волчонок

Слэш
R
Завершён
3133
Размер:
52 страницы, 7 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено только в виде ссылки
Награды от читателей:
3133 Нравится Отзывы 1137 В сборник Скачать

волк

Настройки текста
kuroiumi — once kuroiumi — 黒い海 Грязный асфальт уже давно покрыт тонким слоем снега, когда он приходит. Чонгук кое-как перебивается тяжелой работой, таскает на спине мешки с цементом, укладывает камень, в перерывах курит, держа меж грязных пыльных пальцев сигарету, и наблюдает, как большие трубы завода изрыгают черный дым. Чонгук ушел в том, в чем был одет, и другого у него не было. У него не было ни-че-го. Только выдранное из груди сердце, которое так и осталось валяться в квартире семьи Ким. Каким чудом его приняли на работу — известно только Богу. Чонгук завис на несколько минут, когда у него спросили: «Ваше имя и фамилия». Свое имя Чонгук знал, но фамилию? Он больше не Ким, да и «Чонгук» ему дал Юнги. Только свое имя, подаренное ему любимым, Чонгук забрал с собой. «Чон Чонгук» — выпалил он тогда первое, что пришло на ум. Вот так и живет на птичьих правах, не имея даже паспорта. Но Чимин пообещал этим заняться. Именно Чимин и приютил слишком гордого идиота, который не мог себе позволить попроситься жить куда-нибудь. Первые две ночи Чонгук провел на скамье в городском парке, и ему даже угрожали полицией. Чонгук вонял, как пес с помойки. Чимин чуть ли не пинками загнал его в свой старенький домик, всунул в руки чистые вещи и отправил в душ, под нос бормоча что-то про блох. Через время, когда Чонгук нашел постоянный заработок, он начал платить за свою комнату, хотя Чимин долго и упорно сопротивлялся. Все-таки в мире существуют люди, готовые бескорыстно помогать. Чимин свою доброту прячет за каменной маской и колкими шутками, но Чонгук знает, что старший всегда протянет руку помощи, что бы между ними не произошло. Чимин стал ему братом, верным соратником, готовым в любой момент кинуться под пулю и закрыть своей спиной. И Чонгук готов ровно на то же. Тем вечером Чонгук снова задержался на работе, слишком большую поставку заказали в Кванджу. Он и его напарник с восьми утра кидали тяжелые мешки в прицепы, которых, кажется, было бесконечно много. Чонгук шёл домой медленно. Спину ломило и ужасно хотелось курить. Чимин еще утром предупредил, что возьмет сверхурочные и домой не вернется, а быть одному в пустом, продуваемом всеми ветрами мира доме ему не хотелось. Чонгук свернул на знакомую улочку только ближе к десяти, сразу же замечая темную сгорбленную фигурку в тусклом свете мигающего фонаря. С неба начали планировать колючие снежинки. Чонгук фыркнул, стряхивая их с волос, достал из пачки сигарету, сунув фильтр меж губ и прикуривая. Чонгук уже догоняет Чимина. Кажется, вскоре они смогут соревноваться, кто быстрее загнется от рака легких, но Чимин пока выигрывает. Юнги сидит на ветхих ступеньках крыльца и дрожит от холода, как осиновый лист на ветру. Из его приоткрытых замерзших губ выходит пар. Чонгук рядом с ним выглядит необычайно большим и крепким, а сам Юнги, кажется, еще больше исхудал. Чонгук остановился рядом с ним и кинул скуренную сигарету на землю. — Давно ждешь? — хрипло спросил Чонгук. — Давно куришь? — вопросом ответил Юнги, поднимая на него строгий взгляд. Чонгук слегка ухмыльнулся и пожал плечами. — Проходи, — пригласил Чонгук, отворяя перед Юнги дверь. Юнги не знает, откуда берет силы, чтобы не кинуться к Чонгуку, обнимая его изо всех имеющихся сил, он спокойно встает, даже не подавая виду (как ему кажется), как ему холодно, и проходит внутрь. Чонгук включил свет в коридоре и снял свои мокрые старые кроссовки, наступая носками на пятки. У Юнги сердце начинает болезненно ныть. На улице зима лютая, а у его волчонка даже нет зимней обуви? Юнги долго смотрит на его кроссовки, а потом переводит взгляд ему в глаза. — Не