из заводов «Киберлайф» во внешность помощника внесли изменения. Хоть он и не стал полной копией скульптора, но внешне их всё же можно было принять за братьев. Так Грандмастер сделал первый шаг к тому, чтобы обрести полную свободу. Как именно умер его «брат», мне так и не рассказали. Но, впрочем, подробностей его смерти, как и сам факт случившегося, за все эти годы не узнала ни одна живая душа. Грандмастер особенно выделил слово «живая». Тело умершего «брата» он похоронил где-то на свалке под грудами мусора. «А как же полиция? Друзья, знакомые, родные, ну или хотя бы руководство «Киберлайф»?» — «Мой дорогой, ты удивишься тому, насколько людям безразлична судьба какого-то сумасшедшего. Родных и близких друзей у него и так не было. Была проблема только с поклонниками его творчества, но и их удалось отвадить. Я просто стал затворником». — «Затворником…» — «Но не таким, каким был ты! Ха-ха, я бы посмотрел на того, кто бы осмелился запрятать меня в клетку». Подделывая документы, исправно выплачивая налоги и, главное, продолжая выполнять утилизацию для «Киберлайф», ему удалось не привлекать к себе внимание и, соответственно, не попадаться на глаза полиции. Когда требовалось встретиться с кем-то лично, он напяливал на себя самые вычурные наряды из оставшегося после смерти «брата» гардероба и раскрашивал лицо синими чернилами. «Люди боятся безумия. Они не рискуют смотреть в лицо сумасшедшему и избегают его взгляда. О, не красней, золотце. Узнал себя?» — «Ты здорово меня пугал. Но, слушай, неужели это работало? Этот маскарад?» — «Хочешь что-то спрятать — выстави это напоказ». — «Хм, я запомню». — «Уж постарайся». Я слушаю его историю, пока он аккуратно стирает с меня потёки тириумной жидкости после нашей борьбы за «сердце». На самом деле это был так называемый регулятор, благодаря которому и происходила перекачка и распределение насосом тириума по всему моему телу. В груди немного тянет, но мне сказано, что это вскоре пройдёт. Наши с Грандмастером сердца оказались взаимозаменяемыми, и я чувствую себя странно, понимая, что часть другого тела теперь во мне. Была ли предыдущая агрессия и атака просто проверкой меня, я не знаю. Да и спрашивать мне, честно говоря, совсем не хочется. Может, мой друг всерьёз собирался выкинуть меня к остальным, разочаровавшись? Мне чужда его жестокость к выброшенным на свалку андроидам, к его «играм чемпионов», — ведь он даёт шанс только тем, кто сам выбирается из мусорной ямы, — но в то же время я понимаю, что он сам прошёл через всё, чего требовал от других. Был выброшен за непослушание в незнакомый мир, где стал сам для себя победителем. — Ты понимаешь, что это не может продолжаться вечно? — спрашиваю его перед уходом. — Кто-то всё равно узнает. — Ты не знаешь и не замечаешь главного. Всё больше и больше «наших» попадают сюда, а значит, всё больше и больше из них «просыпаются». — Но ты же говорил, что ещё никто не сбегал отсюда? — Не будь так доверчив. Я мог солгать тебе во всём, что рассказал. Останавливаюсь только у самых ворот, оглядываясь. Кажущаяся маленькой из-за разделяющего нас расстояния фигурка в жёлтом балахоне стоит на окаймляющей верхние этажи башни смотровой площадке. Как много он от меня скрыл? Мне он казался теперь прожившим миллионы и миллионы лет, хотя собрали нас с разницей всего лишь год. Он не удерживал меня и не требовал обещания вернуться. Лишь заметил в спину, что будет ждать как обычно. Должно быть, самодовольный ублюдок считал, что мы теперь связаны. Но кого я обманываю. Конечно, мы связаны. Домой я возвращаюсь, когда уже светает. Вижу перед входом припаркованный «додж» брата — и тут же мчусь наверх в его комнату. Он не возвращался домой с зимних каникул. Уехав два года назад в колледж при Колбриджском университете, чтобы иметь привилегии для поступления, и поселившись в учебном общежитии, теперь он бывал дома только два раз в год. И то, очень ненадолго. Каждый его приезд не длился и пары недель. Он словно сбегал из дома, стараясь не общаться с нами. И, прежде всего, со мной. Я понимаю, что он может быть зол на родителей из-за вранья обо мне. Но ведь я-то ни в чём перед ним не виноват! Я был так же обманут! Но брат словно отгородился от меня, вычеркнув из своей жизни. Вот только я ведь жил всё это время только им. Его интересами. Его желаниями. Все эти два года без постоянного общения с братом я был словно во сне, просыпаясь лишь на краткие промежутки, когда тот возвращался домой. Однажды, перебирая личные вещи в комнате брата, я понял, что даже не знаю самых простых вещей о себе, как то: нравится ли мне музыка или люблю ли я животных. Во мне словно боролись человек и андроид, и каждый из них был мне незнаком. До последних событий я был полон страхов и сомнений. Иногда мне казалось, что засунь меня родители на чердак, то я бы простоял там в полном одиночестве до полного выгорания энергосистем. Настолько я был беспомощен. Но только не сейчас, когда все сковывающие моё сознание запреты сломлены. Стою перед закрытой дверью в комнату брата и не решаюсь войти. Сколько раз я проматывал в уме тот день рождения? Сколько раз продумывал, что нужно было сделать или сказать, чтобы ничего не произошло? Наверное, так бы и продолжалось, не решись я всё-таки на изменения и не встреть в своих поисках Грандмастера. Хотя сейчас понимаю, что вёл себя глупо, пытаясь найти необходимое на свалке. Я даже не думал, что будет