guns for hands

I'm trying, I'm trying to sleep I'm trying, I'm trying to sleep But I can't, but I can't when you all have Guns for hands Twenty One Pilots — Guns for Hands

Переехать из Стар-сити было хорошей идеей, и Оливер считал её таковой первую неделю. Они с Фелисити купили свой дом, небольшой и уютный, с планировкой и отделкой, точно как у всех домов в округе, передвинули кресла и перекрасили шкафчики на кухне по своему вкусу, и это место сразу действительно стало домом, особенным, только их. Они познакомились с соседями (добродушная одинокая старушка Фрэнсис слева, молодая пара с ребёнком — Грег, Молли и маленький Сэм — справа, шумное многодетное семейство напротив), пригласили их на новоселье, испекли по этому поводу пирог (он не получился, заказали пиццу). Фелисити устроилась в какой-то компьютерный центр и жаловалась каждый вечер, как много сторонних дел ей приходится выполнять. Оливер работал в скучном офисе и заполнял нудные бумажки так, будто это должность его мечты. Ничего не напоминало им про Стрелу, кроме парочки коротких упоминаний по телевизору. Они не взяли с собой ничего, что было связано с линчевателем, — из соображений безопасности и маскировки в первую очередь, да и память, которую несли эти вещи, была не очень приятной. Даже зелёного цвета в их доме было мало, разве что светлый, расслабляющий и задорно-салатовый. Единственное — Оливер уговорил Фелисити взять с собой один пистолет: преступники водятся даже в неприглядных городках. Он лежал теперь в глубине шкафа, и они о нём не думали. Они ходили по утрам на пробежку, ездили за покупками, говорили с соседями о погоде, подстригали газон и думали завести собаку. И Оливер с удовлетворением думал, что может вздохнуть спокойно, он наконец-то нормальный человек, не больше, чем примерный работник и любящий заботливый бойфренд. Он не нахальный миллиардер, не потерпевший крушение пассажир на якобы необитаемом острове, и у него нет никакой тайной жизни и второй личности. Через неделю он проснулся в два часа ночи и сам не понял, почему. Он смотрел широко раскрытыми глазами в чёрный потолок и вслушивался в звуки в темноте (только шорох ветра и одна прошуршавшая под окном машина) и не мог понять, что его разбудило. Наконец, удостоверившись, что ничто не нарушает ленивого ночного спокойствия, он повернулся на бок и заставил себя заснуть. На следующий день он проснулся слишком рано — полчетвёртого — и, полежав немного, со вздохом встал и отправился готовить завтрак, чтобы порадовать им Фелисити. Оливер проснулся следующей ночью, и ломаные цифры на будильнике складывались в 2:43. Он провёл рукой по лицу и мысленно спросил вселенную, какого чёрта — на нескольких языках, чтобы вопрос точно дошёл до издевающегося на ним божества, будь оно англоговорящим, русским или китайским. Но летняя ночь оставалась так же тиха, прохладна и приятна, и Оливер, совсем не чувствуя сонливости, решил прогуляться. Холодный ветерок хорошо подействовал на него, но он же напомнил о другом, и Оливер вдруг вздрогнул от страха, осознав, что на нём нет маски. Потом тихо натянуто рассмеялся, напомнив себе, что она не нужна ему больше, и всё же он инстинктивно напрягся, словно его тело ждало внезапного нападения и готовилось бежаться, бить, уворачиваться, и он начал думать о том, о чём не хотел думать больше никогда. Как удобно и привычно лежит лук в руке. Как легко отличить стрелу с взрывчаткой от обычной по оперению. Как будоражат кровь погони на мотоцикле. Как сладко секундное чёрное торжество, когда убегающий преступник беспомощно путается в обхватившем его ноги тросе. Оливер потряс головой, будто мысли действительно можно было вытрясти, и совсем не обращал внимания на то, куда он идёт, и тихий угрожающий голос и испуганное хныканье показались продолжением непрошеных воспоминаний. Но пьяный мужчина с ножом, отбирающий хоть сколько-нибудь ценные вещи у перепугавшейся женщины и собирающийся уходить, был реален, и прежде чем Оливер успел напомнить себе, что он должен запомнить, куда побежал преступник, позвонить в полицию и не вмешиваться, он уже догнал его и повалил. Нож он выбил почти небрежным движением, преступника прижал земле лицом вниз, до того как он смог вообще его заметить, и аккуратно его вырубил. Он сбежал