предлагаю чай, у нас только кофе, — Чонгук игнорирует его взгляд и проходит на кухню, попутно включая свет. Юнги кивнул по инерции и снял свое пальто, повесив его в старый шкаф. В воздухе пахнет не только кедром. Чонгук живет не один, но Юнги не думает, что запах этот принадлежит женщине или омеге. Может быть, друг? Юнги прикусил губу и последовал за Чонгуком, который стоял, сгорбившись над чайником. — Что ты делаешь? — тихо спросил Юнги. — Держу чайник, — ухмыльнулся Чонгук, пожав плечами. — Он иначе не работает, контакты отходят. — Чонгук, пойдем домой, — тихо, даже с нотками мольбы сказал Юнги, маленькими шажочками подходя к внезапно ставшему слишком большим Чонгуку. Чонгук улыбнулся уголком губ и покачал головой, смотря тяжелым взглядом на Юнги. Он пригвождает к полу, расплющивает, но в то же время окутывает теплотой. Взгляд у него теплеет, а на губах играет мягкая улыбка. Он выглядит таким уставшим от этой жизни, но улыбается, смотря на Юнги. Юнги — его маленький лучик света в кромешной тьме. Он смотрит своим кошачьим взглядом, сам того не ведая, дергает за струны его души, заставляет колебаться. Не позволил уйти в свои мысли только щелчок закипевшего чайника. Чонгук пару раз моргнул. — У меня нет дома, Юнги, — ответил Чонгук. — Мне некуда идти. — Я ошибался, — помотал головой Юнги. — Сказал тебе уходить, но я… Я не хотел… Не думал, что ты и вправду уйдешь. — Зачем ты говоришь все это? — Чонгук насыпал в кружку мерзкий растворимый кофе. Юнги вряд ли его выпьет, но ради приличия. — Ты сказал, что любишь Намджуна. Тогда почему ты сейчас здесь? — Чонгук… — омега перешел на шепот. Глаза защипало от слез, которые он не имел права проронить при Намджуне, при Тэхене. Но Юнги не кукла, не машина. Он — человек, и хочет он того или нет, его изнутри пожирают чувства, с которыми он не имеет права делиться. Они как цветы прорастают внутри, в легких, заставляют Юнги задыхаться и медленно, мучительно умирать. Когда Намджун нависает над ним, Юнги просто закрывает глаза и думает, что он сейчас далеко-далеко отсюда, а Намджуну оставляет только оболочку. Ту самую куклу, с которой он любит играть. Юнги хотелось кричать, драть глотку до боли, потому что душа кровит, она к волчонку его рвется. Юнги душит слезы в подушку и кусает ткань, чтобы не завыть в голос, потому что ему кости выворачивает, как от наркотика, который он даже не успел попробовать, ощутить на своих губах. Ему нужен Чонгук. Жизненно необходим, как воздух. Юнги каждый Божий день медленно сходил с ума. Под закрытыми веками его любимый волчонок, ставший совсем взрослым волком, а стоит открыть глаза — Намджун обжигает взглядом-бритвой, кожу вспарывает и вытаскивает сосуды, сухожилия, мышцы, оставляя после себя только голый скелет. Юнги просто… сломался. Юнги просто проиграл. Самому себе. Потому сейчас он не дышит, касаясь холодными ладонями крепкой спины Чонгука. Он чувствует крепкие мышцы, лоснящиеся под кожей, чувствует напряжение его альфы и нехватку кислорода. Легкие горят, там цветы все собой заполонили. Чонгук не двигается, и Юнги не хочет думать, почему. Он просто прильнул к нему, обхватывая тонкими руками за талию и прижимаясь щекой к левой лопатке. Юнги закрыл глаза. В нос ударил запах пота, сигарет и его естественного кедра. Юнги мягко поцеловал его под лопаткой, выше, подбираясь к затылку. Когда его губы обжег жар чонгуковой кожи, Юнги, кажется, выпал из реальности. Ему хотелось попробовать ее на вкус, запах, ощутить пальцами ее гладкость… — Что ты делаешь, Юнги? — хрипло спросил Чонгук, молясь о том, чтобы тот прекратил, иначе не сдержится, сорвется. Внутренний зверь вырвется из груди, сметая все на своем пути, все преграды и барьеры. Юнги, его родной любимый человек, вот же он, руки к нему тянет, льнет ближе, шею умопомрачительно целует и пальчиками по прессу ведет. И пока еще