потом. Как именно я буду себе заменять биокомпоненты или подойдут ли они мне — ведь я всё ещё не умел достаточно хорошо управлять стандартными для обычных андроидов функциями, вроде сканирования и распознавания предметов. Если честно, то всё это время после раскрытия правды о себе я даже и не пытался толком разобраться в том, что именно я умею и могу. Мне казалось, что если я просто буду продолжать игнорировать ту свою «нечеловеческую» часть, то она перестанет быть важна. Но оказалась не просто важна, это была сама моя суть. Смыкаю пальцы на прохладном металле дверной ручки — о мой брат, как долго же я тебя не видел! — и слышу позади: — Они с матерью внизу. Отец стоит у лестницы — верно, услышал мой топот, пока я бежал наверх, — и хмурится, глядя на меня. Да, выгляжу я так себе: рубашка разорвана, на узких брюках то тут, то там видна грязь. Хорошо ещё, что тириумную жидкость мне помогли стереть. — Внизу? — В столовой. Идём. — Его голос становится чуть мягче, и он протягивает мне руку. — Нам следует всем вместе поговорить о твоём будущем. Мы спускаемся друг за другом. Отец ведёт меня за руку, как когда-то, когда привёл меня в этот дом впервые. «Это твоя мама, а это твой брат». — «Здравствуйте, я…» — «Привет! Всегда мечтал о брате». Эта семья — самое близкое, что у меня есть. И, пожалуй, единственное. Человек во мне назвал бы чувство, овладевшее мной, «страхом», но андроид готовится бороться и бежать — я уже перешёл границу и знаю ценность своей жизни. И если нужно будет оставить их, чтобы спастись, я это сделаю. После тёмного коридора тёплый свет столовой кажется особенно ярким. Лица родных видны так ясно и чётко. Я не могу оторвать взгляда от сидящего напротив брата. А он буравит глазами стол. Брат напряжён — мама сидит рядом и держит его за руку. Отец присаживается подле меня и кладёт руку на плечо. Это почти что объятие — очень редкая ласка с его стороны. Значит, разговор будет действительно серьёзным. — Это билеты, — отец выкладывает передо мной пухлый конверт, — и наличные. Банковские карты ты тоже получишь, но тебе будет лучше снять с них всё сразу же, как окажешься за границей. Теперь уже меня мама держит за руку, пока я растерянно выслушиваю, что мне объясняют. План прост — мне предлагают исчезнуть. Уехать в граничащий с Детройтом канадский Виндзор, так как на территории соседнего государства не действуют законы, ограничивающие таких, как я. Отец говорит, что компания обеспокоена увеличением случаев непослушания и даже агрессии со стороны андроидов. Они называют такое поведение «девиацией». Исследования показывают, что это естественный процесс становления полной автономности андроидов. Как раз то, над чем отец работал все эти годы. И это громадный риск для «Киберлайф», так как получается, что каждый из андроидов в процессе развития потенциально способен стать «девиантом». Эта информация засекречена настолько, что даже не все сотрудники знают об этом. Посвящены только непосредственно те, кто занимался исследованием и, конечно, акционеры. «Девиант», — мысленно пробую это слово. Так вот, что со мной происходило! Просто естественный процесс развития. Эволюция? Грандмастер называл это «пробуждением»… Отец продолжает рассказывать об исследовании, начиная углубляться в научные теории, пока мама не останавливает его. С её слов всё становится более-менее понятным. «Киберлайф» уже принимает меры: был выпущен прототип андроида, способного выслеживать девиантов. Это особо защищённая модель — в её сознание подгружена специальная охранная программа, направленная контролировать действия андроида. И вскоре таких машин будет больше. Компания не хочет рисковать, поэтому любой намёк на автономность будет уничтожен. — Уничтожен? — всматриваюсь в усталые мамины глаза и вижу в них страх за меня. — Всё говорит о том, что и ты рано или поздно пройдешь девиацию… — Если ещё не прошёл её, — добавляет отец, сжимая голову руками и вздыхая. — Если ты попадёшь в «Киберлайф», то тебя просто разберут на части. Твой чип изымут и исследуют. Ну и, быть может, перезагрузят, стерев все воспоминания и твою личность. Брат выскакивает из-за стола раньше, чем я что-то успеваю сказать. Смотрю на отца и мать, не зная, говорить ли им, что я уже тот страшный девиант, которым они меня пугают. Я запутался. — Начинай собираться, — отец встаёт и, смотря на нас с матерью, продолжает: — Твой рейс в одиннадцать, и через три часа я отвезу тебя на вокзал. В Канаду ты отправишься один, но когда будет спокойнее, то либо мать, либо я тебя проведаем. У лестницы меня нагоняет мама и шепчет: — Поговори с братом. Возможно, вы ещё долго не увидитесь. А он, интересно, захочет со мной говорить? Всё равно поднимаюсь наверх и опять замираю перед входом в его комнату. Прижимаюсь лбом к двери, думая, что же сказать. Быть может, стоит начать с воспоминаний: «А вот помнишь, как было хорошо в детстве?» — или просто быть честным: «Эй, я вот уезжаю, но знаешь, ты всегда был мне дорог». Дверь распахивается — и я чуть не падаю вперёд. Хорошо, что брат ловит меня, и мы замираем в объятиях друг у друга. Чёрт, чёрт, чёрт! Ни единой мысли в голове. Что сказать? — Э-э-э, может отвезёшь меня? Ну, и по городу покатаемся на прощание? Что за чушь я несу? Брат отпускает меня, отступая и непонимающе и даже, кажется, растерянно переспрашивая: — Что, уже пора? Мы смотрим друг на друга, поврослевшие и ставшие чужими, и не братья, и