в переулок, не слушая невнятного бормотания жертвы. Он его и не слышал. Он бежал оттуда так быстро и так долго, что начал задыхаться, и кровь шумела в ушах, и ему показалось, что прошла вечность, когда он наконец-то остановился и осмотрелся. Он был очень далеко от дома. И он хотел убивать людей. Оливер глубоко вдохнул и сжал своё запястье до боли, стремясь ею заглушить нахлынувшие мысли, и напомнил себе, что ему нужно будет объяснять Фелисити, почему его штаны испачканы в пыли и зачем он уходил. Проснувшись следующей ночью, он собирался оставаться в постели, чего бы это ни стоило, потому что знал, что если выйдет на улицу в этот раз, то будет намеренно искать преступников, но тишина и неподвижность были невыносимы. Фелисити крепко спала, забавно свернувшись калачиком и приоткрыв рот, и её умиротворённый вид задержал Оливера, но ненадолго. — Хорошо, — прошептал он, спустившись вниз и стараясь вразумить себя. — Совсем не обязательно гоняться ночью за преступниками, можно направить эту энергию в другое русло. Он вышел на задний двор, закрыл глаза, сосредоточился и ударил воображаемого врага. Его кулак должен был попасть ему в челюсть, локтем он оттолкнул другого, поставил блок, пригнулся, перекатился в сторону, ударил противника по ногам, выпрыгнул, выбросил верх колено, метя другому человеку в живот, взмахнул луком, отражая чужой удар и одновременно нанося свой… И покачнулся от неожиданной лёгкости. Лука не было, а он нужен был ему. Через две ночи он сделал его, и он был похож на его первый, даже проще, с меньшим натяжением и куда легче, но всё-таки это был реальный предмет в его руках. Если бы кто-то из дружелюбных соседей решил выглянуть в окно, мучимый бессонницей или кошмарами или просто наслаждающийся ночью, он бы увидел странную картину сражающегося с воздухом человека, но окна были темны, люди спокойно спали, а Оливер был не более чем ещё одним шорохом, вряд ли громче ветра. Безликие люди в его воображении были вполне реальны, как и стрелы, которых он не делал. Тетива била по руке после каждого предполагаемого выстрела, загоняя его ещё глубже в полувоспоминания-полуфантазии, и после этой ночи Оливер вдруг начал спать в кофте с длинным рукавом. Впрочем, она вызвала у Фелисити меньше вопросов, чем мог бы снова налившийся ярко-фиолетовым бесформенный синяк на предплечье, постоянный, как татуировка. Она не догадывалась о его ночных тренировках (он предпочитал называть их так), а может, она и знала о них. С этими гениальными людьми никогда нельзя сказать наверняка, как много они знают или чувствуют. Так или иначе, Оливер не рассказывал ей об этом, даже зная, что секреты не приводили ни к чему хорошему. Он убеждал себя, что ему достаточно его воображения и почти игрушечного лука, который днём он прятал в дальнем углу гаража, за созданной им кучкой хлама, а потом он случайно заметил, как удобно расставлена мебель в гостиной: из кресла можно незаметно наблюдать за улицей, ничто не препятствует быстрому выходу через парадный или задний ход при необходимости бегства, но в случае драки можно использовать мебель как укрытие. Он сам расставил её так в первый день, интуитивно. Да, так началось мирная жизнь Оливера Куина. Он был человеком, зависимым от насилия, оно стало его привычкой, как никотин, и сейчас у него была ломка. Он ненавидел то, что делал, каждую секунду, проведённую в капюшоне, каждую выпущенную стрелу, но тогда он должен был, а сейчас он собирался бросить — и не мог — не хотел. К чёрту притворство, Оливер, они все говорили тебе перестать прятаться от правды, и сейчас она такова: тебя бесят твои милые соседи и твоя работа, тебя бесит твой начальник, и ты хочешь всадить стрелу ему в горло, потому что догадываешься — знаешь — чувствуешь, что внедорожник, на котором он ездит, не на честную зарплату куплен! Оливер убил слишком много людей, и он знал всего один способ избавиться от этого назойливого, как подкожный зуд, желания. Убить ещё больше. Возможно, ему стоило обратиться за помощью, сходить к психологу или рассказать всё Фелисити, которая посоветовала бы ему сходить к психологу, но он этого не делал. (— Здравствуйте, доктор, меня зовут Оливер Куин, и я — Стрела. Да, тот самый, которого недавно убили в Стар-сити, пожалуйста, не звоните в