Чонгук в состоянии думать, он хочет все прекратить. Юнги будет считать это ошибкой на следующее утро, а Чонгук уже введет в свою вену героин под названием «Юнги», с которого уже никогда не слезет. — Замолчи, Чонгук, — сказал Юнги. Чонгук повернулся к нему лицом, и омега сразу же оказался в кольце сильных рук. — Я устал что-то объяснять, оправдываться, прятаться. Я устал, слышишь? Хватит. Мне надоело. Я не игрушка! Я человек, который запутался в самом себе, — видеть слезы в уголках глаз Юнги смерти подобно. Но Чонгук молчит, дает ему сказать все. Все, что накопилось за эти годы. — Неужели из-за того, что здесь, — Юнги указал на голое запястье, — ничего нет, я должен быть несчастлив? Должен жить, зная, что где-то ходит мой волчонок, которого я… Люблю… — Чонгук поймал большим пальцем теплую слезу, не отрывая взгляда от глаз Юнги, полных кристальных слез. — Мой маленький, — прошептал Чонгук. — Ты сказал, что у тебя нет дома, — всхлипнув, продолжил Юнги. — И у меня его тоже нет. У меня есть только жизнь, которой меня заставили жить. Но когда ты появился, я понял, что… мой дом там, где есть ты, волчонок, — перешел на шепот омега, обхватив ладонями его лицо. — Ты — мой дом. Пускай на этом дурацком запястье ничего нет, пусто совсем, мне это не нужно! Ведь твое имя… — Оно у меня на сердце, — продолжил Чонгук, цепляя кончиком носа нос Юнги. — Просто твоего имени у меня на коже нет. Оно глубже. Намного глубже. Там, где никто не может увидеть. Только ты можешь почувствовать. — Мой волчонок, — надрывно шепчет Юнги, сам не замечая, с какой силой сжимает его волосы в кулак. — Моя душа, — Чонгук жмурится сам, потому что слезы не спрашивают разрешения, они просто катятся по щекам. — Я лю… Чонгук впивается в его губы отчаянным поцелуем. Юнгиево «люблю» в нем тонет, растворяется. Чонгук знает. Он тоже его любит. Безумно, до сумасшествия просто. В этом поцелуе боль, от которой сгибаться пополам и рыдать навзрыд, в этом поцелуе горечь всех слез мира, в этом поцелуе страсть и огонь, в этом поцелуе любовь — нежная, хрупкая, чудом не сломленная. Чонгук хочет кричать на весь мир о том, как любит его, но зачем ему кричать, когда весь его мир вот он, в руках его сжимается? Чонгук опускается на бледную длинную шею, в перерывах между поцелуями шепчет несвязный бред, но Юнги его понимает и без слов. Он у Чонгука в руках, как пластилин. Добровольно себя на растерзание отдает и позволяет делать, что угодно ему, лепить ему одному угодные фигуры. Чонгук подхватил Юнги на руки. Если бы это был очередной партнер на ночь, Чонгук взял бы его прямо на этом столе, но с Юнги такое делать — грех. Ведь это… Юнги. Тот, ради которого он от всего мира откажется и бросит тот самый мир к ногам его, а после будет щиколотки целовать. Но Юнги этого не нужно. Ему нужен Чонгук. Его сердце и душа, которые Чон сам в прохладные ладони вложит, чтобы согрел свои пальцы. Чонгук опустил его спиной на холодную постель, не разрывая поцелуя. Юнги выгибается, когда грубые ладони проходятся по груди, задевая чувствительные соски, стонет прямо в его губы и жмурится до пятен перед глазами, а после распахивает их. Он хочет видеть лицо Чонгука. Он больше не хочет видеть темноту. Чонгук расстегнул его джинсы, без всякого стеснения оттягивая те вниз. Щеки Юнги уколол румянец. Он попытался прикрыться хоть чем-нибудь, но Чонгук сжал его запястья нежно, оставляя поцелуй прямо там, где имя его должно быть. — Это я, Юнги, — хрипло прошептал ему на ухо Чонгук, пуская по телу электрические разряды. — Твой волчонок. Юнги покрывается мурашками, но кивает. Чонгук не сделает ему больно. Юнги ему верит. Чонгук склонился над ним, оставляя поцелуй чуть ниже правого соска, постепенно спускаясь все ниже. Волосы Юнги черным золотом рассыпаются по белой простыне. Чонгук ловит его взгляд в темноте. В глазах блестят слезы, но на