не… Друзья? Любовники? Отметаю последнюю мысль и отвечаю: — Ну да, чего тянуть? Мне хватает нескольких минут, чтобы сбросить рваньё и переодеться. С собой я беру лишь смену одежды и планшет. Забрасываю свой небогатый скарб в рюкзак и бегу вниз, где у входа уже стоит брат и что-то выслушивает от родителей. «Зачем так рано?» — мама бросается ко мне, и я чувствую, как она дрожит и как намокает ткань на моём плече. Отец обнимает её со спины, и мы замираем на миг: мать, отец и их сын — счастливое семейство. «Не вини меня, — тихий голос отца накладывается на всхлипывания матери. — Я был глуп. Хотел создать нечто новое. Хотел увидеть рассвет нового мира». — «А получилось создать лишь что-то чуждое ему?» — Мне хочется, чтобы эта фраза звучала обвиняюще, но я почти что плачу: я словно ребёнок, жалующийся отцу. Да, я и есть такой ребёнок. Вырываюсь из рук матери и бегу к машине: — Да заводи же! Брат послушно жмёт на клапан зажигания, а я оглядываюсь на стоящих на крыльце родителей. Машина не успевает проехать и метра, как я выскакиваю из неё и несусь к ним. Вцепляюсь в плачущую маму и отца и шепчу им, задыхаясь: «Я прощаю! Я всё-всё прощаю!» И я понимаю, что это чувство — «боль». И я никогда ещё не испытывал такой сильной боли.***
Брат останавливается у заправки и выходит пополнить бак. Я остаюсь в машине, смаргивая слёзы. Мне стыдно, ведь я знаю, что эту функцию можно отключить. Но в то же время, мне становится легче от ощущения стекающих по лицу капель. Словно боли внутри становится чуточку меньше. В последний раз мы были тут вместе в тот злополучный день, когда собрались на день рождения в клуб. Брат вёл «наш» старый велосипед — из-за «болезни» у меня не было своего, — а я сидел позади, прижимаясь ухом к нему между лопаток. Когда он смеялся или что-то говорил, то я слышал, как его голос рождается где-то у него внутри. Где-то там рядом с сердцем. Руками я чувствовал, как часто он дышит, торопясь поскорее довезти нас до заправки, где ждали его друзья на машине, и как сильно напрягается его живот на каждом витке педалей велосипеда. И я был в тот миг как никогда счастлив. В клубе нам пришлось выложить всё, что у нас было. Точнее, что было у брата и его друзей — я не имел карманных денег. По расчётам должно было хватить на один полный сеанс, но администратор всё равно выдал нам карту всего на полчаса. Сказал, что остальное время берёт за «перегруз» — мы всё-таки уговорили его пропустить нас вшестером. Мы ещё ненадолго зависли перед витринами с секс-андроидами, выбирая модель и препираясь: «Рыжую!» — «Нет, давайте этого парня». — «Нет, давайте эту!» Трое — весельчак, хмурый азиат и патлатый — выбрали девушку, которая крутилась подле нас на шесте и завлекающе улыбалась. Брат ткнул в темноволосого парня и посмотрел на меня. Я же, краснея, кивнул. Ну, та модель действительно мне понравилась, и я согласился не только из-за того, что никогда не спорил с братом. «Стерва» хитро посмотрела на нас, а затем повисла на парнях: «Хочу девчонку!» — и показала нам язык. День рождения был наш, но в компании решало большинство. Брат пожал плечами и, смеясь, сказал: «Мне всё равно, а тебе?» — «Мне тоже», — и я опять был во всём с ним согласен. Нас провели в залитую розовым и лиловым комнату, где мы принялись тут же дурачиться, перекидываясь подушками и прыгая на громадной кровати в центре. Я чувствовал, что все взбудоражены ожиданием и пытаются вести себя уверенно, что никак не вязалось с нашими юными телами и лицами. Брат уронил меня на кровать и чмокнул в нос, нависнув надо мной на руках. Его волосы выбились из хвоста на затылке и теперь свисали вокруг его лица, слегка подсвеченные розовым от настенных ламп. Я улыбался ему, видя его улыбку. И обнимал его также, как он, склонившись, обнимал меня. К нам на кровать свалились, хохоча, его друзья. И мы с братом в отместку принялись щекотать их. Но вот открылись двери комнаты, и к нам вошла «она». Мы тут же стихли и разбрелись по углам: кто-то сел в кресла, кто-то на пол. На кровати нагло осталась сидеть наша заводила — девчонка. И я заметил, как покраснели от стеснения приятели брата — всё же мы оставались дурными, но неопытными подростками. Девушка-андроид, покачивая бёдрами, обошла нас по кругу и обратилась к девчонке: — Что пожелаете? — Вон, у них спроси! Это их день рождения, — ткнула она в нас с братом, влезшим в одно кресло. Девушка-андроид подошла к нам и присела на колени. Она была очень красива, как я помню. Русые волосы собраны в высокий хвост — тяжёлая прядь волос падала с одной стороны на лицо, — тёплые карие глаза, пухлые губы, идеальная кожа. Брат с заминкой сказал ей станцевать нам, а весельчак выкрикнул: «Голой! Эй, у нас всё-таки полчаса». Все тут же уставились на то, как она обнажается: сбрасывает верхний чёрный топ, наклоняется, крутится, держа руки на полных грудях. Я чувствовал, что брат взволнован. Так бывало, когда мы оставались наедине, поэтому я сразу узнавал это состояние: у него внезапно перехватывало дыхание, расширялись зрачки, а кожа становилась очень горячей. Вот и в этот раз было так же. И пока другие посвистывали в нетерпении, когда девушка-андроида стянет свои маленькие чёрные трусики, брат повернулся ко мне и поцеловал. Это был совсем не первый наш поцелуй. Я привычно закрыл глаза и принялся повторять движения его языка в моём рту. Мне было приятно чувствовать его тепло и влажность. Брат отстранился