The Last Game

Слэш
R
Завершён
177
автор
Размер:
18 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
177 Нравится 8 Отзывы 32 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
В баре стоял запах крылышек «Баффало» — ничего удивительного для любого заведения в Америке. Пожалуй, удивительным был только их вкус — везде и всегда разный, даже в каких-то придорожных пиццериях, где-нибудь посреди пустыни Аризоны, и заканчивая придорожной забегаловкой под Нью-Йорком. При входе, как только переступаешь порог, сразу же понимаешь, что офицеры любят сюда заходить именно из-за этих проклятых крылышек «Баффало» с ранчем. Почти все столики были заняты — ближе к двери сидело несколько компаний полицейских, чуть подальше, в глубине маленького зала с полом в ядовитую красно-белую клетку, темнокожие рабочие глушили пиво, щуря глаза в слабом полумраке, которые разгонял неоновый свет вывески. Не слишком-то чисто, но кто говорил, что бары в Детройте должны выглядеть как рестораны премиум-класса? Его поначалу никто не замечал — здесь явно привыкли к разношерстной клиентуре, а бармен так и вовсе, занятый протиранием стаканов, не услышал его тихих шагов, слабо покачивая головой в такт игравшей из приёмника мелодии. Простенький гитарный мотивчик, женский и мужской голоса, сливающиеся во что-то нежное и неторопливое. Уж точно не его стиль, но такой подходящий этому месту. — Двойной виски. Вообще-то Ричард Перкинс уже очень давно не притрагивался к алкоголю, но заказал его просто ради того, чтобы не быть «белой вороной» среди посетителей. Его работа — оставаться незаметным, но при этом добиваться своих целей и не вызывать подозрений. В подобных местах обычно не любят, когда допытываются в открытую, так почему бы не поиграть по их правилам? И пусть виски он пить не будет, однако расположит к себе потенциальный источник информации, взглянувший на него исподлобья как-то удивленно, но лениво потянувшийся к бутылке рукой. — Много сегодня народу? — Как видите, не очень. Вечер понедельника — как-то непривычна такая картина. Обычно даже сажать некуда. — Как же справляетесь? — А, доставляем парочку стульев к стойке, что-то выносим наружу, если дождя нет. В такое время года, сами понимаете, черта с два так сделаешь. Снаружи льёт как из ведра. Вообще-то, что верно то верно. Даже Перкинсу было зябковато в его пальто, а еще некомфортно без удостоверения личности, открыто обычно висевшего на шее. И всё же светить такой вещичкой — тоже неразумно, даже когда поблизости копы, которых уже изрядно развезло от выпитого. Рядом раздался взрыв пьяного смеха. Бармен пододвинул к нему небольшую плетеную корзинку, где на салфетке были выложены крылья «Баффало». В ответ на вопросительный взгляд пояснил: — Сегодня годовщина со дня той трагедии в Ренессанс-центре. Угощаем бесплатно. — Спасибо. Вот и, собственно, то, ради чего он сюда приехал. Хотя происшествию уже девять лет, но забыли и оправились от него здесь немногие — примерно то же самое происходило после обрушения башен-близнецов. Только вот всё волнение и горе было сосредоточено здесь, в Детройте, а не по всей Америке. И оба этих случая совсем не были случайны, и в обоих имелись жертвы, сколько бы их ни было. Девять лет назад группа вооруженных людей, находящихся в наркотическом опьянении, ворвалась в открытый зал на нижнем этаже, соединяющем все пять небоскребов, и частично расстреляла, а частично захватила в заложники посетителей ресторанов, бутиков, даже не подозревавших, что они доживают последние минуты. Перкинс потягивал виски медленно, без особого удовольствия, перекатывая алкоголь во рту — дешевая дрянь, так не идущая сейчас его костюму, скрытому под серым пальто с кубическими узорами на воротнике. А чего он ожидал от этого заведения? Здесь тебе ни анисовой водки, ни джина с тоником — пей те помои, которые тебе дают, и даже не вздумай хоть слово сказать против. Его, однако, уже ничто не удивляло — рабочим и копам зарплаты хватало лишь на то, чтобы ходить сюда. У них не было ни дорогих машин, ни квартир-люксов на сорок третьем этаже нью-йоркских высоток — ничего подобного. Его же, Перкинса, в Вашингтоне ждал толком не обжитый дом, и дочь, которой он раз в месяц отсылал деньги и письма, без прикрас рассказывая о своей работе. Прошли те времена, когда ребёнку приходилось затыкать уши, если речь шла о «папиных делах в ФБР», и плести чушь о том, что он — супер-герой, борющийся со злом. Он сам — зло, и его это категорически устраивает. Не то чтобы у него всё шло хорошо… Но начальство оставалось им довольно, и это держало его в ледяном спокойствии. Он чуть было не спросил, когда должен прийти Гэвин Рид — и тут же заткнул себе рот куриным крылышком в остром соусе, без аппетита жуя мягкое мясо. Длинные белые пальцы запачкались в блестящем жире, и Перкинс с брезгливостью хорошенько обтёр их салфеткой. — К нам такие нечасто заходят, — сказал вдруг бармен, отрываясь от своих стаканов. — Я имею в виду… Вы могли бы позволить себе больше. — Иногда предпочтения меняются, — холодно улыбнулся спецагент. — Я слышал, что после вкуса дорогого шампанского переключиться на копеечное пойло довольно трудно. Еще бы, подумал Перкинс, а заставить себя пить — еще труднее. Он ведь должен был это делать, да? Пришлось прикончить двойной виски одним большим глотком, стараясь особо не прочувствовать его дешевизну, оседающую на языке, и снова притронуться к крыльям, стараясь не запачкать рукав плаща. Компания полицейских за его спиной снова грохнула смехом, а через несколько секунд послышался скрип отодвигаемых стульев. — Спасибо за крылья, Стэн! Мы еще зайдем! Перкинс краем глаза, обернувшись, заметил, как один из копов бросил на освободившийся стол несколько смятых зеленых бумажек. — Удачной службы, парни! — крикнул бармен в ответ, даже не подняв взгляда. Он был ровно таким, какими и должны быть все бармены в этот день, в годовщину трагедии в Ренессанс-центре — привычно разливающим выпивку по стаканам и небрежным движением пододвигающим к твоему локтю пепельницу или корзинку с крылышками «Баффало» на салфетке. Рассеянно кивающим на полупьяные рассуждения клиентов о том, что случилось бы, подоспей SWAT вовремя и будь охрана торговых точек начеку. Но ведь всё уже случилось, и назад не отмотаешь. Для Перкинса то дело не раскрыто и по сей день, хотя, казалось бы, правосудие восторжествовало — кто был посажен, а кто ликвидирован на месте. Однако весь Детройт сегодня тих и мыслями своими прикован к роковому дню. От них не спасает даже