губах улыбка. Чонгук сцеловывает ее мягко, нежно, забирает себе чужую боль и хрупкое тело сжимает в руках своих. И оба знают, что у них есть только эта ночь, после которой — тьма. Завтрашнего дня нет, для них уж точно его не существует. Сегодня Чонгук Юнги соберет, как пазл, склеит расколотые части, скрепит швы поцелуем, и Юнги целую жизнь проживет с ним, а на рассвете умрет. Вновь осыпется. Но здесь и сейчас они есть друг у друга. Чонгук погладил острые коленки, заглядывая любимому в янтарные глаза, и Юнги слушается, доверяется, разводя худые ноги в стороны. Щеки кусает румянец, Юнги даже дышать сложно, но он не может отвести от Чонгука взгляда. У него на лице столько восхищения и любви, что у Юнги обугленное сердце вновь функционировать начинает, отбивая ему одному понятный ритм. Чонгук гладит ладонями его гладкую кожу на бедрах, которые испачкать синяками — табу. Недозволенно. Только Юнги хочет позволить Чонгуку делать все, чего тот только пожелает. Юнги ему верит. Юнги чувствует, что любимый не причинит ему боли. — Я люблю тебя, — прошептал Чонгук ему на ухо, оставляя мягкий поцелуй на хрящике. — Я тоже люблю тебя, волчонок, — прошептал в ответ Юнги, с трудом проглотив горький комок. — Мой волчонок… — омега провел большим пальцем по его щеке к волосам, зачесывая черную прядь за ухо. Когда-то Чонгук был очень-очень маленьким, полностью у Юнги на груди помещался, а сейчас нависает над ним неприступной скалой, и, вероятно, если бы полностью на него лег, то раздавил бы. Чонгук вслепую ищет его губы, Юнги тянется ему навстречу. Они сливаются в медленном поцелуе, пока пальцы Юнги утопают в волосах Чонгука. Юнги замирает, когда чувствует первый толчок. Чонгук тоже не двигается, дает привыкнуть, целует его лицо, заломленные брови и приоткрытые губы, будто извиняется. Юнги сжал его руку в своей, переплетая пальцы, и начал отвечать на нежный поцелуй, дав Чонгуку понять — можно. Чонгук двигается медленно, плавно, полностью выходя и вновь заполняя его собой. Голос Юнги, стонущего его имя, тот самый, о котором Чонгук мечтал так давно, звучит прямо сейчас. Чон думает, что спит, но даже во сне не может быть… так хорошо. Чонгук с Юнги нежен. Он держит его, как хрустальную вазу, в своих руках. Чонгук не трахает его, они даже не сексом занимаются, — любовью. Той самой, о которой книги пишут, песни поют, рисуют картины. Чонгук думает о том, что, наверное, он просто умер, и если так, пусть его никогда не воскрешают, он рад, если его тело сожрут трупные черви, только пусть он никогда с Юнги больше не расстается. За всю ночь никто из них так и не сомкнул глаз. Юнги терзался от плохих мыслей, боялся, даже Чонгука оттолкнуть хотел, но потом осознал, что ночь эта — все, что у него осталось. У него больше не будет Чонгука. Ни-ког-да. Потому целовался с ним до крови, до боли, потому даже из постели встать и покурить не позволял. Чонгук курил, задыхаясь вовсе не из-за сигаретного дыма, заполонившего легкие, а из-за того, что Юнги его бедра седлает, короткими ногтями грудь царапает и стонет так сладко, что Чонгук едва может отказать своему волку, чтобы не сожрать Юнги. Ведь Юнги только для него. Для него одного. Должен носить его запах, его метки, его дитя под сердцем. Юнги выглядит свято и порочно в едва родившемся на горизонте рассвете. Его темные волосы слиплись от пота, покрасневшие губы с капельками крови приоткрыты, он шумно ловит ртом воздух и стонет, стонет, стонет, сводя Чонгука с ума. Юнги — самая настоящая ведьма, которая одним взмахом тонкой ладони приручила волка, сделала своим щенком. Только живет он не в лесу и носит не лохмотья, на кухне нет сушеных трав и грибов, да и книги с заклинаниями у него нет. Но в нем, прямо в груди, есть что-то, что светит очень-очень ярко. А Чонгук и рад. Все, что ему нужно — это Юнги. Юнги знает, что он принадлежит