Образ июля

Теплый ветер. Влажный и ласковый. Как язык любимой собаки - облизывает без спросу и без корысти, радостно, счастливо, с налету и внезапно, целиком и не принимая возражений. Теплый ветер. Теплый вечер. Окутывает, опутывает, обнимает, обволакивает, исподволь, вкрадчиво, легко и нежно, полностью поглощая и растворяя в себе. Все окружающее пространство и каждую его объектную и субъектную часть. Для вечеров в средней части средних широт вообще характерна плавность наступления. И сумерки - тончайшая вуаль, слой за слоем медленно-медленно, неуловимо, нефиксируемо по-мгновенно поднимающаяся над уровнем моря. Чем выше по параллелям, тем размытей границы суточных ориентиров. На субтропически страстном юге ночь падает на землю коршуном на добычу, изголодавшимся любовником на первую же отдавшуюся женщину. Падает, вдавливает солнце под желанные волны моря, как покорную жену в мягкую перину, и после быстро карабкается к вершинам гор - так жадная пятерня нетерпеливого джигита лезет по белым бедрам доступной красотки. На севере, чем северней, тем осторожней, ночь - осторожный соблазнитель прекрасной девственницы. У полюсов светлая невинность сопротивляется на бастионах целомудрия месяцами. А позже сдает их без боя осенней хмари и складывает оружие, ожидая, пока всевластная тьма натешится, устанет и отползет на свои южные обетованные рубежи. И только здесь, в средней части средних широт, сумерки похожи на долгую, полную неявных и явных намеков, истекающую нежностью и растягиваемой до предела истомой, прелюдию в исполнении опытных любовников. Что едва заметна со стороны, но при этом исподволь, полностью и абсолютно пробуждает и возбуждает самые сокровенные чувства случайного свидетеля. Сегодняшний вечер отличался особенной осторожностью и хитростью. Тихая оккупационная власть сумерек следовала по пятам удирающего арьергарда предвечерней грозы. Гроза ожидалась с полудня столь же логично и неизбежно, сколь пресловутая историческая перспектива требовала выстрела в Сараево или провокации в Глейвице. Влажным зноем морило, душило и плавило. Так что фронтовую полосу первого шквала истомленный город встретил чуть ли не с облегчением. Улицы мгновенно вымело шрапнелью крупных капель первых же картечных залпов стремительного наступления. Заоблачные взрывы светошумовых гранат, змеящиеся хлысты молний довели мирных граждан до полной капитуляции в недрах признаков цивилизации: домов, квартир, магазинов, плывущих сквозь стихию машин и автобусов, в крепостях вокзалов и беспомощных редутах навесов на остановках, во вспарывающих наступающие массы неудержимой стихии электричках. Как и положено уважающему себя фронту, - неукрепленный сдающийся город был мгновенно захвачен. Однако добыча оказалась слишком большой и изрядно ослабила штурмовой натиск. Отчаянные смельчаки и диверсанты, в цветных накидках или с пестрыми зонтами, оказали ослабевшим пехотинцам деморализующее сопротивление игнорированием. Тогда, под прикрытием арьергардной конницы, огрызающейся редкими неприцельными залпами крупной дождевой картечи, небесная пехота бросила убитые деревья и мародерствующие лужи и отошла, неровной и рваной толпой спасающихся в панике клочкастых туч. И сладкие теплые сумерки с дремотным вечером тихо и неумолимо приступили к оккупации освобождающихся пространств. Для начала полностью захватив южный горизонт, уверенно перемешивая звезды с сигнальными огнями на трубах, опорах и кранах. Небо присвоило себе все оттенки фиолетового, лилового и сиреневого, включая лавандовый, аметистовый, сливовый и пурпурный. Даже ультрамарину, индиго, мокрой спине дикой афалины, поймавшей огонь маяка, нашлось бы место в палитре того дерзновенного гения, что решился б запечатлеть отступающую армию и воцаряющийся покой. Только там, где в зимний обед стоит искать остывающее солнце, робкой лимонно желтеющей сквозь тенистую