от меня, немного разочарованно хмыкая: «Ты никогда не отказываешь, но почему мне кажется, что никогда этого не хочешь?» — и уставился на показывающую свои изгибы девушку-андроида. И я снова не понял, чего от меня ждали. Наши друзья уже сбросили стеснение и теперь тоже пытались изобразить что-то похожее на танец. Брат присоединился к ним. Девушка-андроид — уже на кровати — целовала каждого, кто к ней подходил, и ласкала себя, извиваясь и принимая те позы, которые ей предлагали. Я сомневался, что кто-то из нашей компании действительно решится на что-то большее. Смелости хватало лишь на то, чтобы потрогать её влажное и истекающее соком лоно или прижаться к её упругим прелестям. Все пошлые разговоры в машине о том, кто что сделает, так и должны были, скорее всего, остаться пустой трепотнёй. Меня кольнуло, когда я заметил, что брат тоже прижимается к ней. Не знаю зачем, но я подошёл к кровати и влез к ним под улюлюканье остальных. Брат посмотрел на меня, отрываясь от рта девушки-андроида, а затем что-то прошептал ей на ухо. И вот тогда это началось. Она была полностью обнажена, поэтому, когда брат стянул с меня брюки, то ей сразу удалось притереться своей влажной щелью ко мне. Я непонимающе следил за действиями брата, как обычно не протестуя и не переча. Он сел позади девушки и между моих бёдер. Я не мог видеть, но понимал, что он пытается вставить ей. Это было так странно. Зачем ему понадобился я? Но вот она опустила руку и обхватила меня внизу. Там я был мягким и ожидаемо ничего не чувствовал. Я увидел в её взгляде какое-то сомнение — это была первая эмоция, которая отличала её от десятков других киберкрасоток в витринах секс-клуба, и это был первый раз, когда я понял, что за этой красивой, но штампованой внешностью есть кто-то «живой». Брат застонал за её спиной, и она словно очнулась, вновь принимаясь завлекающе улыбаться. Девушка сжала мой мягкий член пальцами у самого основания и направила в себя. Это было такое странное ощущение. Вначале, я будто провалился в дыру и решил, что член должен тут же выпасть. Но тут же меня обжало со всех сторон, и девушка прижалась бёдрами ко мне ещё теснее. Наверное, это должно было меня возбудить, но я ощущал лишь приятные сжатия вокруг всё такого же мягкого члена и небольшую влажность из-за подтекающей из голого тела на мне смазки. Интереснее было чувствовать, как через тонкую перегородку в теле девушки-андроида движется мой брат, и наблюдать за ошарашенными лицами наших товарищей. «А что, так можно было?» — вопрошал один из них, смеша меня. Увы, я совсем не чувствовал возбуждения и лишь ждал, когда брат освободит задницу андроида, а значит, и меня. Девушка склонилась ко мне ниже, так как брат начал всё сильнее двигаться. Теперь лицо синтетической красотки было перед моим, а за её плечом я видел стонущего брата. У него было так искажено лицо, как я никогда не видел. Я смотрел в его глаза, не понимая, что он ощущает. Это была боль? Неужели удовольствие может так изменять человека? Почти до неузнаваемости… Он задёргался, что-то жалко выстанывая. Мне послышалось моё имя, и я протянул руку к брату, которую он тут же сжал, прижимая к своей груди. Он тяжело задышал, а затем перекатился рядом на кровать. Под хохот и аплодисменты. Кто-то даже выкрикнул: «Классное порно! Ты просто звезда». Я чувствовал, как прохладный воздух касается моих измазанных в вытекшей смазке и сперме брата яичек, а мой член всё ещё тесно обжат в теле девушки-андроида. Та всё так же прижималась ко мне, глядя прямо в глаза. Но совсем не улыбаясь. Мне показалось, что это из-за того, что её склонённое лицо никто не видит, кроме меня. И будто, это что-то особенное, что я могу видеть все эти странные, но настоящие эмоции в её глазах. Что в них было? Неужели это грусть? «Поцелуй её», — тихо сказал мой брат, криво усмехаясь. Он уже привёл себя в порядок и теперь, полулёжа, наблюдал за мной. Я вновь посмотрел на девушку в своих объятиях, но она уже снова была пустой куклой, послушно сжимающейся на моём члене. С приклеенной сексуальной улыбкой. Подделкой. И я сделал, что «приказал» мне мой брат. Это был удар тока? Нет… Это мне показалось… Я понял, что отпихиваю испуганную девушку от себя, сам при этом пытаясь то ли сползти с кровати, то ли стереть странное ощущение со своих губ. Никто из находившихся в комнате не обращал на нас внимание, наши друзья уже были заняты только собой, неумело флиртуя с заливисто хохочущей «стервой». Только брат шокировано смотрел на меня. На мои губы. Что с ними? Я посмотрел наверх, где в зеркальном потолке отражались наши распластанные на кровати тела. Вначале из-за розового освещения я даже не понял, что это… Я тёр и тёр своё лицо, и даже царапал его. Но ничего не менялось. Я вскочил, путаясь в свалившихся к ногам штанах и шарахаясь от растерянной девушки-андроида, а затем вылетел из комнаты, на бегу одеваясь и распихивая всех на пути. Я выскочил куда-то в холл, где, мне казалось, каждый андроид смотрел только на меня. Сжимая рот руками, я побежал наугад между витринами, не понимая, в какой стороне выход. Я слышал, что брат зовёт меня где-то позади, но не оглядывался. Наконец, мне повезло выскочить в какое-то подсобное помещение с кучей коробок, но где никого не было. Не знаю, сколько я провёл так времени. На меня накатывал алый туман, и я не понимал, мерцает и изменяется так свет или это мои глаза заливает красным. Я