Чонгуку. Чонгук знает, что это навсегда. Когда Юнги, обессиленный, упал Чонгуку на грудь, стрелка настенных часов показывала начало пятого утра. Чонгук затушил сигарету в переполненной пепельнице и уткнулся носом в волосы Юнги, полной грудью вдыхая его природный запах. Пальцы беспорядочно бродили по выступающим позвонкам и ребрам. Юнги взамен мягко целовал его шею, ключицу, грудь. Пальцы вновь друг с другом переплелись в крепкий замок. Юнги посмотрел на Чонгука, обвел костяшками пальцев его скулу, подбородок, коснулся большим пальцем, который Чонгук тут же поцеловал, губ. На небе уже с самого утра свинцовые тучи, ветер гудит и задувает в щели оконные, но Юнги не холодно. Рядом с Чонгуком ему жарко. — Хочешь искупаться, рыбка? — спросил Чонгук, обхватив Юнги за подбородок. — С тобой, — Юнги сказал это, как капризный ребенок, заглядывая Чонгуку в глаза, требуя. Чонгук тихо рассмеялся. — Конечно, со мной, — сказал альфа, оставляя поцелуй на кончике его носа. — Скоро ты всегда будешь со мной. Всегда будешь моим. В маленькой ванне очень не хватает места для двоих, но никого это не смущает. Чонгук залезает в теплую воду первым, а после лезет и Юнги прямо к нему в объятия. Чонгук прижал свою драгоценную ношу поближе к себе, а Юнги затих, вслушиваясь в биение его сердца. За окном медленно-медленно наступает новый день, и Юнги чувствует, как из пальцев утекает счастье прямо в грязную землю, оттого жмется к Чонгуку ближе и жмурится, чтобы не начать рассыпаться на составляющие прямо сейчас, ведь… ему пора уходить. Чонгук не отпускает. Но Юнги и не желает покидать этот старенький дом. Он бы остаток жизни так провел, в его объятиях. Чонгук тоже затихает, положив подбородок на его макушку и закрыв глаза. Юнги слышит, как каждый атом кричит «Не уходи», пытается слиться с Чонгуком, единым целым стать, но… не может. И вот, он надевает через голову свитер и с трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться. Чонгук сидит на постели и смотрит на него, ничего не говорит, не просит остаться… — Я должен идти, — тихо сказал Юнги, поднимая голову вверх, чтобы не потекли слезы. Ведь скоро проснется его сын, скоро вернется муж, и Юнги будет вынужден надеть маску счастья вновь. — Я не хочу тебя отпускать, — Юнги услышал, как скрипнула пружина кровати, а после почувствовал руки Чонгука на своей талии. — Я не могу. — Я знаю, волчонок, — обреченно прошептал Юнги. — Знаю… — Нет, — Чонгук крепче прижал не сопротивляющегося омегу к себе. — Дал попробовать самый тяжелый наркотик, а потом вот так грубо забираешь его? — Я должен, — грустно улыбнулся Юнги, разворачиваясь в кольце его рук и обнимая любимого за шею. — Но я вернусь. Обещаю. Чонгук ничего не ответил, только припал к его соленым от слез губам, как можно дальше оттягивая момент расставания. У них и так совсем ничего не осталось. Юнги льнет к нему, всем телом прижимается, каждый атом запоминает, а Чонгук сжимает его в своих руках и не может представить, как он вот сейчас уже уйдет… Юнги поцеловал Чонгука в уголок искусанных губ и выдавил улыбку. Он должен сейчас же уйти, или дамбу прорвет, ударной волной Юнги снесет, и никогда он больше прежним не станет. Нужно спасаться, пока он еще может от самого себя что-то спасти. — Будешь ждать меня? — тихо спросил Юнги. — Буду, — так же тихо ответил Чонгук. — Всегда… Юнги коснулся кончиком носа его и прикрыл глаза на мгновение, а после ушел, оставляя после себя завывающий в трубах ветер. Чонгука обнял холод, а он так и не раскрыл глаза. Губы щиплет несбывшийся поцелуй. Юнги не хотел целовать его на прощание. Юнги не хочет думать, что это был конец. Но что-то Чонгуку не давало покоя. Что-то грызло в груди, не позволяя спокойно дышать. Он зачесал еще влажные пряди назад и достал из пачки последнюю сигарету, вытесняя это «что-то» сигаретным дымом. Юнги рад, что не разревелся