прежний гитарный мотивчик из приёмника. — А вы где были, когда всё случилось? — полюбопытствовал бармен. Перкинс долго думал, прежде чем ответить. — Дома. В Вашингтоне. На миг ему показалось, что всякое дружелюбие тут же улетучилось из темных глаз напротив, уступив место настороженности, какая бывала в древности у повстречавшихся дикарей из двух разных общин. Здесь не местных не любят, и всё же он был честен, думая, что это сыграет ему на руку. Но бармен вдруг слабо улыбнулся. Так улыбаются люди, осознающие своё плачевное положение. — Ненавижу этот день. Зря уходит до десяти килограмм мяса — и ни одного цента. Дверь слева с тихим скрипом открылась и тут же захлопнулась за вошедшим. — Табличку видел? — обратился бармен к вошедшему. — Придержать надо было, а то грохот на весь зал. Как обычно? — А то ты не помнишь, что налить, Стэнли. Перкинс услышал скрип стула — посетитель примостился рядом, за стойку, и выжидающе постукивал пальцами по поверхности. Достаточно было одного взгляда в его сторону, чтобы узнать этого человека. Детектив Рид казался усталым и несколько помятым — глаза приметили замызганный чем-то темным рукав и прилипшие ко лбу влажные пряди волос, чуть опухшие от недосыпа веки и отрастающую щетину. Предупреждения «Курение запрещено» нигде не было, и он, щелкнув зажигалкой, затянулся — немного не так, как это делают заядлые любители табака, что выдавало в нём явного новичка, а то и просто позера, достающего сигареты только в таких барах, дабы произвести впечатление. Спустя минуту, он уже сидел с кружкой пива и чуть дымящимися куриными крылышками «Баффало» в точно такой же корзинке. Перкинс на мгновение задумался — нарушал ли бармен этот ежегодный ритуал хоть раз за эти девять лет? Было ли ему когда-нибудь жалко бесплатно раздавать мясо, когда он мог бы заработать чуть больше? Его собственное угощение уже потеряло манящий жирный блеск, успев подостыть, но спецагент всё же пододвинул крылья к чужому локтю, ничего не говоря. Бармен отошёл — как раз вовремя, чтобы Перкинс мог начать ненавязчивую беседу. — Часто сюда заходите? Гэвин Рид, ожесточенно вгрызавшийся в мясо зубами, замер, выпрямился и, выплюнув мелкую косточку на салфетку, ответил: — Стэн в этот день угощает, а в остальные трясет с тебя монету. Так что нечасто. Доев первое крыло, он блаженно, словно ребёнок, выпивший стакан молока с печеньем на ночь, облизнул губы. Они перепачкались в остром соусе. Перкинс слабо поморщился, но тут же перевел сосредоточенный взгляд перед собой. — А в других местах? — Другие места обычно закрыты, здесь хоть можно выпить. Разумеется, подумал спецагент, и выпить за конкретного человека. Он снова вспомнил день трагедии в Ренессанс-центре и глянул мельком в сторону бармена. Тот разговаривал с чернокожими рабочими в конце зала, не на шутку расшумевшимися. — Вижу, у вас значок, — до чего же глупо всякий раз делать вид, что ты о человеке ничего не знаешь, лишь бы вытянуть из него всё нужное. — В полицейском департаменте работаете? — Вроде того, — Рид глотнул пива. — Детективом. За отчетностью просиживает, усмехнулся про себя Перкинс. Беда в том, что чем выше ты идешь по карьерной лестнице в полиции, тем менее интересной становится твоя работа. Впрочем, и ему самому не очень-то везло — в письмах к дочери он описывал такие грязные дела, что за них бы никто другой и не взялся. Детектив Рид был похож на него, только десять-пятнадцать лет назад — спецагент сделал этот вывод как-то сам собой, толком даже не узнав этого человека получше. Хоть сейчас у него совершенно другая цель, не имевшая ничего общего с происшествием в Ренессанс-центре, но у Гэвина была информация, нужная Перкинсу для себя. Он оказался тесно связан с Ричардом Декартом, командиром отряда особого назначения, погибшим во время проводившейся тогда операции. С ним спецагент тоже был частично знаком. — Я слышал, в тот день почти все подразделения находились около башен. Вы там тоже были, детектив? Рид помолчал, пережевывая мясо — взгляд у него заметно потускнел и потяжелел, ногти впились в куриное крылышко. — Снаружи, не внутри, — ответил он ровным тоном. — Никто из нас так и не понял, что там случилось. Был ли взрыв намеренным и так далее… Что взорвалось… Всю информацию просто скрыли. Несли какую-то чушь про кухню одного из ресторанов ближе ко входу, мол, там что-то грохнуло. Надо быть полным идиотом, чтобы в это поверить. — А что, по-вашему, это могло быть? — Те накуренные ушлепки наверняка протащили си-четыре или что-то вроде. От «красного льда» срывает башку. Я слышал, что их было много. Одни открыли стрельбу, другие хватали заложников. Им предлагали какие-то условия, но попробуй достучись до наркомана. Теория Гэвина Рида была не столь уж и далека от правды. Детектив докурил сигарету и затушил бычок в пепельнице. Перкинс всё раздумывал, как бы подобраться к главной теме. — Стэн, повтори! Он ел и пил много, пока прервалась их беседа, и чаще всего тихо постукивал пальцами по стойке, подперев заросшую щеку рукой, как будто абстрагировавшись от остального мира. Если честно, спецагент и сам рад был бы узнать, чем его так привлекла та история. В ней осталось что-то недосказанное. А может быть, дело было в том, что в департаменте на днях он видел андроида, копию Ричарда Декарта. Перкинсу это показалось забавным. Андроиды будут расследовать наравне с ним преступления андроидов. Глупо и смешно. Прошла всего пара дней с тех пор, как он приехал в Детройт, еще не приступил к делу, но уже чувствовал, что этот случай будет не менее грязным, чем все предыдущие. Хотя бы просто потому, что Гэвин Рид внешне очень даже симпатичен. Хотя бы потому, что, несмотря на все попытки создать семью и жить как все, Перкинса тянет к мужчинам. Хотя бы потому, что он пришел в этот бар, чтобы узнать что-нибудь еще о трагедии в Ренессанс-центре и о человеке, которого он знал без малого минут десять. Он пошёл на поводу у любопытства. Завтра Гэвин Рид уставится на него удивлённо, когда Перкинс войдет в участок, как к себе домой — уже не похожий на того участливого собеседника из бара, не местного, самодовольного вашингтонца, который всего-то заинтересовался событиями прошлого. Перкинсу было известно, что он будет отчасти работать с Ридом. А Рид еще ни о чем не подозревал. Он мысленно изменил все свои планы. — Спасибо за виски. До свидания, детектив. Около опустевшего стакана и корзинки с недоеденными крыльями, окончательно потерявшими аппетитный вид, легла пара купюр. Дверь с тихим скрипом закрылась.