прозелень сурепкой, как на поляне в чаще елей колючих, сквозь хвосты и обернувшиеся морды кавалерийского заслона еще просвечивала чисто вымытая купольная высь озонового слоя, топаз, сомневающийся в выборе цвета. Но все уверенней склоняющийся к белому вину, вроде бы совиньону, а то и к шардоне. Кеды безнадежно промокли еще в городе, во время пробежки по перрону до электрички, и теперь препротивно холодили ноги. Зато асфальт шоссе за душный день прогрелся как следует и теперь щедро делился теплом с задержавшимися лужами и босыми ступнями. Ливень смыл с дороги все наносное, все не ставшее неотъемлемой частью ее полотна. Поэтому кеды повисли в руке и похлопывали подошвами, а босые ноги ощущали всю полноту шершавой рельефности еще не разбитого с прошлого ремонта шоссе, щедрую нагретость асфальта, ласковое тепло мелких луж. Смывать грязь и скрывать следы - главное свойство воды. Жаль даже такой грозе не под силу смыть все. Можно удрать из города. Можно сменить прикид, имя, документы, привычки, внешность. Можно спрятать труп своей предыдущей личности... Но нельзя удрать от себя. И нельзя отмыть собственную душу. Сколь ни мой ее под грозовыми ливнями, сколь ни выполаскивай на шалых ветрах дорогой и любимой родины и заморских стран... Это Ша знал, как никто. На рюкзаке брякали значки, брелки и феньки, чехол гитары временами цеплял козырек перевернутой кепки. Яркая футболка, широкие подвернутые до колен штаны... Обычный пасынок КСП и рок-н-ролла. Вечное дитя цветов без пола, возраста, определенного места жительства и рода занятий. Наверное, это и было подлинное лицо Ша. Маска, намертво приросшая к коже. Остальные надевались, носились и уничтожались по ситуации. Ша надеялся умереть молодым и прожить девяносто лет. Иногда казалось, что у него это получится. Мимо пронеслась машина. В окно что-то проорали. Ша... нет, сейчас, еще девочка-Светочка Артемкова, студентка архитектурного, весело, но явно отрицательно, помахала мокрыми кедами в ответ, кивнула в сторону огней поселка за поворотом. Мимика, пластика, динамический образ. Яркий, перекрывающий изначального недоопределенного Ша. Девочка-Светочка идет от автобусной остановки районной маршрутки-сквозняка в деревню Хмнево, к друзьям на дачу. Есть шашлыки, пить вино и пиво, делать глупости, играть на гитаре. Светочка Артемкова. Ша улыбнулся. Пока еще Светочка. Об архитектуре Светочка мечтала с ранних школьных лет. Архитектура заинтересовала Ша, когда он читал досье Оскара Рибейру ди Алмейды ди Нимейера Суариса Филью. Настоящая пятнадцатилетняя Светочка Артемкова сбежала из родных Малых Дырищ, где ей даже слово подобного понятийного ряда могло лишь послышаться из случайно не переключенного телеящика. Настоящая Светочка Артемкова попробовала настоящую жизнь настоящей плечевой и всплыла в оросительном канале благословенного юга. На удачу Ша, всплыла с паспортом. Потерять его она умудрилась последним. Еще не Светочка, уже не Ша съездил в Малые Дырища, пообщался с матерью и соседями, познакомился с а-пусть-докажет-неотцом, написал пару писем брату в места, номер нелюкс в которых Ша, формально, заслужил по даже более веским причинам... И... Светочка Артемкова, грезящая о дипломе архитектора, внезапно взялась за ум. Немного наивная, несколько медленно думающая, но зато целеустремленная и готовая кропотливо пахать девочка встала на путь к мечте. Она была согласна просить и унижаться, она крайне неловко, наивная деревенская дурочка, подделала несколько нужных справок, она была готова платить чем может: спасибо, будущим заработком, передом и задом... Но... Она закончила школу и поступила на первый курс. На бюджет! Она снимала койко-место в однокомнатной квартире у старушки, заслуженного педагога, она стала ей "внученькой" и отвечала искренней привязанностью. Она вызывала снисходительное сочувствие у профессуры: "Да, не звезда, и даже не