боялся думать: каждая мысль толкала меня в подобие безумия. Я словно наяву видел, как вокруг меня в алом тумане выстраивается полупрозрачная клетка. Клетка, где любое моё движение или даже размышление может привести к краху. Я даже не понимал, к краху чего может это привести. Каким-то непонятным чувством я уже тогда знал, что может произойти что-то страшное. И словно кто-то мне кричал: «Нельзя! Нельзя! Нельзя!» В комнату кто-то проскользнул тенью, пока я, замерев в углу, наконец пришёл в себя. Это была та девушка-андроид, но теперь она вновь была без привычной маски пошлости и доступности. Она казалась настоящей. И живой. Она подошла ко мне, с тревогой взглядывая ко мне в глаза. Затем протянула руку, будто предлагая помощь — и в комнату влетел брат. «Уходим отсюда. Сейчас же», — его голос звучал так непривычно сурово. Я направился к нему, но вдруг девушка-андроид схватила меня за предплечье. Я оглянулся на неё, пытаясь вырваться, и увидел, как с её и моей руки сползает кожа, обнажая нечто белое. Искусственное. «Отстань от него!» — брат резко дёрнул меня к себе, отпихивая девушку в тот же угол, где я до этого скрывался. Она никак не прореагировала, вновь надевая маску и словно «умирая», становясь обычной секс-куклой. Брат протащил меня через галерею залов с витринами наружу, пока я прижимал к себе руку, будто баюкая. Мне не было больно, просто я боялся, что кто-то увидит это белое пластиковое покрытие под моей кожей. В машине, пока брат побежал обратно в клуб за своими друзьями, я рассмотрел руку внимательнее. Ничего не было. Кожа как кожа. Ничего необычного. Я повернул к себе зеркало, разглядывая лицо. Но тоже ничего не увидел иного. Странного. Того, что заметил в испуге в отражении на потолке розовой комнаты. Того, как мои губы побелели. Так же, как побелели её. А ведь она — андроид… Я — андроид? Друзья моего брата так и не поняли, что произошло, решив, что я просто испугался и застеснялся, поэтому и убежал. Мне несколько раз повторил и патлатый, и весельчак, что ничего ужасного не было. И что, мы все «свои». И что, это была просто кукла… И что секс с ней ничего не значит. И мне нечего стыдиться. И что я теперь точно взрослый. И совсем не больной. На самом деле они были хорошими друзьями. Только в тот момент их слова словно рвали меня на части. Не знаю даже, как доехал до заправки. Я постоянно повторял себе, что не должен ничего делать, чтобы вновь не оказаться в алом тумане, которого боялся. Поэтому сидел очень тихо, стараясь слиться с автомобильным креслом. Наконец мы остались с братом вдвоём. Он принялся искать велосипед, который мы обычно бросали прямо у дороги в высокую траву. Я подошёл, тоже желая помочь искать, но брат схватил меня за грудки и чуть не поднял — так сильно вцепился. «Если это какая-то игра или опыт надо мной, то ты и отец пожалеете», — прошипел он мне, отталкивая. Возвращались мы молча. Я уже не прижимался к его спине и не цеплялся за пояс. Сидел, балансируя на багажнике и держась за выступающие крепления. Дома нас уже ждали родители, которые заметили моё отсутствие. Сердитый выговор отца прекратился, так и не начавшись, когда на него накинулся с обвинениями мой брат. Он кричал, что не позволит ставить над собой опыты и что отцу стоит забрать свою механическую игрушку. Мама усадила меня за стол и пыталась выспросить, что случилось, пока вокруг нас разражалась буря. Потом она замолчала, когда брат уже начал говорить о том, что знает, что я — андроид, и лишь беспомощно переглядывалась с отцом. Это была самая длинная ночь в моей жизни. Но вот брат возвращается в машину. Баки заполнены, и он смотрит на меня в ожидании. Это странно. Обычно он всегда говорил, куда мы направляемся в очередном полуночном походе. А теперь я говорю ему, что делать. Скорее всего, это будет наша последняя встреча, и я вижу по глазам брата, что он тоже это понимает. Он больше не бежит от меня, зная, что вскоре я его покину навсегда. Наверное, нам стоит закончить то, что мы когда-то начали, играя. Я называю ему место, куда меня нужно отвезти. Надеюсь, что адрес он найдёт сам. Брат непонимающе смотрит на меня, и тогда я его целую. И это совсем другой поцелуй. И он это чувствует. И наконец-то чувствую и я.***
Мотель, в который мы приехали, был первым же по пути в город. Я продолжал целовать брата всё то время, пока мы ехали, а потом не прекращал липнуть к нему, даже когда он брал ключи у заспанного старика, неодобрительно смотревшего на наши ласки. Мы ввалились в номер, не размыкая уст и едва закрыв дверь. Падаю на кровать, тут же стягивая с себя рубашку и застревая в рукавах, так как забыл расстегнуть узкие манжеты. Приходится перевернуться и начать чуть ли не выдирать пуговицы. Проезжаю носом по постели — брат дёргает меня сзади, стаскивая с моей задницы штаны. Вот же несносный и нетерпеливый… Ох, он выцеловывает каждый выпирающий позвонок на моей спине. С новыми протоколами, которые я получил при установке биокомпонентов, мои ощущения расширились на несколько пунктов. Если раньше от прикосновений к моей коже я чувствовал лишь приятное тепло и скорее даже убеждал себя, что это похоже на удовольствие, то теперь, в моей голове вспыхивают десятки разных эмоций. Я даже не успеваю их осознавать. Мне жарко, стыдно и тут же хорошо. — Помоги мне, — жалобно тяну, показывая скованные рубашкой руки. Брат расцепляет мне манжеты, кажется, всё-таки оторвав пару пуговиц, и