позорно, ребенку подобно. Он ведь, в конце концов, взрослый человек, который может сдерживать собственную боль под толстым слоем фальшивого счастья. Всю жизнь он так делал, сколько себя помнит так жил. Их с Намджуном квартира встретила его холодом и тишиной. Тэхен еще не вставал, оно и к лучшему. Намджун должен вернуться сегодня днем, а до этого времени Юнги еще успеет смыть с себя любимый запах. Юнги, пошатываясь, снял ботинки и поставил их на обувную полку. На цыпочках, как воришка, он прокрался на кухню. На столе стояла чашка недопитого кофе, которой, когда Юнги уходил, не было. Юнги хотел бы думать, что это был Тэхен, проснувшийся среди ночи, но правда в том, что Тэхен кофе не пьет. У омеги внутри все толстым слоем льда покрылось. Он смотрел неотрывно на пустую чашку, боясь даже моргнуть. Его смерть позади стоит и когти острые точит, ухмыляется. Намджун прошел мимо него, будто невзначай сильно цепляя плечом. — Сделай мужу кофе, Юнги-щи, — холодным тоном приказал Намджун. На его губах играла злая ухмылка. — Ты ведь наверняка скучал, пока меня не было. — Д-да, — выдохнул Юнги и на негнущихся ногах подошел к плите, чтобы налить в чайник воды. Юнги боялся даже пошевелиться. Ему страшно было оторвать взгляд от конфорки, горящей синим пламенем. Внутри зародилась жгучая паника, которая с молниеносной скоростью прокатилась по венам, всасываясь в каждую клеточку. Юнги умолял себя успокоиться, ведь волки способны чувствовать каждую эмоцию обычного человека, и, омега уверен, Намджун уже почувствовал его волнение. Но он ничего не говорил. Только смотрел ему в спину и улыбался так, что внутренности стягивались в тугой узел. — Как прошла поездка? — хрипло спросил Юнги, размешивая кофе. Ложка оглушительно громко билась о стенки кружки. — Замечательно, — его голос пропитан ядовитым сарказмом. — А как ты, мой любимый, провел выходные? Готов поспорить, писал свои статьи, — Намджун ухмыльнулся, пожирая Юнги взглядом. Омега поставил перед ним горячую кружку. — Или трахался с какой-то безродной шавкой за моей спиной? Юнги почувствовал, как сердце остановилось и упало ему же под ноги. Он замер. Руки начали трястись. Намджун больше не улыбался, он ядовито скалился, впрыскивал свой яд Юнги под кожу и убивал медленно, мучительно, растягивая удовольствие. Намджун вскочил с места и швырнул кружку в сторону, пугая Юнги. Кружка звонко разбилась о пол, пачкая кофе белоснежные стены. Юнги прижал ладони ко рту и попятился назад, а Намджун — вперед, прямо на него. — Шлюха, — выплюнул он. — Ты просто грязная заправская шлюха. Тебя в бордель продать и подкладывать под больных ублюдков, которые с тобой будут делать все, что в их больные головы придет, — он буквально рычал, вжимая Юнги в стену. — Намджун… — всхлипнул Юнги, большими глазами, полными слез, смотря на альфу. — Пожалуйста… — Закрой свой рот! — заорал мужчина. Юнги от сильной пощечины повело в сторону. Он зацепился пальцами за дверцу шкафчика, чтобы не упасть. Слезы обожгли и без того горящую щеку. — Сука, — засмеялся Намджун. — Ты отвратителен. Лег под того, кого называл сыном? Мерзкая блядь, — зарычал Намджун, резко подняв Юнги под локоть и принимаясь сдирать с него одежду. — Умоляю, прекрати! — заплакал Юнги, с трудом отбиваясь от сильных рук, рвущих на нем одежду. — Давай, снимай это тряпье, — засмеялся Намджун, разрывая ткань на свитере Юнги и не обращая внимания на слезы. Ему от них противно. Мерзко. Они только распаляют желание убить. — Оставайся в том, в чем был, когда скакал на его члене! — заорал альфа, кидая Юнги в сторону, как ничего не значащую вещь. Юнги больно ударился копчиком о край стола и рухнул на пол, режа руки об осколки кружки. — Отец, прекрати! — закричал Тэхен, кидаясь в сторону папы и закрывая его собой. — Что ты творишь! Прекрати! — Что я делаю, Тэхен-и? — ухмыльнулся Намджун, смотря