талант, но как старается!", с ней покровительственно дружили сокурсники: "Сам-то бы в такой жопе вообще б спился!", ей жалеючи симпатизировали знакомые женщины и девчонки: "Да... Не Катя Пушкарева..." А ведь именно советам сериала наивная Светочка старательно следовала, в своих неуклюжих попытках стать своей, современной и модной... Бедная Светочка, не ведающая, что если кому не дано, то... А потом Светочка еще и умудрилась влюбиться... в уличного музыканта, явного азиата, возможно даже полукитайца, с чего-то уверенного, что если он будет широко пучить глаза, то сойдет за белого. Паччи (Pazzi), и сам далеко не Робби Кригер, даже не брат Самойлов, по-честноку, научил ее кое-как играть на гитаре, но вскоре стал бегать от верной возлюбленной как черт от ладана. Но Светочка страдала и не теряла надежды. Паччи играл в переходах, поговаривали, что плотно торчал. Светочку жалели. Светочка, опять с трудом, с недосыпными нервными обмороками в туалете и подлинными слезами на презентации, не потеряв стипендию, перешла на третий курс. Ша мог бы сдать экстернат за четвертый - Светочка считала копейки, а потому перерисовывала набело чужие проекты, перепечатывала конспекты, подрабатывала в деканате и библиотеке одновременно. Ша это нравилось. Ему нравились и туповатая старательная Светочка, усиленно пытающаяся быть молодой, современной, успешной и веселой, и нелепый раздолбай Паччи, чуть забудется - морда китайская, хоть в комикс врисовывай, и чего он из себя белого корчит?! И он бы жил так и дальше. Но... Судьба в очередной раз вспомнила о нем и предъявила к оплате старые счета. А значит, Светочке пора возвращаться туда, откуда возникла. Пропавшие-неопознанные, неопознаваемые. Овраг, кровь, клочья одежды, обгорелые волосы, феньки, зацепившийся за корягу рюкзак в быстрой речке. Недоказанные развлечения мажоров. Некате Пушкаревой не повезло. Сама виновата. Ша еще не знал, кем теперь станет после выполнения последней работы. Слишком громкой и яркой, чтоб оставаться Светочкой. Наверное, Ольгой. Сбежавшей от мужа-садиста мастером акрилового маникюра... Или Жориком-куафером? Непризнанным в родной глубинке салонным геем-сладуськой? Поворот давно остался позади. Босые ноги слегка покалывал мягкий известковый гравий. Плотно укатанный и, как и асфальт, еще не остывший, местами даже успевший просохнуть. В крайнем доме шумно отмечали канун праздника. Ша мог бы вписаться. Сыграть пару песен, переночевать под крышей. Но Ша прошел мимо, не попавшись на глаза вышедшему покурить за калитку мужику. Арьергардная кавалерия справилась с задачей и рассеялась в звездных полях. Ветер заигрывал, ласковый, как щенок, путающийся в ушах, лапах и людях, лижущий все руки подряд. Сумерки отгорали, уверенно воцарялась ночь. Пахло соснами, огурцами в открытых парниках, навозом... Ша расставался со Светочкой, с кафедральным собором в Бразилиа. Хлопья маски оставались на гравийном проселке. Светочке хотелось жить. Ша улыбался. Он знал, что завтра Светочка проснется в том же небытии, где однажды очнулась сестричка Шурочка - первый юношеский по спортивному ориентированию, второй - по пулевой стрельбе, медучилище с отличием, - когда, на первой своей войне, вдруг осознала, что "братишкой" с винторезом она спасет больше, чем с перевязочными пакетами, и предала свои "исторически-предполагаемые" клятвы. Та война была первой (и единственной "нормальной") войной Ша. Где у него был контракт, приказы, цель, своя армия, своя родина... На всех последующих... Так полагали товарищи-бойцы и отцы-командиры, а Ша выполнял работу. Еще больше войн было тех, что таковыми не считались. Для всех. И только Ша считал любую стрельбу по людям войной. Маленькой. Суперлокальной. Но таки войной. Луна соизволила снять паранджу и ехидно усмехнулась сквозь крону придорожной сосны. На обочинах заходились в стрекотании сверчки. С Ша облезала Светочка.