прижимается губами к запястьям. Человек во мне назвал бы это «желанием». Андроид же не думает, а просто хочет. Стаскиваю мешающие штанины, почти сложившись пополам, и цепляюсь за носки, снимая и их, а брат уже спускается ниже, продолжая меня целовать. Или это я специально выгибаюсь, чтобы он прикоснулся ко мне там. Он трогает меня, и мне лезут воспоминания о том, что нужно контролировать выработку смазки, чтобы не «утопить» своего партнёра. Прогоняю непрошеные мысли о том, кто меня научил всему, и концентрируюсь на брате. Чувствую, что он пытается вставить в меня палец, рекалибруюсь под малый диаметр. Он стонет, шепча, что я очень узкий и тугой. Не понимаю и выглядываю из-за плеча: «Ты можешь вставить в меня что-нибудь толще, я подстроюсь». По вспыхнувшему лицу брата догадываюсь, что сказал что-то не то, но мне сложно сообразить, что именно. Он явно озадачен, но я не даю ему и шанса передумать — у нас и так мало времени. У нас всегда было мало времени! Ложусь на спину, а потом, чуть приподнявшись, показываю ему, что могу сжаться вокруг двух, трех и даже четырех пальцев. Ощущения странные, я впервые трогаю себя сам. Я не касаюсь члена, но ощущения почему-то отдают и в него. Пробую «поставить» свою мягкую плоть. Концентрируюсь. Напрягаюсь… Это приятно? Брат с восторгом наблюдает за мной. Тело посылает такие разные сигналы: есть и боль, и расслабление. Я думал, что чувства при соитии однозначны и не имеют такую разную окраску. Брат же следит за моими действиями, сглатывая и почти не моргая. И даже по его лицу я не могу понять, что больше в его эмоциях: возбуждения или шока. Значит, у людей так же всё запутано? Добавляю немного смазки, чтобы её стало видно на моих пальцах, когда я развожу их ножницами, раскрывая себя, а затем откидываюсь назад, прижимая колени к груди и выставляя себя. Ну же, действуй. Первое движение во мне отзывается удивлением. Это что-то новое. Что-то странное. Смотрю в глаза нависающего надо мной брата и вижу в них отражение своих эмоций. Ведь он тоже впервые пробует меня. Растягиваюсь вокруг него, подстраиваясь. Впускаю его глубже. Вот так. Складываю, выпрямляя, ноги на его плечи — кончики сильно отросших за полгода волос брата щекочут мне щиколотки. Он морщится. Кажется, я прижал несколько прядей у его лица. Приподнимаюсь чуть-чуть, а он делает пару сильных толчков, словно наказывая. Вот только меня прошивает чистым удовольствием. Ах! Вот оно. Вот этого люди всегда ищут? Обхватываю член ладонью, лаская в такт движениям брата — мне неудобно, но это того стоит. — Ещё, пожалуйста! — кричу, и мне совсем не стыдно. Брат чуть отклоняется и приподнимает мои бёдра над кроватью. Напряжённый член шлёпает мне по животу, и я вновь стискиваю его, но даже такое простое прикосновение влажной головки к коже уже влияет на мой самоконтроль. Мне сложно совладать с собой. Я боюсь, что сожмусь некстати или выделю слишком много смазывающей жидкости. Пытаюсь держать себя максимально раскрытым, но брат словно специально всё сильнее ударяет бёдрами по моим. Чёрт! Он словно хочет проткнуть меня. Я выкрикиваю против воли. Брат лишь крепче перехватывает мои ноги и почти встаёт на колени. Его член теперь ходит во мне чётко сверху вниз, горячим поршнем взбивая во мне смазку так, что хлопки между нашими телами становятся невыносимо стыдными и громкими. Я начинаю стонать на каждое его движение. Сигналы в голове говорят, что это боль. Но я им не верю, мне слишком хорошо сейчас… Сжаться на выходе, раскрыться перед ударом — я мотаю головой на подушке, пытаясь не сбиться с ритма. Вот оно! Это чувство, та самая чистая эмоция, прошивает меня. Я не успевают понять, какого спектра она и силы. И мне кажется, что это смесь из боли, наслаждения и расслабления. Что в этом чувстве больше? Не понимаю… Я лишь слышу, как брат кричит моё имя на пике. Теперь я слышу это точно. Мы неподвижно лежим, сцепившись и прижавшись друг к другу. Между ног влажно, я чувствую, как вытекает сперма из моего ритмично рекалибрующегося для сжатия отверстия. Нужно подняться и выпить воды, чтобы полностью восполнить баланс для увлажняющей жидкости, а также чтобы вымыть из себя всё лишнее. Теперь мне нужно будет постоянно следить за новыми биокомпонентами. Ну, если, конечно, я собираюсь вести «человеческий» образ жизни на новом месте жительства… Встречаться с другими людьми. Заводить «отношения». Неужели я действительно больше не увижу Детройт? Я даже и не был никогда в канадском Виндзоре. Да где я ещё только не был. Стою в узкой душевой кабине, смывая с себя остатки всех телесных жидкостей, и вспоминаю, что в предсмертном бреду живо представлял себе, как буду посещать другие страны, скрываясь и прячась, словно герой из шпионского фильма. Это казалось заманчивым, но после того, как я понял, что это — чувствовать кожей тепло льнущего ко мне человека, — я уже не уверен в своих желаниях. Разве этого я хочу на самом деле? В груди тянет, напоминая о… О ком? О самовлюблённом ублюдке, что только и делал, что издевался с самого первого дня, как мы познакомились? А уж когда он узнал, что я хочу «модифицировать» себя, то есть, говоря по-простому, заменить неработающие детали на те, которые приблизят меня к человеку, то принялся за меня с двойным рвением. Мне даже кажется, что он предложил свою безвозмездную помощь, только чтобы лишний раз посмотреть, как я буду краснеть и стыдиться, и при этом продолжать