***

Рид воспринял его с агрессией — с такой, какую обычно демонстрируют коты, если зайти на их территорию, или голуби, когда ты забираешься из любопытства в детстве на карниз, чтобы поглядеть на их гнездо. Они клюют тебя в лодыжки, и если выдержать пару раз вполне терпимо, то птица осознает, что клевать нужно больнее — беспощадно, словно пытаясь дорваться до лакомого кусочка человечины. Гэвин по описанию коллег был бы не прочь вынести мозги всем присутствующим. В прямом и переносном смысле. Перкинс не чувствовал удивления, слыша их слова, и вспоминал себя. Хотя их с Ридом разница в возрасте составляла каких-то семь лет, — слишком мало, чтобы называть поколения разными, — в голове не укладывались попытки поставить Гэвина наравне с собой. Это было бы так же глупо, как считать дешевый виски из бара на окраине Детройта и выдержанное красное вино одним и тем же. Когда он был таким же вспыльчивым? Да, кажется, никогда. Они с Ридом оба оказались карьеристами, и готовы были оба доказать друг другу готовность раскрыть дела девиантов без труда. Гэвин безрассудно лез в дебри, невзирая на трудности. Он был самонадеянным кретином, оружием Ричарда Перкинса стал холодный расчет. Кто знает, может, это и стало тем, что в конечном счете стало подогревать их взаимный интерес? И всё же это совсем ничего не значило. Если вас друг к другу тянет, то не стоит надеяться на какую-то откровенность. Не от него, Перкинса, и уж точно не от Рида. В тот день он собирался писать дочери. Они могли и созвониться, но если вы испытываете глубоко, подальше засунутое чувство вины перед ребёнком — не стоит этого делать. Хотя на самом деле она у него почти взрослая. Наверное, он всегда бы говорил так, сколько бы ей ни исполнилось — почти взрослая. Что ей рассказать? Историю знакомства с её матерью, такую непримечательную и глупую? Глупую, потому что это, наверное, можно было бы назвать самым нелепым поиском кого-то, с кем можно было бы создать нормальную семью. Но брак долго не продержался. Его жене нужен был муж рядом, а не муж, зарывшийся с головой в работу. О том дурацком опыте напоминанием теперь служил единственный ребёнок, при том мудрый не по годам. Перкинс всегда ценил это в людях. Их ум. Снаружи хлестал холодный осенний ветер, иногда его заносило через приоткрытую стеклянную дверцу балкончика на сороковом этаже, и он путался в полупрозрачных занавесках. Он проснулся с мыслью о смерти. Порой Перкинсу казалось, что все спецагенты испытывают нечто подобное, да еще каждое утро. Его, однако, никто не пытался убить, и ничья тень не нависала над ним с ножом в руке — он бы не удивился, если бы это оказался Рид. «Да и что удивительного — наш мальчик ведь так остро реагирует на принижение своего достоинства». Раздутое эго — это хорошо, но в очень немногих случаях. Никаких идей о том, что бы написать дочери, не шло. Всё было до ужаса банальным и как будто неподходящим. С дочерью он почти никогда не играл — в том плане, что ничего не скрывал от неё. В последнем длинном письме, упоминая об учебе, она рассказала ему о том, что профессор из её колледжа может по почерку узнать состояние человека — например, когда он умрёт. Интересно, какой бы вывод он сделал, увидев роспись Перкинса? «Скоро ли я умру?» Нет, не та постановка вопроса. «Сколько мне осталось жить?» Успеет ли он вообще до следующего самолёта в Вашингтон? А вдруг его существование оборвется в воздухе? Ветер всё еще играл занавесками, часы показывали 7:15. За панорамным окном стояла темень из-за нависших грозовых туч. «А не позвонить ли Гэвину Риду?» Можно было бы издевательски поинтересоваться, когда тот соизволит явиться в участок — но ведь сам Перкинс тоже лежал на постели, даже не приведя себя в порядок, и перечитывал последнее сообщение дочери. Потом мазнул пальцем по экрану, на короткую переписку с детективом. Его номер, адрес, почти каждый его шаг — всем этим спецагент располагал еще в день своего прибытия. При наличии такого «сокровища» было бы грешно молчать и не полюбопытствовать, как часто он проливает кофе на свой рукав. Звонить кому-то спонтанно, ранним утром — все эти глупые мысли о ребяческих занятиях явно свидетельствовали о том, что он еще не проснулся. Что где-то в глубине разума, в глубине его мозга, ежедневно анализирующего десятки тысяч ситуаций, собственных шагов и действий — что-то там еще не функционирует, как надо. Перкинс поймал себя на этом слове — функционирует… Оно у него с недавнего времени ассоциировалось с андроидами. Не то чтобы очень приятно. Так или иначе, беспокоить Гэвина Рида надо там, где он менее всего защищен — в участке, наклонившись и опираясь рукой об поверхность его стола, где он сидит спиной ко входу. Странно, что ему самому при этом, кажется, было удобно. Снаружи, если выйти на балкон, за стеклянную дверь, можно было услышать привычный уличный шум. Стоял осенний холод, тучи сгущались над городом — они готовы были разразиться таким же ледяным ливнем, и всё почему-то медлили. Перкинс держался за перила одной рукой, допивая чай. Ветер хлестал беспощадно, хлопали полы халата за спиной. Шедший от чашки в воздух парок источал аромат жасмина. Тогда часы показывали 7:30. Ровно через десять минут он уже затягивал потуже галстук и поправил ленту висевшего на шее удостоверения личности. Больше его ничто здесь не держало. В большинстве своем те агенты ФБР, которых он знал и которым был коллегой, обладали огромным самолюбием, и дальновидность их, способность просчитывать ходы и изучать начиналась и заканчивалась местом преступления. В остальном же они неверно оценивали людей с первого взгляда, предпочитали выпячивать своё эго там, где этого не требовалось. Если бы сюда отправили кого-то из них, вряд ли дело было бы раскрыто. Когда он вышел на улицу, часы на одном и небоскребов загорелись новыми цифрами — 7:48. Перкинсу была дорога каждая минута его времени. Он ведь до сих пор не был твердо уверен, что вернется в Вашингтон. Оказываясь в большом, развивающемся городе, тебе невольно кажется, что ровно в два часа ночи кто-то мановением руки выключает любое движение на улицах, а с шести утра всё тем же щелчком пальцев всё возвращается на свои места. Шагая молча к припаркованному автомобилю, он без интереса поднимал взгляд выше — башни были залиты холодным бело-голубым светом, люди спешно раскрывали зонты прямо на ходу. Какие-то попрошайки соорудили себе навес и сбились под него в кучу, протягивая сжатые в грязных мокрых руках жестяные банки. Мелочь лилась рекой. Голод и ледяной ливень сближают — прежде они все наверняка сидели по разным местам, злобно скалясь друг на друга, готовые урвать себе всё, до последнего цента. Подумать только, а ведь это были некогда вполне обеспеченные люди… Впрочем, что ему за дело? Салон, — теплый, отделанный дорогой кожей, — показался ему почти домом, а как только Перкинс коснулся пальцами руля, то вмиг почувствовал себя увереннее. Такое бывает, когда занимаешься любимым делом, чтобы отогнать стресс. Его он давно не испытывал — это состояние как-то скомкалось внутри, превратившись в отдаленное подобие эмоций. Полумертвое, задушенное, засохшее, как растение, оставшееся без полива. Спецагент к нему привык — он устремил недолгий взгляд перед собой, а потом достал телефон и быстро нашел в контактах номер детектива Рида. Невольно, не удержавшись. Если тот на месте, то поделится новостями касательно расследования. Раз уж ФБР тоже ведет это расследование — полиция не имела права скрывать никакой информации. — Уж от вас я звонка не ожидал, спецагент, — в трубке послышалось довольное и одновременно язвительное хмыканье. — Задерживаетесь. — И вам доброе утро, детектив, — Перкинс проводил взглядом проехавшую мимо патрульную машину. — Я пил чай — знаете, зеленый с жасмином бодрит не хуже кофе. Вам следовало бы попробовать. — Терпеть не могу горечь. Я уже говорил, что вы вовремя? — Вовремя? — Тут с утра творится полная чертовщина. Девиант ворвался в Национальный банк Детройта и чуть всех не перестрелял. Подъезжайте, если вам ваше время, конечно, позволяет. — А ищейка из «Киберлайф» с вами? — Куда он денется? Ничто из услышанного его не удивило — Гэвин Рид был, как и всегда, сонным и удивительно ядовитым с утра, андроид-детектив будет ошиваться там, где ему не стоило бы находиться, и копы наверняка будут собачиться с его людьми. Личная неприязнь. Карьеризм. Конфликты из-за отказа передать важные вещдоки. Всё это очень скоро сольется перед его глазами в невообразимую кашу, в которой и он сам будет вариться, пытаясь тщательно абстрагироваться от проблем мелких сошек. Иначе их и не назовешь. Рид ненавидел роботов, и всем давал понять это каждый день. Каждому новенькому в участке он, наверное, объяснял