Кровь Камня

Хафлинг мнется, беспокойно ведет плечом в маскировочном плаще эльфов Лориэна. Едва не роняет из ножен древний клинок, подобранный в Великих Курганах, и лишь затем позволяет слуге подсадить его на высокий стул с удобной подушкой. Высокородный периан, что минуту назад давал клятву верности и служения наместнику государства, еле слышно пыхтит, заметно краснея от усилий и конфуза. Он видит многое, хафлинг. То, как ты прячешь глаза, желая не видеть великолепия, им охраняемого и тобою проклятого, он видит тоже. Чего не увидит он, то увижу я, не сомневайся. — Леди Мил… леди… — Мил-гаэр-инд-э. — Не страшно, мой повелитель. Думаю, достопочтенный Перегрин, сын Паладина, не сочтет за труд называть меня Ваша Светлость. Именно так ко мне обращаются все подданные и слуги в цитадели. Не смотри на меня так, истари. Это все, что должен знать обо мне тот, кого ты привез в этот город навстречу судьбе. Его и моей. Благодаря Митрандиру хафлинг знает, быть может, немногим больше, чем ему знать полагается. И потому так старательно смотрит куда угодно, лишь бы не в глаза. Кивает слуге, что наполняет поставленный перед ним кубок рубиново-красным вином из высокого кувшина. Цвет твоего стыда… и моего бесстыдства. Непослушные кудри пружинят и лезут в лицо. Хафлинг раздраженно смахивает челку маленькой, словно игрушечной, ладошкой. По-прежнему избегает cмотреть вперед и прямо. Боишься вновь увязнуть во тьме, хафлинг. Другая тьма. Не могильных курганов и чащи древнего леса. Тьма глаз, не отпускающих его с тех самых пор, как босые ноги неслышно ступили на порог тронной залы. Ступили и поскользнулись на гладком мраморе. Не по душе хафлингу это место. Слишком высоки стены, в глазах рябит от блеска золота и драгоценных камней на потолке. Слишком мало света, что струится из окон в широких нефах. Ни единого гобелена, ни занавеси. Слишком холодно и скользко идти босым через громадную залу под застывшим взглядом величественных каменных статуй. Многие ждут того дня, когда и мое сердце ощутит тоску по просторам чужой родины. Родины той, чье сердце перестало биться в день моего появления на свет. Не по душе хафлингу и женщина, сидящая напротив и не глядя делающая привычный жест ладонью — достаточно. Слишком горделив стан дочери наместника. Широки брови, черны косы, резок профиль, словно мужской дланью вытесанный из кости. Крупны опалы в серебряной оправе, оттягивающие мочки ушей. Слишком стара эта женщина, чтобы называться Девой Гондора. Тридцать лет, столько же зим и весен. Не слишком долгий срок, но достаточный, чтобы сердце, привыкшее к камню, им обратилось. Стара, да и не так, чтобы чиста душой и невинна. Каменная княжна. Так прозвали меня люди за мою верность. Верность Гондору и его государю. Верность своему сердцу. Алассэ звал ее тот, кто сидел рядом за этим столом, рука об руку, с привычной молчаливой легкостью проникая взглядом в чужие души. Тот, кто не желал видеть в ней младенца, что появился в его покоях последним. Стремящийся к глубинам тайных знаний и помыслов, видящий все, что в его власти, все на свете… кроме немногих истин, что упрямо не желал видеть и признавать. Я — не твоя Алассэ. Не обманывай себя. Тот, кем ты гордишься, чью славу не устаешь превозносить, никогда не был тем, кем ты его считаешь. Верный и преданный своей стране, бесстрашный, истинный сын Гондора. Ты не видел его другим. Ни он, ни я этого не позволяли. Фарамир заметил однажды… чтобы позже видеть изо дня в день. Видеть бесконечно у себя в голове. Сокрушаться о том, что, пребывая в мечтах о великих битвах, слишком поздно заметил блеск в чужих глазах. Родных глазах, так похожих на глаза матери. На его собственные. Слишком поздно, чтобы что-то изменить. Ни словами, ни, тем более, мечом. — Не надо, прошу тебя! Не делай этого… — Что же прикажешь мне делать? Благословить вас? — Не говори так! — А как мне следует говорить? Как мне следует думать? Прости. Знать обо всем, что происходит, и ничего не делать - выше моих сил. — Послушай же! Здесь нет вины, ни его, ни моей. Прими это, прошу тебя. Ради нас всех… Ради страны, которой меньше всего на свете нужен разлад и смута в сердцах сыновей. Ради всего, за что верные им идут за ними биться и умирать. Идут за надеждой. Боромир привык надеяться. Привык получать желаемое. Быть первым и побеждать. Боромир не терпел соперников ни на какой стезе. Вещий сон, и тот не смог уступить. Знал ли об этом хафлинг Перегрин, сын Паладина из дома Туков? Знала ли она, что тридцать дней спустя, после рокового призыва о помощи, будет наблюдать, как полурослик дает присягу ее отцу в тронном зале? Ощущать сладость вина и кислый вкус маслин, слушая, как полурослик рассказывает о том, как он погиб. Моя боль. Мой князь. Как пытался вырвать из груди стрелу с черным оперением, прекрасно зная, к чему это приведет. Верность… Пустеющему городу со следами былого величия. Цитадели с Семью Кругами, единственным островком зелени средь белого, как снег, плитняка и мертвому Древу, омываемому бесконечными ледяными слезами Фонтана. Чему верен ты, хафлинг? Есть ли что-нибудь, чему ты верен настолько, что нет нужды в присяге и клятвах? Не по душе холодная красота тому, кто рос, купаясь в зелени пахотных угодий Хоббитшира, кто слушал плеск и журчание воды в восточной заводи реки Барандуин. Много ли ты знаешь о камне, Перегрин, сын Паладина? Многое ли слышишь из того, что он говорит тебе?