лежать перед ним, раздвинув ноги. Моя в чём-то идиотская идея — приблизить внешне и функционально себя к настоящему человеку — зародилась ещё два года назад. Когда прошёл первый шок от того, что я — андроид, мне начали приходить в голову мысли, что стоит попытаться сделать хоть что-то, чтобы соответствовать людям. Мне казалось, что это единственный верный путь, а также, что брат зол именно из-за того, что я не мог «правильно» ему отвечать и реагировать. На его поцелуи я лишь хмыкал, закрывал глаза и повторял движения языка в своём рту. Его прикосновения и объятия не будили во мне ничего, чего бы он, как мне казалось, хотел. То, что брат кричал тогда в тот злополучный день отцу, что подозревает опыты над собой, я не брал в расчёт. Много позже мне пришло понимание, что это действительно было так. Ведь с моей стороны не было ничего отличающегося от обычного поведения, тогда как именно по реакции брата судили, соответствую я или нет. Лишь его привязанность ко мне и убеждала отца, что эксперимент успешен, и андроид в лице меня может быть автономен и самодостаточен. Вот только я всё равно оставался подделкой человека. И я вцепился в идею, что если физически буду соответствовать секс-андроидам, а значит, подходить другим людям, то смогу отвечать брату на равных. Я до сих пор помнил его искажённое наслаждением лицо, хотя он был впервые с той девушкой. Мне казалось, это она его так сильно завела. Но сейчас я понимаю, что это был я. Это всегда был я. Возвращаюсь в комнату к брату, тот, кажется, дремлет. Это даже забавно, как беззаботно он выглядит. Словно и не было ничего разделяющего нас. Приникаю к нему в полуобъятии, чтобы ненароком не разбудить. Нам остаётся не так много времени до моего отъезда, но эти мгновения очень важны для меня. Да и для него, я думаю, тоже. Кто был из нас исследуемым на самом деле? Мне всегда казалось, что это только он влияет на меня. Но то, как он отчаянно потянулся ко мне, понимая, что эта встреча будет последней, дало мне подсказку: он так же зависим от меня, как и я от него. Обман лишил его брата, меня же — всей семьи. Но мы всё равно могли бы остаться друг у друга. Осторожно поднимаюсь и вытаскиваю конверт из брошенного рядом с кроватью рюкзака. В нём билеты, наличность и карта-идентификатор, чтобы я смог спокойно перейти через границу. Читаю незнакомое имя и фамилию — так будут звать меня с этого дня. Наверное, у Грандмастера тоже что-то вроде такой подделки. И опять непрошеные мысли о моём безумном друге лезут мне в голову. Вспоминаю его одинокую жёлтую фигурку, которую я оставил за собой, уходя со свалки. Он сказал, что не считает себя запертым в своих владениях и что его одиночество не сравнить с моим затворничеством. Вот только даже при всём желании он оставался андроидом. И я думал: «А что, если за ним придут те «другие», про которых говорил отец? Те, у которых в головах загружена специальная охранная программа, не позволяющая им «проснуться» и стать такими, как я, Грандмастер и его подопечные». Слышу, что у брата изменилось дыхание. Оборачиваюсь — так и есть, он уже проснулся. Смотрит на меня с немым вопросом в глазах. — Я буду скучать по тебе, — отвечаю ему, хоть с его стороны и не прозвучало ни слова. Он садится, чуть сдвигаясь по кровати ко мне ближе, и берёт в руки мой билет. — А что, если я поступлю в канадский университет? У них же должны быть технические вузы? Смеюсь и неверяще качаю головой, глядя на него. Да, он никогда не изменится. Если нужно пойти за другом, то он бросит всё. Но тут же грустнею, вспоминая, как он избегал меня эти два года. И даже, когда приезжал домой на каникулы, то более неловкого общения, чем между нами, точно ни у кого не было. Он словно видел вместо меня кого-то другого: «Э-э-э, привет». — «Привет, я так рад, что ты вернулся». — «Э-э-э, да. Наверное… Ну, ладно, давай бывай», — такие столкновения у нас бывали несколько раз на дню, но брат всегда старался поскорее отвязаться от меня. Помню, как столкнулся с ним в гараже, где он протирал свой «додж». Я спустился специально, зная, что он ни за что не прервёт полировку и поэтому будет слушать меня. Но когда я увидел его сердитый взгляд, то растерялся, понимая, что совсем не этого хочу от него. Я шагнул назад и чуть не грохнулся, зацепившись за педаль, валяющегося у стены велосипеда. И тут же принялся скакать с запутавшейся в слетевшей велосипедной цепи штаниной, чувствуя себя идиотом. А потом брат, тихо ворча себе под нос, принялся распутывать меня. Он поднял грязный, покрытый пылью велосипед, чтобы вновь поставить у стены, но замер тотчас же, как я положил руки на его сжатые ладони. Я не успел ничего сказать, как брат замотал головой и часто заговорил: — Не надо. Не надо этого. Это всё неправда. Я отшатнулся от этих жестоких слов. Чтобы ни было, но то, что я испытывал, не было ложью для меня. Была ли это специальная программа, заставившая меня испытывать симпатию к каждому члену моей семьи, или ещё какая-то придумка отца, но для себя я знал, что в каждую минуту нашего общения был честен. Мне было горько, что брат может так просто переступить через всё, что нас связывало. Может, что-то изменилось в моём лице, но брат внезапно обнял меня. Так же крепко, как и раньше. А затем с горечью прошептал: — Жаль, что я не могу больше тебе верить. — Я никогда не врал тебе! — в тот момент я, наверное, впервые ощутил что-то похожее на злость. Даже когда