все тонкости этого занятия, мол, почаще называйте его ведром с болтами, ненужным куском пластика, ни на что не годной железкой, но это будет лучше, чем если вы один раз искренне поблагодарите его за помощь, даже если он спас вам жизнь. Всё это выглядело так… как будто бы намеренно. Не фальшиво, однако с явным стремлением выделиться, выпендриться этой своей ненавистью, что Перкинс бы начал подозревать, что Гэвин хочет скрыть симпатию к андроиду, если бы недостаточно хорошо делал свою работу. Будучи агентом ФБР, анализировал он не хуже, чем робот-детектив. Из мелких деталей строилось всё в этом мире. Гениальные преступления совершались с учетом каждого шага, каждого слова и звука. И раскрывали их с той же тактикой. В салоне пахло жасмином. Перкинс позволил себе на время пути не думать ни о чем. Совершенно. Его мозг, — это поистине гениальное хранилище информации, — тоже, казалось бы, замер. Ожидал новых указаний. Три или четыре полицейские машины остались наспех брошенными на стоянке перед зданием, светя мигалками. Ричард Перкинс вышел под дождь, дыша влажным и прохладным воздухом. Ветер резанул щеки — зима не за горами. Он еще раз подумал о Гэвине Риде. Подсчитал, сколько они уже работали вместе. Сколько дней, недель прошло с той встречи в баре, где подают куриные крылья, облитые острым соусом, на белоснежных салфетках. Сейчас всё это не было особо важным — их отношения по-прежнему дальше холодно-язвительных не заходили. Рид походил на бешеную псину. Наверное, ничего удивительного, если за твоей спиной постоянно вертится робо-копия твоего покойного дружка, бередя и без того свежую рану? «Забавно». — Вот и вы, — детектив окинул его небрежным взглядом, прислонившись плечом к стене и издав усталый вздох. — Поздновато. Вечеринка в самом разгаре. Перкинс терпеть не мог вечеринки. И еще сильнее не любил подколы от какого-то копа. От мальчишки. Гэвин — это он, но десять лет назад. Это тот, при взгляде на которого старшему непременно хочется его поднатаскать. Обучить. Показать, как следует делать его работу — молча и старательно, безо всех этих выкрутасов. У Перкинса почему-то создавалось стойкое ощущение, что Рид ничего этого не знал, хотя, если судить по словам Фаулера, обогнал многих, даже талантливых новичков, окончивших академию с отличием. Но многие эти новички так и оставались патрульными и смирно дожидались своей пенсии — мало кому захочется страдать от мигреней в следствие перенапряжения за бумажной работой. Все они почему-то предпочитали боль в старых ранениях во время непогоды. Гэвину скоро исполнится тридцать шесть, и Перкинс спрятал за усмешкой мысль о том, что в этот день его никто не поздравит. Хотя и у спецагента с этим дела обстояли неважно. Лишь дочь никогда не оставляла его без теплых слов. — Что у нас? — поинтересовался он, оглядывая изрешеченную выстрелами стойку и разбитые терминалы. Несколько неподвижных тел уже успели накрыть сверху темными мешками, ящики из столов были выдвинуты, содержимое оказалось разбросанным по полу — папки, какие-то отчеты, записки на разноцветных стикерах. На одном иронично красовался улыбающийся смайлик. Этот стикер угодил в лужу крови. — Железка… — Гэвин сделал непонятное движение рукой. — Она сейчас проверяет мертвого пластикового ублюдка в другой комнате. Около двух часов назад ворвался в здание банка, кого-то предусмотрительно, — детектив показал пальцами кавычки, — расстрелял, а с остальных потребовал крупную сумму. Черт знает, зачем андроидам наличка. — Чтобы больше быть похожими на людей в случае чего. Охрану вызвали? — Одна из девиц за стойкой нажала тревожную кнопку, перед тем как он вышиб бедняге мозги. Вон след на стене — черепушка лопнула как перезрелая тыква. Ворвавшиеся парни пристрелили сукина сына на втором или… третьем этаже. Похоже, он понял в последний момент, что план пошёл не так, хотел слинять через окно. Высота-то не слишком большая, говнюк бы скрылся, комплекция позволяет. Это была сильная, выносливая модель, как утверждает наш, хе, робокоп. Гэвин рассказывал, и Перкинс отлично замечал его явное нежелание называть андроида-детектива по имени. Эта зажатость, подергивание плечами, отведенный мрачный взгляд серо-зеленых глаз с отчетливо проступающими синяками недосыпа — выученный язык тела мог многое поведать о внутреннем состоянии человека. Спецагент почувствовал вдруг, что еще одна чашка жасминового чая была бы кстати. Это питье прекрасно успокаивало. — Есть на сегодняшний день хоть что-то, что помогло бы раскрыть дело? Эти машины убивают людей, а вы только и делаете, что как будто бы приезжаете пялиться на трупы, — хмыкнул Перкинс. — Вещдоки нам так и не передали. — Вы, вроде как, — Гэвин с усмешкой перевел на него злой взгляд, — кичились, что расследование теперь ваше. Вот и разбирайтесь с ним по большей части вы. А с вопросом по вещдокам надо обращаться к Фаулеру. Он у нас шеф. Можете и… железку изъять, раз вам так угодно. — Что, так плохо работает? — Раздражает. Знаете ли, ненавижу роботов. Сразу ком встает, как увижу хоть одного, и кулаки сжимаются. Внутри всё чешется от желания разбить все их микросхемы арматурой. — Бомжи напротив дома, где расположена моя квартира, сердечно бы поблагодарили вас. — О, меня бы благодарил целый город. Или хотя бы его половина. Пока есть то, что должно контролироваться людьми. В ФБР еще андроидов нет, а? — К счастью, нет. А что, для моделей пластиковых детективов теперь берут внешность покойных командиров SWAT? Удар в самую точку. Гэвин отшатнулся и стиснул зубы. — Их официальный папочка Камски отчасти присутствовал при разработке. Вам следует консультироваться с ним. И в этом ответе Перкинс не нашел ничего для себя удивительного. Основатель «Киберлайф» действительно был знаком с умершим Ричардом Декартом. — Видите в этом связь? — он иронично приподнял бровь. — Мне-то что, черт подери? — огрызнулся детектив. — Двадцать девятый год был богат на события для вас, да? Они могли бы сцепиться. Прямо здесь и сейчас. Могли бы кататься, отпихивая укрытые мешками тела, разбросанные листки и карандаши из органайзеров — их спокойствие держалось на очень тонкой нитке, которая порвалась бы, если бы они хоть на секунду дольше сверлили друг друга взглядами. Но послышались шаги с лестницы, ведущей на этажи выше. Ноздри детектива расширились, а потом с глубоким выдохом сузились. Он отвернулся, и Перкинс засчитал это себе как маленькую победу, которая обещала в скором времени победы побольше. Андроид, приставленный к Гэвину, был копией погибшего в Ренессанс-центре Ричарда Декарта. Спецагенту не хотелось копаться в грязном белье Камски и узнавать, что сподвигло его оставить выбор именно на его внешности — во всяком случае, машину передали не тому сотруднику. Судьба перевернула всё так, что детективу приходится видеть лицо мертвого дружка каждый день. Это лицо не выражало почти никаких эмоций — бесстрастное, почти каменное, но красивое. Такими красивыми бывали куклы, выставленные в витринах детских магазинов — у них нельзя было найти ни единого изъяна в чертах. Детям они казались милыми и прекрасными. Взрослым — мертвыми. Никто не подозревал, что куклы станут в человеческий рост и станут заменять людей. Заменять во всех смыслах. Работа, секс, семья и дети — они проникли всюду. Никто не нуждался больше в тепле человеческого тела и в рабочих руках, которым надо платить, чтобы они не умерли от голода. Не нужно было больше беспокоиться о невозможности родить — достаточно купить робота-ребенка и выключать его, если он надоест. Всё стало таким… простым. Казалось бы, для всего мира в этом больше не было ничего необычного. Ничего отталкивающего. Но наблюдая за тем, как вздрагивал и отводил глаза Рид при звуке голоса того, кого больше не было в живых, Перкинс окончательно убедился, что кто-то еще не прогнулся под эту систему. Кто-то не сломался. Не смог увидеть в этом идеальном холодном лице того, с кем был счастлив. Счастье. Такое растяжимое понятие на самом деле. Когда он сам бывал счастлив? «Может быть, Гэвин и согласился бы на замену, если бы был настолько туп». Спецагент обошёл один из трупов на полу, наклонился и медленно приподнял край мешка. Это оказалась та самая девица, нажавшая тревожную кнопку и поплатившаяся за это мозгами. — Что скажете? — усмехнулся Рид, обернувшись к нему. На лице его больше не было следов злости и нездорового волнения. Ловко скрывает, значит. — Долго же будут оттирать всю эту грязь. И я что-то не уверен, что новых сотрудников они подберут так быстро. Андроид тоже устремил на него взгляд своих глаз-льдинок. Он оказался неожиданно пристальным и напряженным, а диод попеременно загорался то желтым, то возвращался к привычному и стабильному голубому