полицию. Смешно.) Прошёл месяц с их переезда, когда Оливер снова вышел ночью на улицу с конкретным намерением. Он надел перчатки, натянул на лоб капюшон толстовки и в мягких кроссовках бесшумно двинулся в сторону многоэтажек, прячась в тени домов от света фонарей. Если в новостях упоминали об этом, то говорили о содействии сознательного неизвестного гражданина или опускали его участие вовсе, поэтому Фелисити не знала, что Оливер предотвратил вооружённое ограбление, два изнасилования, одно убийство, пять краж автомобилей и самоубийство — парень стоял на краю крыши, и Оливер в последний момент успел подняться, втянуть его, почти упавшего, обратно и скрыться в тени. Пусть считает, что его остановила рука бога или вроде того. Всё это было до того, как Оливер перестал считать. Он ходил на пробежку, здоровался с соседями, готовил завтрак, целовал Фелисити после рабочего дня и снова вёл двойную жизнь, теперь уже не как Стрела — линчеватель или герой, кому как нравится, — а как больной человек, который тем сильнее поддаётся своим демонам, чем сильнее им сопротивляется. Он уверял себя, что делает хорошее дело и сможет остановиться и спать по ночам, если захочет — но он не хотел. Оливер говорил себе, что больше не переступит черты, что он только обездвиживает преступников и может себя сдерживать, к тому же нужно быть аккуратным, чтобы Фелисити на утро не увидела кровь на его одежде, но ночь, адреналин, путаница неосвещённых переулков туманят взгляд и обманывают зрение. Оливер хотел бы верить, что он чувствовал ужас от своих бесконтрольных действий, но там не было ничего, кроме мрачного безумного торжества и лихорадочного опьянения тем, что в его руках находится чья-то ничтожная трепещущая жизнь, что извивающееся тело под ним пытается, но не может увернуться от его ударов. Он просто вдруг словно очнулся в темноте, сидя на груди у какого-то мужчины, сжимая его рёбра коленями и избивая его до (полу)смерти. Оливер уже забыл, кем был этот человек, кажется, три минуты назад он продавал наркотики, а теперь его лицо было почти перемолото в мясо, кулаки ломали уже переломанные кости, и, кажется, Оливер несколько раз приложил его затылком об асфальт. Я делаю это, потому что они заслуживают этого, потому что они плохие люди, и кто-то должен их останавливать и защищать других. Всё просто. Или потому что я сам плохой? Потому что я хочу чувствовать, как нервы дрожат, как тетива в момент спуска, и слышать, как стрела входит в тело со своим особым звуком? Пора признать, Оливер, что ты маньяк, что тебе это нравится. Он думал, он убил его; потом узнал, что нет. Но это было утром. Ночью он как-то оказался дома и долго мыл руки, забыв обо всём другом, ненавидя себя и свою чёртову одержимость, едва не рыдая от ярости и бессилия, потому что он не мог захотеть с ней бороться. — Что случилось? — Фелисити была сонной и встревоженной, и Оливер непринуждённо ответил, что всего лишь вставал в туалет. Он мыл руки почти десять минут, и вода была ещё нежно-розоватой. Фелисити посмотрела на него с недоверием и осуждением, но промолчала. Оливер твёрдо решил не вставать больше ночью с постели, хоть привязывать себя к ней, но потом, незадолго после полуночи, разбуженный необходимостью действовать, он думал об улицах, новых при свете дня и знакомых, одинаковых во всех городах ночью, о людях — одних нужно было защищать, других наказывать — и сомневался. В конце концов он взял пистолет. Оливер должен был спасать людей и кормить своих демонов, и, к счастью, одно означало другое. Он истратил всего две пули — один раз выстрелил человеку в плечо, второй – в пакетик с героином. Оружие в руках, отдача при выстреле (он привык к ритмичным ударам тетивы по предплечью, но что есть, то есть) отрезвляли, заставляли мыслить холодно и ясно, не позволяли поддаваться злорадному исступлению. Я делаю это для других. Он не знал, сколько это будет продолжаться, как долго можно врать себе, прятаться от себя. Как долго он может оставаться один и не одичать, не стать снова убийцей, прикрываясь общим благом, не раскрыть свою личность, не запутаться в своих принципах? Поэтому, когда выяснилось, что команда в Стар-сити не справляется и им нужна его помощь, Оливер, на самом деле, испытывал только одно чувство — облегчение.