***

Школа олимпийского резерва. Школа олимпийского резерва. Кабинет с кубками и вымпелами. Папки личных дел. Все очень честно и очень достоверно. Будущие звезды спорта тоже отрывались по мухосранским дюсша и любительским секциям. Расставить комбинацию на доске. Черные и белые клетки. Черные и белые фигуры. Так ему всегда лучше думалось. Эта партия подходит к концу. Осталась финальная комбинация и... тщательно выверенный пат. В этом случае нужен именно он. Пат. Иногда ценней мата и уж точно лучше вечного шаха, к которому так часто приходят дилетанты. Здесь нужен пат. Одно плохо. Придется слить Детку, как ни жаль. Пальцы подняли с клетки одну из пешек. Жаль. Перспективная, очень перспективная пешка. Пальцы вернули ее на место и уронили. Жаль. Но так надо. Это целесообразно. А в память стучалось прошлое. Девятисотлохматый год. Региональные. Биатлон. Масс-старт. Дети. - Жаль, что не мальчик. И действительно жаль! Форма - нулевая, мускулатура - ватная, позвоночник - дерево, и никакая дыхалка. Хвост хвоста. Но прет. Побеждает. Не соперников. На соперников наплевать. Он соревнуется с собой и только с собой. Из такого звезды не будет. Но в мужской сборной этот вечный четвертый незаменим. Он может стать командной стеной, от которой будут отталкиваться и взлетать звезды. У девушек, уже у девушек, еще до юниорок, такое не прокатит. Звездящие девочки нуждаются в подругах и мамках, но не в стене. К стене они прилипают, даже с бешенством и ненавистью, и не летят... Внутрикомандное соперничество, внутрикомандная поддержка, но только не внутрикомандная единоличная самодостаточность. Не у женщин. А жаль. Материал сырой, но явно податливый в работе. Готовый. - Из гарнизонных? - Из Спутника. Он познакомился с Деткой случайно. Естественно случайно. Уже после перевода родителей ближе к возможностям наблюдения. В маленьких ПГТ, тем более в военгородках дети взрослых почти не боятся. Даже чужих. Даже просящих помощи растерянных наследников. И помогают охотно. Тем более с пристройством коллекций значков и библиотеки. Детка оправдала все надежды. И в первую встречу. И после. И еще более после, когда раскусила в нем... бывшего, из тех, что бывшими не бывают. Это было смешно. Сценарист-детективщик, вышвырнутый в эпоху перемен и "не бывший никогда" убежденный транс. Мальчик-урод, травести-музыкант, клубная достопримечательность. И даже вены! Честно исколотые вены. Ох... Не будь рабочей папочки, не будь отчетов куратора, он бы поверил. Они дружили. Взрослый друг юного шалопая. Он честно лечил несчастную молодежь, молодежь искренне, предельно искренне рычала, огрызалась и липла к рукам всей душой. Маска от кожи не отставала ни на микрон. Детка была естественна, предельно обнажена и прекрасна. И если б не опыт, если б не точное знание, он нипочем бы не узнал Алешку с родинкой. Детка была сама собой, она играла. Но при этом ничуть не лгала. Удивительно смешной зверь-шушпанчик. Слово тогда только появилось, но он сам написал его на папке. Шушпанчик охотился для хозяев и никогда не упускал добычу. А еще приносил удачу. И вот теперь ему придется сдать шушпанчика под отбой. Придется. Впрочем, он и так последний из вольных стрелков. Их время кончается и это закономерно. Нет, новые, конечно, будут - рынок требует, а значит, на спрос подтянется предложение, и пусть. Кто-то будет охотиться, и браконьеров будут ловить. Но команда отстрела себя исчерпала. Детку пора сдавать. Ее возьмут после выполнения. Через заказчика. Пальцы играли пешкой. А впрочем... Фигуры сделали по несколько ходов. Впрочем, если он не ошибся в Детке, в симпатичном зверьке-шушпанчике, она перейдет на поле превращения, а с доски исчезнет несколько других, более лишних фигур. Жаль из оперативников получаются плохие кабинетные аналитики. Но прятаться можно не только в тени. Получить свой пат можно разными способами. И если зверь-шушпанчик поймет все правильно, ему придется выпрыгнуть на свет. В конце концов, журналистика - хорошая профессия, и ныне она доступна практически любому, умеющему стать интересным.