цвету. — Девиант находился на приличном расстоянии, — подала голос машина. — Попасть с него в точку, без подготовки — задача непростая. — И что? — спецагент приподнял бровь. — Он шёл сюда с четко заготовленными действиями… — Да, да, да, — Гэвин закатил глаза, — но он не учел, что по одному звонку тревожной кнопки его размажет по полу. Можем его активировать? — Боюсь, что нет. Биокомпоненты повреждены, восстановлению не подлежат. — Тьфу, блеск. Всё той же агрессивной походкой, широкими шагами, тот двинулся к выходу, на сирену еще одной приехавшей полицейской машины. В главном зале начал моргать свет. — И давно ты работаешь с детективом Ридом? — обратился спецагент к андроиду. — Несколько месяцев, — тот слабо наклонил голову набок. — Еще до дела девиантов? — Да, сэр. Наша интеграция весьма успешна. «Смешно. Если и этот станет девиантом, всё превратится в какой-то дурацкий спектакль». — Что же ты о нем думаешь? — сразу же решил прощупать почву он. — Я вас не понимаю. — Как ты относишься к детективу Риду? Ричард не успел ответить, да даже и не собирался, кажется, предчувствуя, что Гэвин вернется к тому времени — он был злее обычного и нервно дергал себя за рукав, но когда встретился с Перкинсом взглядами, то не удержался от насмешливой улыбочки. Невооруженным глазом было видно, какая она натянутая и фальшивая. За ней крылся обычно тот оскал, какой бывает у киллеров, знающих, что кто-то был свидетелем совершенного ими убийства. — Славный сегодня денёк, — протянул он с горькой ухмылкой. — Выбитые мозги с самого утра, размазанная кровь по отчетам, черные мешки — просто, элегантно… Одним словом, классика.

***

Перкинс не любил присутствовать на допросах — ни на мирных, ни на тех, где копам срывало крышу и начинался откровенный мордобой с подозреваемым. Он не любил находиться ни по одну сторону стекла, ни по другую, но сегодня ему всё же повезло оказаться там, где было лучше. Он сидел в кресле, наблюдая за происходящим в небольшой, освещенной холодными лампами комнате, и задумчиво постукивал пальцами по столу. Гэвин Рид прислонился к стене плечом и, вопреки всем запретам, закурил, выставив почему-то при этом мизинец на державшей сигарету руке. Спецагент тоже мог бы последовать его примеру, однако к правилам относился более серьезно и ответственно — сейчас он был слишком погружен в свои мысли. Письмо дочери так и не было напечатано. Да и что уж там говорить — всё это время он метался от одного места преступления к другому, а это мало что давало. — Наверное, неприятно ощущать себя беспомощным, м? — подал голос детектив, делая глубокую затяжку. — Перестань курить, — отозвался Перкинс усталым голосом. Они оба перешли на «ты», с одинаковой скрытой целью пытаясь показать пренебрежение друг к другу, и оба ничего не имели против этого. Лишь при посторонних субординация и ледяная вежливость возвращались — потому что так надо. — Я нервничаю не меньше, — Гэвин помолчал и прикрыл на мгновение веки. Их тонкую кожу пронизывали красноватые сосудики, словно доказательство его слов. — Кто сказал тебе, что я это делаю? — Дрожит рука? — Здесь чертовски холодно. — Покусывание нижней губы? — То же самое. — Забавно… Детектив умолк, а Перкинс предпочел не отвечать ему, уставившись сквозь стекло вперёд. Пристегнутый к столу наручниками андроид трясся, словно в лихорадке, а допрашивавший его офицер ходил туда-сюда, похлопывая кулаком по ладони. — Я себя так тоже ощущал, — снова заговорил Гэвин. — Тогда, в Ренессанс-центре. Был вызов, все патрули стянулись к пяти башням. Стрельба, крики в торговых залах, а потом… взрыв. Никто этого не ждал. Никто не понимал, зачем и почему это произошло. — Видел обгоревших людей? — Перкинс перестал подпирать щеку ладонью. — О, еще как, — ответил Рид с горькой усмешкой и отвел взгляд. «Одного из них ты, может быть, даже держал в руках и не хотел выпускать. Когда с него слетел шлем, он уже не был таким красивым, неправда ли?» К счастью, эту реплику он решил отложить. — Дело передали в ФБР, верно? — Разумеется. Куда же еще оно бы пошло? — И ты им интересовался? — Оно было занятным. — Поэтому ты в тот день пришел в бар, выследив меня, и хотел узнать эту историю получше? Так, что ли? — Меня ведь не было в момент трагедии на месте. Всё крутилось вокруг погибшего отряда SWAT — об этом трубили все телеканалы, каждый день вскрывались новые подробности. Их объявили героями. Посмертно, конечно. Я был знаком поверхностно с их командиром. С тем самым. С Декартом. Даже в полумраке стало заметно, как побагровела крепкая шея детектива. — Откуда? — резко спросил он. — А тебе нужна эта информация? Во всяком случае, уже совсем не имело значения, как и где Перкинс мог встретить покойного Ричарда Декарта. Как раз хотя бы потому, что он покойный. Перкинс всегда признавался себе, что ему нравилось давить людей. Давить морально, как жуков, как ничего не значащий мусор. Гэвин Рид был интересным экземпляром, которого могло хватить на долгую игру перед тем, как его место займет кто-нибудь другой, ведь невозможно держаться вечно. Как и тело, психика человека могла выдержать колоссальные нагрузки, но в итоге… — Даже не заговаривай со мной об этом! — рыкнул детектив, стиснув в кулаке сигарету. — Вы, рядовые копы, имеете очень неприятную и опасную привычку, Рид. Знаешь какую? Зазнаваться. — А я так понимаю, что даже после увольнения из ФБР ты будешь вынюхивать, что и у кого происходит за забором, да? Это была игра на двоих — такая странная, понятная только им двум, заключавшаяся в напрасном оскале и угрозах. Они осознавали, что их грызня скрывала что-то гораздо большее. Гэвин Рид даже спустя девять лет находится в слишком тяжелом моральном опустошении. Гэвин Рид — мальчишка, хотя разница в возрасте у них не столь уж и большая. Гэвина Рида снова хотелось поднатаскать. В глазах Перкинса он был ребёнком. Его ненависть растекалась по всему участку, словно белый туман, стелившийся по низинам, выползавший перед самом утром — холодный и губительный. Однако никто не подозревал, не пытался узнать, что находится за ним. Что там спрятано. За этим туманом скрывался настоящий Гэвин Рид, давно потерявший своего любимого дружка из SWAT. Не знавший, что тот день был последним днем его жизни, после которого началось слепое существование. То состояние, когда хочешь безуспешно понять, зачем кладешь ложку с едой в рот, зачем пьешь, спишь. Зачем находишься здесь. Все эти, казалось бы, ясные некогда вещи тоже покрыл туман. — С чего тебя интересует это дело? — детектив с шипением подался вперёд. — Чего ты от меня добиваешься? Перкинс уже прикрыл веки, готовясь выслушать достойный сцены в каком-нибудь очередном кино-шедевре монолог. Но её не последовало. Вся усталость из его тела мигом вдруг испарилась. Он медленно поднялся со стула, перестав наблюдать за допросом андроида, и сделал шаг навстречу — осторожный, не слишком близко и не слишком далеко, такой расчетливый, полностью оправдывающий своё прозвище. Шакал. — Двадцать девятый год был богат на события для вас, детектив Рид? Гэвин накинулся на него — не сдержавшись, не вынеся удара по самому больному, такого же, что и тот, который он получил в банке. Гэвин накинулся спонтанно, явно не задумываясь куда бить и стоит ли бить вообще. Впрочем, и самому Перкинсу казалось, что не стоит. У любой проблемы всегда есть решение, а порой и не единственное. Гэвин выбрал кулаки, но так и не воспользовался ими, и тем не менее он был опасен — сейчас, прижимая спецагента к стене. Он был в выигрыше, мог прямо сейчас набить ему морду, хотя глаза его говорили совершенно иное — это дало Перкинсу надежду на то, что всё закончится так, как желает он, а не Рид. Хотя, если посмотреть немного под иным углом, то Риду этого тоже хотелось. Об этом свидетельствовало его дыхание, язык его тела, его попытки лезть на рожон. Стремление к тому, чтобы тебя поставили на место, наложили запрет, научили уважать — Перкинс был на всё это свободен. Интересно, его дружок Декарт с ним вытворял такое же? Гэвин оказался не верен главному призраку своего прошлого и оказался недостаточно умным, чтобы разгадать чужие планы. Это давало право и мысленно, и вслух называть его сосунком. Ему скоро тридцать шесть, он карьерист, он детектив, он неплохо шёл по службе — но всё это не могло в полной мере излечить его от душевных травм. Настоящий Гэвин Рид до сих пор бродит в том самом тумане, тщетно ища ответы на свои вопросы. Он никогда их не найдет, подумал Перкинс. «Кому ты был верен всё это время, Рид? Ласкал ли ты себя, вспоминая груду костей на дне могилы, в Богом забытой дыре пригорода Детройта?» Конечно же, да. Как легко порой удавалось среди горя отыскать в чужом потухшем взгляде изрядную долю отчаяния.

