Н и ч е г о

Моя комната. С того дня в ней практически ничего не изменилось. И это радовало. Хотя всё-таки пришлось поменять грязные простыни и сжечь их рядом с мусоркой во дворе. Потому что отстирывать это дерьмо я была не в силах. Ни в физических, ни в моральных тем более. В тот день мне исполнилось 16. Он был слишком возбуждён этим, и я до сих пор не понимаю, почему. Я просто стала на один год старше, но это же не значит, что в то же время сексуальней?.. Хотя, откуда мне знать? Его ужасно колотило в моём присутствии уже тогда, когда мне было 10 лет. О чём мы говорим, товарищи?.. Спустя четыре года он перестал себя сдерживать... однако я начало практически не помню. Кроме отвращённого ужаса к нему, внутренним сторонам бёдер, на которых какое-то время оставались тёмные следы от его пальцев, и искусанным в мясо губам, в голове не осталось ни хрена. Но почему в тот день его возбуждённый мозг буквально взорвался от переизбытка извращения и горькой густой спермы, которой он меня «накормил» вдоволь? Почему? Я сделала что-то плохое, что он решился перейти границу нормального «сплетения тел» (как он называл)? Перейти от боли терпимой до... блевотной?! О чём он думал, когда касался меня своими грязными руками? О чём он думал, когда я просила его остановиться? О чём он думал, когда я в какой раз уже пригрозила ему, что всё расскажу маме? О чём он думал, блять, когда кусал мою шею, когда его пальцы проникали ко мне в трусики, когда бесчеловечно мял мою грудь, когда я кричала, что мне больно?! Я смотрела ему в глаза и видела, как от моей мольбы в них всё ярче разгоралась искорка пустоты. Равнодушия. Прямого животного желания овладеть сукой, подмять под себя, как подстилку. Удивительно, что я раньше считала этот ходячий сгусток извращения за человека. За... * * * Он смотрит на меня сейчас слишком понятно под каким ракурсом. Я пытаюсь не отвлекаться от своего занятия, потому что домашку, блин, никто не отменял. Хотя, не в этом причина... После того дня я перестала смотреть на него. Опасно, конечно, но я уже больше не могу. Пустое это дело, вглядываться в пустоту. Я слышу его шаги, затихшие рядом с моим столом; проглатываю тяжёлый комок напряжения и всеми силами вчитываюсь в такие ненужные в данный момент строчки учебника по литературе. Опасность буквально вопит в моих ушах, давит на виски, и мне тяжело сконцентрироваться на учёбе. Но нет. Я не хочу отвлекаться. Мне нельзя...  — Наконец-то мы одни, — говорит он, и его голос глухо отлетает от стен, как будто он в соседней комнате, — с твоего дня рождения остаться с тобой наедине было несколько затруднительно. Я ничего не отвечаю, лишь заметно напрягаюсь в плечах.  — Ты меня слышишь? Естественно слышу. Попробуй не услышать...  — Хах, не играй со мной. Какой мерзкий голос! Аж тошнит!..  — Мне надо делать домашнее задание, — по слогам произношу я, всё ещё так и не подняв голову на него.  — С чего это ты вдруг заинтересовалась учёбой? С каких пор? Заткнись, ублюдок!  — Не твоё собачье дело, — тихо рычу я в учебник, но он всё слышит. Я чувствую, как его пальцы мигом обхватывают мою шею сзади, заставляя поднять голову и впиться ненавистным взглядом в родные суровые черты. Рывок получается сильным, и у меня в шее что-то громко хрустит. Я стону от лихорадочной боли и делаю попытку вырваться из хватки... Тщетно.  — Ты как со старшими разговариваешь, сучка? — шипит он и, не ослабевая в пальцах, опрокидывает мой стул. Я лечу спиной на пол, а он мигом садится сверху на меня, оглядывая злобным похотливым взглядом мои показавшиеся из-под задравшейся кофты ключицы. К горлу подкатывает тошнота.  — Отпусти меня, — всё, что вылетает из моего осипшего горла. Но он не слышит. Точнее, не хочет.  — Ты нагрубила мне, сучка, — последнее слово свистит в его зубах, — и за это тебя надо наказать.  — Пошёл ты... — не выдерживаю я, сжимая кулаки. — Я уйду отсюда, обязательно уйду. Закончу школу на «отлично» и уеду от тебя, ублюдок, — ненависть кипит во мне, но мне плевать. — О тебе узнают, сволочь, я тебя посажу, просто жди этого, ублюдок! В тюрьме тебя сразу полюбят, будут долбить в каждую стену, только представь это зрелище! И не дожидаясь реакции, я резко сгибаю правое колено, врезаясь ему в пах. Тот вскрикивает от боли и немного сползает с меня, придерживая своё повреждённое достоинство, а я, вскочив на ноги, бегу к двери из комнаты. Дёрнув ручку на себя, я с накатывающей истерикой осознаю, что, кажется, это конец... Дверь заперта. Когда он, блять, успел её закрыть?!  — А ты прыткая, — шипит сзади его голос, а я вконец теряю контроль, начиная громко стучать по двери и хрипеть от беспомощности, — дома никого нет. Помнишь ведь? Я резко разворачиваюсь к нему и с напущенной решимостью выпаливаю:  — Мама скоро придёт домой. Открой дверь! Тот хмыкает.  — Ну и что, что придёт? Если она захочет, то сможет присоединиться, — я еле подавляю рвотный позыв. — Ты же не будешь против, малышка? О, нет-нет-нет! Только не это прозвище!.. Я ощущаю хорошо знакомую вату в ногах и, не устояв на месте, сползаю на пол в полном отчаянии и неверии в происходящее. Господи, ну почему сейчас меня так накрыло? А всё из-за прозвища! Он знает моё слабое место.  — Не смей... так меня называть, — шепчу я, не в силах побороть слабость в теле и беспокойную отдышку, давящую на гортань, когда он медленно подходит ко мне и присаживается на корточках, заглядывая в моё искажённое судорогой лицо. — Ты больше не имеешь на это право...  — Имею, малышка, имею, — будто успокаивает он меня, грубо подцепляя за подбородок и заставляя заглянуть ему в глаза, — ну же, не грусти. А-то хуже будет.  — Да пошёл ты...  — Я тоже тебя очень сильно люблю, рыбка, — он обхватывает пальцами мою шею, крепко сжимает, вырывая из горла болезненный стон и усугубляя отдышку, поднимает меня на ноги и бросает на мою кровать у двери, с утробной злостью добавляя: — Будь послушной сучкой и лежи смирно. Моральный урод... Я не могу пошевелиться, пытаясь совладать в паникой, так не вовремя накрывшей меня, когда слышу, как он отпирает дверь и смеётся. Что за...  — Не смотри так на меня, — он быстро расстёгивает свою спортивную кофту и бросает куда-то на пол, скалясь жёлтыми зубами, — я исполнил твою просьбу — открыл дверь. Ты не этого хотела? Я приподнимаюсь на локтях, с яростью перевожу с него на видневшуюся дверь в прихожей взгляд, и снова смотрю наверх, в злые, горящие больным возбуждением глаза.  — Ты дебил? — спрашиваю я, чуть-чуть отдышавшись и отгоняя от себя остаток панической атаки. — Я же... Я же сказала. Мама скоро будет дома.  — Ну да, времени у нас не так много, — соглашается тот и садится на край кровати, и я отползаю от него в другой конец, прижимая к телу колени. — Если ты не будешь сопротивляться...  — Я буду сопротивляться, — выплёвываю я. — Только прикоснись ко мне — и я отворву зубами твои яйца! Тот странно ухмыляется, откидывая назад отросшие концы волос, и прищуривается... с каким-то наслаждением, что ли...  — Ты такая горячая, когда злишься, — шепчет он и тут же, не дав осознать смысл произнесённого, замахивается и бьёт по моему лицу громкую пощёчину. Перед глазами пространство снова мутнеет, и я падаю на бок, беспомощно растягиваясь на постели и чувствуя тяжесть его рук на своих запястьях и давление его колен на своих бёдрах. Я беспокойно дёргаюсь, пытаясь сквозь темноту в сознании вырваться из его хватки, а затем чувствую, как одна его рука исчезла с моего запястья. Но следующий удар кулаком по скуле заставляет меня испуганно вскрикнуть и случайно прикусить себе язык. От боли из моего горла раздаётся какое-то невнятное мычание, организм, расслабляясь, пытается привести меня в чувства и накопить хоть чуточку сил, чтобы снова начать вырываться и кричать, кричать что есть мочи. Но у него не получается, и я со злой жадностью стараюсь укусить ублюдка за нос, когда тот наклоняется надо мной, чтобы снять с меня штаны. Его хриплый, удушливый смех рвёт мои барабанные перепонки изнутри, его рука снова оставляет на моём лице гематому — он окончательно выходит из себя, раз позволяет себе оставлять следы побоев на самом видном месте. Крики о помощи тут же заталкиваются вместе с моим и чужым языком глубоко в глотку, одна ладонь всё ещё сжимает мои руки над головой, другие пальцы, липкие, отвратительные — на моих бёдрах (опять, опять), грубо стягивают мои трусы и трутся об влагалище. Я взвываю диким воплем в чужой рот, начиная ещё яростней биться ногами о кровать, когда мы оба слышим, как в двери поворачивается ключ. Урод отрывается от моего рта и, раздражённо рыкнув, поворачивается лицом к прихожей. Я с безумной радостью тоже смотрю на маму, застывшей в дверях с сумками в руках. Она бледна, как извёстка, её глаза широко распахнуты и не мигая смотрят то на меня, то на чудовище, сидевшее на моих бёдрах.  — М-мама... — дрожащим голосом зову я, а урод, не растерявшись, тут же бьёт меня по лицу кулаком, и кровь брызгает из разбитого носа. Я жалостливо стону, из-под полузакрытых век глядя на маму с мольбой, а та, всё ещё не придя в себя, с отчаянием смотрит на домашнего насильника.  — Закрой дверь с той стороны, дорогая, — приказывает он мягким голосом, буквально приторным. — И не открывай, пока я отсюда не выйду.  — Мама, прошу, помо... Я не договариваю, с ужасом осознания снова поднимая на маму взгляд и видя в её глазах пустоту. Смертельную пустоту, от которой хочется реветь, рвать на себе волосы и грызть свои конечности. В родных чертах сидит ничего, и лицо уже не бледное, а грязно-серое. Неужели она всё знала?.. Мама послушно тянется в ручки двери, и моя грудь трещит от воплей.  — Мама, пожалуйста, помоги мне! Я не хочу снова!..  — Милая, — мамин голос холодный, и я чувствую, как во мне что-то умирает, — не кричи. И она закрывает дверь, неспешно направляясь на кухню, а мои глаза всё так же не могут оторваться от того места, на котором стоял мой самый близкий и любимый человек на свете.  — Всё будет крышеносно, — хрипит довольно тот, кого я должна благодарить за свою жизнь, — малышка. Он резко входит в меня и грязно стонет, откидывая голову назад и щупая руками мою грудь. Я уже не задыхаюсь от панической атаки после слова «малышка», которым папа называл меня в далёком детстве, а сейчас старался сексуально привлечь. Я дрожу от его толчков, еле слышно вдыхая спёртый воздух, но теперь мне всё равно на то, что происходит. Папины рычания обжигают мою шею, ключицы, плечи... Но мне не больно. Я всё ещё смотрю на дверь, будто надеясь, что она откроется и мама забежит в комнату, вытаскивая моё тело из-под лап чудовища. Но этого не происходит. А в моих глазах пустота. А в моих глазах абсолютно н и ч е г о.