на тихо плачущего позади сына Юнги. — Я вершу справедливость, поэтому, если не хочешь, чтобы осколками задело, отойди. — Нет, — твердо ответил Тэхен, закрывая папу собой. Юнги разлепил губы, чтобы шепнуть Тэхену: «Пожалуйста, уйди», но Намджун его опередил. — Я сказал, уйди, — зарычал Намджун, схватив Тэхена за ворот ночной футболки и оттолкнув в сторону. Тэхен с трудом удержался на ногах и опомниться не успел, как по кухне разнесся хлопок от сильного удара по лицу. Юнги вновь упал на пол. По его губе потекла рубиновая капля, которая упала и разбилась о кафельный пол. Юнги даже не вскрикнул, а Тэхен смотрел на то, как один его родитель избивает другого, и не мог в это поверить. — Отец… — едва сдерживая слезы, шепнул Тэхен. — Как долго ты ждал, чтобы раздвинуть ноги, шлюха? — нервно ухмыльнулся Намджун, схватил Юнги за волосы и вздернул его голову, заставляя смотреть на себя. Под носом у него размазана кровь. — Или ты с ним уже несколько лет трахаешься у меня за спиной, пока я не видел? — Намджун склонил голову вбок. — Отвечай! — заорал альфа, грубее оттягивая его волосы. — Немедленно. — Нет, — прохрипел Юнги. — У нас никогда не было близости, но… — Шлюха, — Намджун плюнул ему в лицо, даже не став дослушивать. — А суке сучья смерть, — с этими словами он с размаха ударил ногой Юнги в грудь. А после еще раз, вкладывая в удар больше силы, больше ненависти. Юнги не мог вдохнуть, весь кислород из легких разом выбило. На периферии он слышал крик Тэхена и рычание Намджуна, а потом, когда носок ботинка в аккурат пришелся по ребру, хруст. Намджун не скупился на удары, после которых на теле Юнги расцветали кровавые бутоны. Юнги не плачет, он просто ждет, когда отключится от боли. Он только руками голову прикрывает, но и по ним получает удары. Его тело стало одной сплошной болью, которой Намджун его щедро наградил. В одно мгновение все стало спокойно… Тэхен кричал, оттаскивая отца от папы, но у него ничего не выходило, тот словно сошел с ума. Ему вниз, на тело папы, смотреть невозможно, нельзя, иначе паника с головой накроет, и он просто плакать, как ребенок маленький будет. Тэхен молится всем богам известным, но откликается только один. Краем уха он слышит рык, а после черное пятно сносит Намджуна с ног. Отец в падении обращается волком, и они с Чонгуком летят на пол, вцепившись друг в друга клыками. Папин цветок упал и разбился с громким треском. Два волка сцепились в ожесточенной схватке. Один жаждал убить, другой — защитить любимого. Тэхен, воспользовавшись минутной форой, сразу же кинулся к обнаженному избитому папе, поднимая его на руки. Волки тем временем кидались друг на друга. Серый волк оскалил пасть, брызжа слюной и прижимая вырывающегося черного волка к полу. Он впился клыками в его шею, прокусывая до крови. Черный волк зарычал, дергаясь, чтобы скинуть с себя альфу, но не смог. Они остались в центре разрушенной кухни, а вокруг царил хаос. Тэхен скрипит зубами, колеблясь несколько мгновений, а после аккуратно опускает папу, пришедшего в себя, на пол и обращается белым волком, нападая на собственного отца. Чонгук тут же реагирует, вскакивает с пола. Намджун с легкостью откидывает Тэхена в сторону. Белый волк влетел в стену и упал на пол с тихим скулежом. А Чонгук налетел на него, вгрызаясь острыми клыками в его шею. Сегодня Намджун умрет. — Нет… — всхлипнул Юнги, с трудом поднимаясь на дрожащие ноги и придерживаясь за ребро. — Пожалуйста, нет… Юнги плачет от того, что из-за него два волка друг друга дерут нещадно. Тэхен пытается вклиниться, но его попытки тут же грубо отсекают, нельзя ему, иначе зацепят и унесут с собой в могилу. Юнги не может спокойно смотреть на то, как они желают друг друга убить. Он кинулся к волкам, плюя на то, что могут ранить или вообще убить. Пусть, главное, чтобы сами живы остались. Тэхен двинулся вместе с папой, помочь