***

— Слова «приходи в восемь» были шуточным уточнением. — Первая добрая шутка в мою сторону, а, детектив? Во сколько сказали прийти — во столько я и пришёл. Ты не слишком-то разочарован. — Я рассчитывал, что ты не появишься вовсе. Перкинс и сам не рассчитывал. Не рассчитывал, что ему хотя бы дверь откроют. Темные улицы Детройта ему не нравились — под вечер ударила гроза, ливень с новой силой замолотил по стеклам. Он ехал по почти пустынным улицам, и который раз убеждался, что это совсем ненормально, жутко, когда при таком скоплении ярких неоновых вывесок, когда город буквально залит холодным светом, людей не видно вовсе. Он имел право так думать — ему нравилось одиночество, и пешком спецагент никогда не ходил. Гораздо лучше было наблюдать за толпами народа из комфортного салона, вдыхая еле уловимый запах дыма от собственных сигар. В автомобиле он был защищен — от ненужной, пустой болтовни, от ненависти коллег и от волнения дочери, потому что брать в руки телефон, находясь за рулем… это, наверное, привычка потенциальных самоубийц. Рид всячески старался замаскировать своё подсознательное желание провести с кем-то этот вечер, но Перкинс его прекрасно разглядел. Разглядел и пришел. Если бы Гэвин бросил это в своей привычной небрежной манере, в которой он разговаривал с коллегами, ничего этого бы сейчас не происходило. Все эти события — огромная цепочка из крупных и мелких звеньев. Деланно шуточное предложение Рида было крупным. — Мило, — произнес спецагент, переступая порог. — И дёшево. — Не всем дано работать в ФБР. — Ты бы там не продержался. Перкинс говорил чистую правду, хотя почувствовал на себе злобно-раздосадованный взгляд. Для одного человека квартира-студия была огромной. Декоративный темный кирпич на стенах, потертая кожаная мебель — что-то подсказывало, что она не была новой тогда, когда Рид её приобрел. На кофейном столике были разбросаны обертки вперемешку со старыми газетными вырезками — опытный глаз приметил дату на одном из уголков. Девять лет назад. Перкинс усмехнулся. Иногда в работе появляется слишком много дисциплины, и люди предпочитают отдыхать от неё хотя бы дома, устраивая совершенный беспорядок. Лежали стопки книг около шкафа — определенно не выпавшие, но выложенные хозяином то ли для правильной расстановки по полкам, то ли для отправки в коробки, на продажу. Так или иначе, слой пыли на обложках говорил о том, что детектив планировал это не далее, чем недели три с половиной назад. Вряд ли бы кто-то кроме него стерпел эту мозолящую глаза гору томов. В том, что книги были печатными, не нашлось ничего необычного. «Еще наш мальчик достаточно консервативен для нынешнего времени». — Кофе? — поинтересовался как-то отстраненно Рид, прохаживаясь поблизости. Домашние штаны висели на его бедрах так, что впору было начать подозревать о намеренном соблазнении. — Лучше чай, — ответил Перкинс, опуская снова глаза к столику. — Крепкий зеленый чай. — У меня нет зеленого чая, — ворчливо отозвался детектив. Спецагент, словно очнувшись от мыслей, с усмешкой протянул шуршащий белый пакет: — У меня есть. Спустя несколько минут, они уже стояли с кружками перед большими окнами. Свет из соседних высоток заливал квартиру так ярко, что лампы стояли выключенными. Тень от крестовин падала на чуть скрипучий пол, очерчивая его идеально ровными черными на желтом дорожками. Часы на крыше здания напротив показывали 8:20. — Горечь, — Гэвин поджал губы как будто бы брезгливо. — Мне нравится, — ответил Ричард. Чужое мнение его совсем не волновало — ни сейчас, ни до этого, ни в будущем. Огни гасли, но вслед за ними тотчас же высыпали новые, внезапно, так неожиданно, как появляются летом веснушки на лице. Сквозь пелену дождя невозможно было рассмотреть, что творилось в соседнем здании. Оно всё мигало, вспыхивало, жило своей жизнью, когда здесь жизнь давно застыла. Далеким девять лет назад. Перкинс бы добавил в чай жасмина, но шанс найти его у Гэвина сводился к нулю. Исчерпывающему нулю. — Я не буду спать с тобой, — произнес вдруг Рид. Чая в его чашке не убавилось с того момента, когда он его налил. Перкинс выпил свою порцию, ощущая, как по телу разливается долгожданное спокойствие. — Это мы посмотрим, — ответил он. Он ожидал этих слов и просчитывал все дальнейшие ходы Гэвина. Мальчишка ломался только сейчас, когда его даже не успели коснуться. Он всё еще обращался памятью к тому, от кого остался только могильный камень и газетные вырезки на столике — склеенные в некое подобие невнятного коллажа, кажущиеся такими редкими. Обыкновенные бумажные листы, пачкающие пальцы чернилами. Тогда, давно, их еще не вытеснили электронные журналы. Теперь в этих газетах виделось своё некое очарование. Такими очаровательными обычно казались пожилые парочки, кормящие уток в городских парках, у прудов. Они, казалось бы, жили и живут душа в душу, на протяжении всего брака ни разу не поссорившись — а кто знает, может быть, этот тип старомодном клетчатом жилете каких-то тридцать лет назад бил свою жену клюшкой для гольфа? Или она, эта миниатюрная дамочка в шляпке — вдруг она когда-то нещадно тиранила своего мужа за каждый не подогнанный винтик и невымытую посуду? Это же относилось и к газетам. За очарованием старины крылись страницы, от начала до конца посвященные убийствам, войнам, протестам, выигранным нечестно выборам и грязному белью знаменитостей. — Я часто думаю о том, — Гэвин поджал губы, — что мне не нужно было в тот день идти в чертов бар. — Так или иначе, наше знакомство состоялось бы в участке. — И ты бы всё равно, непонятно зачем, прикапывался ко мне с той трагедией? — Да. Он был честен, но о главной своей цели не говорил. Пусть уж это будет секретом до самого конца. До того, как игра будет окончена. До того, как еще один человек будет сломан; повиснет, как кукла на ниточках. Никуда ему не деться. Вот он, Гэвин, перед ним — сломленный, упорно хранящий вырезки из газет, берегущий их от рвущего в клочки ветра. Слепо вглядывавшийся в мокрый вечерний полумрак — готовый провалиться в него хоть сейчас, окунуться с головой. Он уже, кажется, сломан, но при этом оказался крепче, чем Перкинс видел его поначалу. Ведь ему хватало терпения всё это время существовать. Хотя в первые годы мог и в петлю полезть. — Ты никогда не будешь таким, как он, — сказал детектив, не выдержав молчания. — Ни ты, ни эта железка. Вы все будете заменителями. Ебаным суррогатом. Слышишь? Я не буду скакать на тебе и кричать слова любви. «Всё, что ты делаешь — это приносишь мне облегчение». Перкинс понимал это. Что еще можно было услышать от уставшего лишь существовать человека? — Никто не просит тебя об этом, — мягко напомнил