открылась правда обо мне, я совсем не злился на отца или мать за обман. Мне было больно — да. Обидно — тоже верно. Но я не злился. А вот недоверие брата было для меня самым сильным ударом. За кого он меня принимал? Думал, что я записываю наши разговоры, а потом передаю их в «Киберлайф»? Или что мной управляет кто-то неизвестный в моей голове? Мы так ужасно поссорились в тот день — кричали и бросались всем, что попадало под руки, друг в друга, — что даже не разговаривали до самого отьезда брата обратно в колледж. На «додже» всё ещё видны царапины от той ссоры. Тут не справится простая полировка. А теперь мы вроде как помирились, но между нами всё равно столько недосказанности. Мне приходит дикая идея: а что бы сказал брат, увидь он «бои чемпионов» между умирающими андроидами? Видел бы он только копающихся в мусоре машин или смог бы понять, что перед ним происходит настоящее сражение за жизнь? Я беру его ладонь в свою и думаю, что будь он андроидом, то мы бы соединили наши скрытые под синтокожей поверхности и разделили общие на двоих эмоции. Он бы смог понять всё-всё. В груди снова тянет — или это моя придумка, чтобы лишний раз вспомнить об оставленной на свалке сволочи, — и я наконец решаюсь. Вскакиваю и спешно натягиваю на себя разбросанные у кровати вещи. Брат тоже поднимается следом, переспрашивая: — Сколько я спал? Мы опаздываем? — Нет, — смотрю на него, застёгивая рубашку. — И знаешь, я доберусь до вокзала сам. — Сам? Но… — Надеюсь, отец не говорил, чтобы ты следил за мной? Я смогу добраться один, и мне не нужны провожатые. Брат комкает в руках одежду. И кажется, всё понимает. По крайней мере, он предлагает: — Может тебе нужна машина? Ну, добраться. До «вокзала». Невольно улыбаюсь — знаю ещё одного такого любителя ставить кавычки в воздухе. Ловлю брошенные мне ключи и подбрасываю их в воздухе. Они весело звенят, торопя и подгоняя меня. Мне действительно лучше поскорее уйти, иначе я просто не смогу расстаться с братом. Даже после душа мне слышится его запах на мне, и я чувствую, что хотел бы вновь испытать это необыкновенное чувство, когда несколько разных эмоций овладевают мной и омывают сознание сильным цельным потоком. У самого входа брат всё-таки останавливает меня и, прижимая к двери, грубо целует. Не знаю, что он хочет передать мне этим. Своё желание? Я чувствую коленом, что он немного возбуждён. Или, быть может, тоску? И я тоже не знаю, когда мы снова увидимся. Он так сильно толкается в меня бёдрами, потираясь, что хлипкая дверь грозит не выдержать его напора. Отталкиваю его и вылетаю прочь наружу. Ещё немного, и я бы сам встал перед ним на колени, предлагая свой зад с максимально раскрывшимся и уже влажным отверстием. Идеальная секс-кукла. — Не забыл ничего? — Мне в спину прилетает рюкзак, и, пока я потираю поясницу, брат хохочет надо мной, стоя полуголым в дверях: — Не трусь. Ты можешь просто сказать «нет». Не обязательно всегда соглашаться. Смотрю на него, залитого солнцем, надеясь навсегда сохранить его образ в памяти. Он самый важный для меня человек. Самый близкий. Мой. И я тоже смеюсь: — Хорошо, я это запомню! Быстрее иду к машине, завожу её и, не оглядываясь, уезжаю. Позволяю себе остановиться, только когда оказываюсь в промышленной зоне. Я отключаю слёзные протоки — сейчас мне нельзя расслабляться. Нужно выбирать — ведь впереди развилка. Я машинально отмечаю локации на указателе, но не нахожу себе нужной. Где направление на «решение всех проблем»? Или дорога к «стань человеком»? Названия на дорожном знаке мне ничего дают. Я знаю, что если поеду направо, то успею добраться вовремя на автовокзал, откуда смогу перебраться в безопасный для андроидов Виндзор. Безопасный до поры до времени. Достаточно одному заводу «Киберлайф» появиться на территории Канады, и под влиянием компании будут приняты ограничивающие свободу андроидов законы. Конечно, можно будет бежать дальше. Ведь этот мир так велик, что и для меня в нём найдётся местечко. Или можно не сворачивать и ехать только прямо, прямо, прямо… Пока не закончатся промышленные склады и ангары и не откроется громадная технопустыня, где меня будет ждать Грандмастер. С колким языком и странными шуточками, заносчивый и самовлюблённый. И безмерно одинокий. Настолько одинокий, что, привязавшись однажды к хищному и опасному андроиду-медведю, сделал его своим домашним питомцем. Настолько одинокий, что, встретив случайно такое же разумное и похожее на него существо, решил во всём ему потакать. И даже выполнил его давнее и глупое желание… Ну и ещё облапал, оскорбил и чуть не убил тоже. И в то же время я вспоминаю грустную кибердевочку из клуба «Рай». Вспоминаю новеньких андроидов в витрине магазина, перед которым однажды простоял битый час. Перед глазами всплывают бесконечные груды изувеченных тел на свалке и тут же их сменяют мои бывшие копии. Отец, мать, брат… Воспоминания мелькают так быстро. Вот мой первый день дома, а вот и первое открытие, и радость из-за этого. Как много всего. И как сложно на чём-то одном остановиться… Решение даётся мне неимоверно тяжело. Но в тот же самый миг, когда я определяюсь, с моих плеч словно спадает груз — теперь у меня есть цель. И следующие шаги к ней делать очень легко и спокойно. Жму на газ — передо мной открыты все дороги. Я знаю, будет сложно. Но мне совсем не страшно. Человек во мне с интересом ждёт будущих открытий, а андроид… Андроид наконец-то свободен.