Illness

      Они не смогут. Это очевидно настолько, что даже не обидно ни капли. Выжимать, в гнетущем полумраке спальни, до последней капли чужую рубашку — на рукавах свежая кровь. Всё безнадёжно настолько, что Арчер опускает руки, про себя ругается на собственную слабость, пытаясь вытеснить её, выбросить — ненужную, мешающую — как можно дальше. Только препятствует, не даёт помочь. Фрэнк Арчер ненавидит чувствовать себя беспомощным.       Кимбли ненавидит воспоминания. Сожалеть и пугаться не в его природе, когда убивал без помощи оружия, но что-то гораздо сильнее его давит на плечи, делает сутулым и больным. Ему кажется, оно живёт извне и одновременно внутри него. Сжимает весь в мир в пределах маленькой тюремной камеры, в которой он провёл без малого четверть своей сознательной жизни.       Комната не давит с такой силой, пока включена прикроватная лампа. Пока холодные от волнения подушечки пальцев скользят по сжатой в кулак ладони.       — Надо потерпеть, — в голосе Арчера абсолютный холод — не те подрагивающие нервно пальцы, опаляющие кожу, — Всё утихнет.       Арчер кажется чёрствым иногда — иногда безразличным. Зольф его не винит за это, цепляется непривычно крепко за запястья, всего лишь на мгновение выпадает из реальности полностью.       Зольф думает, что Арчер переболел уже, не он. Его ломает о собственные мысли, и тошно, невыносимо тошно.       — Всё пройдёт.       Нельзя — ему кажется — невозможно быть таким спокойным. Брать в руки окровавленную ткань, прижимать к груди и не испытывать никакого отвращения. Люди так не могут, они устроены не так — страх вбит в подкорку их сознания, животный и липкий, как сгустки тёплой свернувшейся крови. Фрэнк Арчер не понимает совсем, как можно выдержать, не тронуться умом, с деревянными колодками на руках, одному.       Вопреки всему, что пишут в официальных источниках, о чём шушукаются офицеры за перекуром на задворках, Арчер не считает Кимбли психом, даже на йоту. Они словно извалялись в одной грязи, и потому не противно жать друг другу руки, а иногда — целоваться, долго, дыша ртом в рот.       Они не выдержат. Слишком много за плечами — мало впереди, недостаточно, чтобы жить нормально.       Кимбли никогда не спрашивал, жалеет ли Арчер обо всём, что происходит между ними.       — Холодно, — он говорит, испытывает пристальным взглядом. Никогда не жалуется, не считает нужным.       Фрэнк Арчер причиняет ему боль, жгучую, ничем не похожую на ту, что он испытывал раньше: на фоне притуплённой — резью по сжатой груди, не вдохнуть нормально застарелого пыльного воздуха. Не похоже ни на что испытанное Кимбли прежде. Он почему-то думает, что сам причиняет боль не меньшую, ломает пополам и раздирает каждый раз, когда смотрит ровно в глаза.       Иррациональная привязанность поводком на шее. Они не выживут порознь, как две полуразрушенные стены — уперлись друг в друга, и это, возможно, было ошибкой, и расплачиваться за неё всю оставшуюся жизнь кажется Кимбли единственным правильным, что случилось с ним.        Кимбли чувствует, что успокаивается. Ровнее бьётся изношенное сердце под согревающим холодом ладони. Он дышит — не взахлёб, не через въевшуюся в бронхи ржавчину — свободнее, чем когда-либо.       Знает, что Арчер ни о чём не жалеет.