он. — Славно. Их дело с андроидами по-прежнему простаивало. Улики почти ничего не давали, и биться над ними было бы совсем глупо. Говорить об этом не хотелось, иначе они оба ощутили бы себя беспомощными, растерянными дураками. Интересно, времени со дня их знакомства прошло достаточно, чтобы называть их заклятыми, враждующими любовниками? Комната наблюдения за допросом вывела их отношения на совершенно другой уровень. У Гэвина масок не осталось. У Перкинса они еще имелись и снимать он их не собирался. Игра. Несерьезная, где добивать можно годами — всё зависело от выдержки потенциальной жертвы. Рид, наверное, долго не продержится. — Почему бы просто не забыть? — спросил Перкинс, разглядывая жёлтое зарево. — А ты попробуй, когда у тебя за спиной ходит копия… — детектив запнулся и резко, злобно оскалился. — Черт возьми! Объясни уже, что тебе до того? Почему?.. — Андроид не будет с тобой вечно, — спецагент поставил чашку на кофейный столик, поверх старой газетной вырезки. — Ты не понимаешь. И не поймёшь. Тебе для этого потребуется сраный титанический труд не одно десятилетие. Ты настолько… спёкся в эмоциональном плане, что мне тебя жаль даже больше, чем себя. Что-то в этих словах, явно сказанных в сердцах, в которых была запрятана отчётливая просьба отвалить, Перкинса задело. Вид чужих дергавшихся плеч, однако, не пробудил в нем ничего, кроме какого больного, ненормального возбуждения. Что могло быть лучше чужих страданий? Чужого, убитого в хлам сознания, от которого ни единого целого кусочка не осталось? Вот он, казалось бы, смотрите — он по-прежнему работает, он карьерист, он идёт к своей цели… Но ему придется истечь кровью, прежде чем он поймет, в какой стороне верное направление. Куда, к чему он должен двигаться. Отчего он должен сломаться. — Щенки не жалеют матёрых хищников. «Они могут лишь надеяться, что в них не увидят опасности для бесконечной борьбы за территорию, еду. За жизнь». Его чуть теплые, согретые чашкой с чаем ладони легли Гэвину на плечи. Потянули, позвали за собой настойчиво, ведь Перкинс знал, чего тот хотел. Отрицал, и всё равно источал желание, отказать которому, сами понимаете, трудно. Должны были быть те, кого ты любишь, и те, под кем стонешь каждую ночь пятницы, нарушая все запреты. Гэвину не досталось выбора. Перкинс продолжал играть. Никогда он ещё не испытывал такого удовольствия от чьей-то боли.

***

Машина определенно была со странностями. Или неполадками. Спецагент бы, наверное, согласился со вторым вариантом — любовью к андроидам он никогда не пылал. Он испытывал к ним пренебрежение. Они настолько влились в привычную людскую жизнь, стали вещами, чем-то неотъемлемым, что особо считаться с ними никто не хотел и не собирался. То был обычный народ, не из тех, которым приходится копаться в секретным архивах, изучая закрытую информацию. Перкинс занимался именно этим. У Перкинса был ум, идеально подходивший для раскрытия сложных дел. Начальство в нём никогда не сомневалось. Так что стоило взглянуть внимательно на робота, чтобы начать подозревать? Внешность некогда живого человека не слишком помогала ему. Это каменное выражение лица, изредка сменявшееся непониманием, четкие и идеальные движения, бесстрастный низковатый голос — оболочка всё никак не могла влиться в него, стать с ним единым целым. Так было до недавнего времени. До того момента, когда Перкинс начал подмечать изменения. Вчера вечером на Детройт вдруг обрушился ливень такой силы, что некоторые люди всерьез опасались наводнения. Уровень воды в реке резко поднялся. А потом, когда всё утихло, город заволокло туманом. Молочно-белым, густым, как будто кто-то пустил неизвестный газ. Фары машин с трудом пробивали его, чтобы улучшить видимость. Казалось, что в нем можно даже потеряться, выйдя из дома. Туман был первым, что увидел утром очередного дня Перкинс, открыв глаза и посмотрев в окно. — Несколько часов назад андроид-уборщик расстрелял из неизвестно откуда взявшегося у него пистолета нескольких студентов университета Уэйна, направлявшихся в сторону общежития. Ему удалось скрыться, мы перерыли весь кампус с фонарями. Погода нам явно не благоволит. Гэвин с ворчанием дернул рукой, как будто отгонял подальше от себя назойливую муху. Перкинс, дослушивая его, уставился куда-то перед собой. Сегодня в его голове было на удивление тихо. Вчера он снова приходил в восемь. И на прошлой неделе, и на позапрошлой, и месяц назад. Казалось бы, они должны были заниматься расследованием, а вместо этого играли в свою игру — точнее, Перкинс играл, ни слова не говоря о ней. Гэвин не возражал против их близости. Всё было таким странным. И в то же время понятным. Дыру в сердце не закрыть физическим наслаждением, а Рид пытался. Он мучился, зарывшись слишком глубоко в себя, пытался выбраться, а спецагент стоял около этой своеобразной могилы, но руку протягивать не спешил. Ему хотелось знать больше о трагедии, случившейся девять лет назад — о том, как видел её Гэвин. О том, как видел он смерть Ричарда Декарта в своем воображении, находясь снаружи здания. Может быть, его разорвало в клочья? Изрешетило пулями? Может, он предчувствовал смерть? «По почерку можно понять, насколько человек близок к гибели… Я бы взглянул на его роспись». Буквы Гэвина были острыми и грубоватыми, а хвостик росписи резкой и жесткой линией шёл вверх. — Свидетели? — спросил Перкинс, опустив взгляд к телам в мешках. — Куда там, — хмыкнул детектив, — раннее утро, все в постелях, а эти загуляли. Сегодня на пары они уже не явятся. — Ректорат что-нибудь сообщал? Камеры наблюдения у них здесь есть? — Да, их мы уже изъяли. Ректорат молчит, заткнулись в тряпочку. Сейчас все в шоке и, боюсь, нескоро отойдут. Я на минутку… Андроид тоже был здесь. Он остался неподвижным, глядя Риду вслед, и Перкинс заложил руки за спину, тихо кашлянув. — Что ты такое? Вопрос этот сорвался с его губ почти невольно, бьющий в самую точку. Пусть машина ответит, пусть повернется и посмотрит на него таким же живым взглядом, каким смотрела на Гэвина. Перкинс вдруг почувствовал сдавливающее горло отвращение. Туман продолжал стелиться вокруг, лампы в парке кампуса превратились в неясные шары тускловатого света над головами редких проходящих мимо студентов, а по большей части полицейских и людей из ФБР. — Не понимаю вас. Он ведь прекрасно понимал. Спецагент разглядывал это идеальное лицо, голубой диод, доказывающий стабильность машины — все эти детали уже не могли ему ничего дать. Бесполезно. Да ему уже ничего и не нужно было. Пару раз он, возможно, задумывался о том, не впихнули ли улучшенному прототипу андроида-детектива и память того, чью внешность взяли на основу. Никто теперь