и защитить, если они не заметят его, ослепленные схваткой. — Чонгук! — обессилено выкрикнул Юнги, схватив волка за шею. — Пожалуйста, перестань! Чонгук! — Чонгук зарычал, смотря в глаза облизывающемуся серому волку. Тэхен вклинился между ними, не позволяя никому из них приблизиться к другому. Белый волк нервно дергал хвостом, внимательным взглядом смотря на отца. Намджун скалил зубы и скреб мощной лапой пол. Осколки битой посуды и обломки мебели противно скрипели. — Чонгук, уходи, — хрипло прошептал Юнги. — Уходи! — повторил он чуть громче, игнорируя тупую боль в ребре и острую — в сердце. — Уходи и больше никогда не возвращайся! Чонгук смотрит на него и не может поверить тому, что слышит. Юнги гонит его и едва сдерживает рвущиеся слезы. Чонгук зарычал, вновь устремив взгляд на Намджуна, готового к очередной схватке, но Юнги сжал его пасть ладонями, заставляя смотреть на себя. Саднящие синяки по всему телу — ерунда, по сравнению с тем, что происходит в его сердце. — Уходи и больше никогда не возвращайся, — вновь перешел на шепот Юнги. — Тебе не место в нашей семье. Я просто тобой воспользовался, — Юнги чувствует, как ядовитая ложь обжигает глотку, но все равно лжет. Чонгук смотрит ему в глаза и рычит утробно. — Уходи! — закричал Юнги, ударив черного волка по пасти. Уходи. Пусть он убьет меня, а ты живи. Поэтому, умоляю, уходи! Чонгук рычит так, что у Юнги внутренние органы сотрясаются. Волк знает, что сегодня Юнги больше ничего не угрожает, но завтра будет день, и Юнги в любой момент может пасть. Его хрупкий, маленький Юнги, называющий его волчонком. Поэтому Чонгук уходит. Прямо в волчьем обличии несется, куда глаза глядят, вспахивает мощными лапами землю, рычит и завывает. Не раны у него саднят, а сердце, с сердцем Юнги повязанное. Он хочет развернуться и схватить Юнги в охапку, но понимает — не может. У Чонгука за спиной ничего нет, он не может войну стае объявить, а Намджун слишком могущественен. У Чонгука мысли путаются, сталкиваются друг с другом, там сплошной хаос. Только оказавшись достаточно далеко от города, Чонгук перешел на легкий бег. Вдалеке виднелась старая пристань. Тяжелые волны накатывали на грязный песок, а в вышине парил буревестник. Чонгук пошел медленно вдоль берега, оставляя на песке волчьи отпечатки. Начинался шторм. На горизонте ярко вспыхнула ослепительная молния, и начала подниматься буря, треплющая ветки оголенных деревьев. Чонгук сел на берег, смотря вдаль. На его коже остались ссадины, кровоточащие раны, оказавшиеся слишком глубокими, но Чонгуку все равно. Он сидел так долго, слушая, как яростно набегают пенистые волны на песок. Из-за деревьев вышел человек. Он шел медленно и тихо, так, что обычный человек никогда бы не заметил. Но Чонгук ловил каждый шорох и скрип песка. От человека пахло костром, древесной корой и утренней росой. Чонгук напрягся, стискивая пальцы в кулаки. А человек сзади будто бы изучал его, сканировал, через затылок в самую глубь заглядывал. А после он просто сел рядом с Чонгуком. Альфа повернул к нему голову, сталкиваясь взглядом с такими же черными, как и у самого Чонгука, глазами. — Меня зовут Хосок, — сказал парень, протягивая ему ладонь. — Я очень давно искал тебя, брат. Чонгук медленно моргнул. Буревестник в небе закричал. — Пора возвращаться домой, — Хосок улыбнулся уголком губ. — Стая ждет своего вожака. Пусть Чонгук проиграл эту битву, но не войну. Война только начинается. Чонгук жмет Хосоку ладонь, а перед глазами стоит образ улыбающегося Юнги. Ему есть, ради чего бороться. Хосок поднялся с песка и, обернувшись рыжим волком, понесся в сторону леса. Чонгук отряхнул кожу от мокрого песка и тут же обернулся, нагоняя его. А буревестник кричал в вышине. Близится буря.
Примечания:
Возможность оставлять отзывы отключена автором
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.