не препятствовал их разговору. Перкинс посмотрел на острые ветки голых деревьев, словно бы тянувшиеся к свету сквозь молочную пелену. — С его состоянием он представляет интерес, разве что, для психиатра, — сказал он, позволив себе привычную усмешку. — Как же относится андроид-напарник к человеку-напарнику? Вечером пьёте вместе пиво за просмотром бейсбольного матча? — Детектив Рид — очень интересная личность. Наша интеграция прошла успешно. Мне кажется… Это здорово, когда знаешь, что нужно сказать. — Найти подход? Ричард колебался. — Да. Почему-то в тот миг Перкинс с каким-то унылым, почти лишенным эмоций сожалением подумал, что при всём желании и слова не скажет, руки не поднимет, даже Фаулеру не сообщит. Они стояли и оба делали вид, что чего-то друг в друге не видят, не знают и не понимают. Было ведь наоборот. Девиант поглядел в ту сторону, куда ушёл Гэвин. — Я вас помню, — произнес он. — Правда? — хмыкнул Шакал, улыбаясь своей прежней ироничной улыбкой, что служила ему крепкой защитой всю эту жизнь. — Мы виделись. До моей смерти, во время ваших предыдущих расследований. — Я не такая яркая фигура, чтобы запомнить меня. — Ошибаетесь, многого для этого не нужно. В чем-то он был прав. Человек, которого ненавидят свои же коллеги, которому презрительно дали такое прозвище, что, впрочем, перестало его задевать уже давно, высокопоставленный сотрудник — он заметен, как бы сильно ни пытался это скрыть. А что он помнил об погибшем Декарте? Что помнил, кроме его лица и тембра голоса? Даже эти, казалось бы, самые основные детали стирались у него из головы за ненадобностью, а вспыхнули, стали четче только благодаря встрече с бывшим андроидом. — Ты вспомнил всё? — спросил Перкинс. — Я видел много вещей, которые напоминали мне о прошлом. Это провоцировало огромное количество ошибок в системе. — Но ведь девиантами становятся таким образом не все? — Только те, кто имел заложенные глубоко внутри данные о предыдущей жизни. Лучи фонарей проходивших недалеко полицейских то загорались, то гасли — они метались в разные стороны, будто не знали, куда им светить, и нередко били в глаза. — Гэвин знает, как ты умер? — Нет, — девиант слегка улыбнулся. «И, наверное, нескоро узнает». — А я не мог понять, отчего он такой счастливый. Интересно, если бы он понял это раньше, он бы попытался что-то сделать? Нет. Разумеется, нет. Слишком унизительно. — Что будет теперь? — Ричард поджал губы. — Отправите в утиль? Перкинс покачал головой. Медленно светлевшее небо над его головой мерцало гаснущими утренними звездами. Он знал, что ему не поверят, наверняка будут спать с револьвером под подушкой, и после этой мысли точно решил, что не доставит им такой радости. Ни девианту, ни Риду.

***

Письмо дочери было наконец-то допечатано. В нём Перкинс сообщал, что скоро вернётся назад, в Вашингтон — этой радостной для неё новости, наверное, и дожидались буквы, чтобы сложиться в теплые слова для единственного дорогого человека. Можно было бы понаписать всякую чушь, и он даже попытался разбавить будни во время расследований какими-нибудь шуточками, и окончательно убедился, что в этом он не силён. Но дочь ценила эти попытки. Она ценила всё, что он делал для неё, однако он с каким-то особенно сильным эгоизмом не особо обращал на это внимания, ожидая благодарности и ответа от кого-то другого. В Вашингтоне по прогнозам уже как неделю стояли морозы, а здесь, в Детройте, холода как будто бы не ощущалось. Этот город сидел у Перкинса в печёнках — отсюда поскорее хотелось убраться. Он сидел у себя, бесконечное количество раз заваривая чай с жасмином, и ходил мимо панорамных окон, легонько шурша своим плащом в раздумьях. За стеклом, внизу, на улицах, не прекращались бесконечные движения и суета. Его это отчего-то совсем не трогало. Застывшие, холодные тягучие ночи он проводил один, без конца набирая на телефоне номер детектива. Он стоял у Рида в «черном списке». Трубка упорно не хотела соединять с абонентом, и с каждой неудачей Перкинс всё сильнее ощущал, как в груди что-то надрывало и саднило — от накопившейся внутри злости. Он никуда не мог её выплеснуть, со дня на день ожидая звонка от начальства, и проживал эти дни как во сне — вроде бы и ел, а вроде бы было уже всё равно. Какая разница, если он поест сейчас, а через несколько дней его самолёт разобьется где-нибудь в Пенсильвании, за пару сотен миль от дома? Несколько раз было желание сообщить Фаулеру всю правду, и всегда он отдергивал руку, убеждая, напоминая себе, что в этом уже нет никакой необходимости. Дело с девиантами было закрыто. Теперь людям предстояло привыкать к новой разумной форме жизни. А ему предстояло уехать. Куда-нибудь подальше, может быть, даже на Западное Побережье. «Как насчет Калифорнии?» Жаркий климат ему никогда не нравился. Очередной звонок — и снова ответа не было. Перкинс в сотый раз спросил себя — зачем? — Игра окончена, — сказал он сам себе — торжественно, раскинув руки. Потом чертыхнулся. Ничего не было закончено. Чего ему было ждать? Наверное, каких-то последних слов. Последних, хотя завтра он должен был еще зайти в участок и покончить с последними личными формальностями. Но ему не очень-то хотелось, чтобы за этим наблюдал общий кабинет, полный копов. Вот почему он счел, что сейчас был бы самый подходящий момент. Этакое окончание игры. Тонкая нить, вившаяся от бара с крылышками «Баффало» и заканчивающаяся здесь, на сороковом этаже. Всё там же, где ветер задувал сквозь оставленную приоткрытой дверцу балкона. Там, где витые решётки ненадежно защищали от падения с огромной высоты. Если бы здесь вдруг вздумал поселиться потенциальный самоубийца, он бы умер от счастья. Как иронично. А что Перкинс? Перкинс снова солгал себе, что ничего от Гэвина не ждёт, да и не мог ждать, ведь он сам начал эту игру. Он сам подтолкнул Рида на близость и всё это чертово время думал, что общение с этим мальчишкой никак на нем не отразится. Что он не почувствует той горечи в першащем горле, когда ему позвонят и объявят, что его работа здесь закончена. Последнюю неделю его не оставляла простуда, и тем не менее он позволял колючему морозцу облюбовать комнату, и ощущал, как он колет кончики пальцев. Вызов абонента. Кажется, часть экрана с зеленой кнопкой уже затерта до дыр… А, нет. Еще нет. Вдруг — сброс. Наверное, это напоминало тот миг, когда вовсю проигравшийся, оказавшийся во власти азарта бедняк срывает джекпот, делая последнюю ставку и уже ни на что не рассчитывая. Нет… Нет, это что-то даже более глобальное. Деньги Перкинс тоже слабо ценил. Он позвонил снова, но, не услышав ответа, громко выругался. Игра всё никак не хотела для него заканчиваться. Впервые в жизни он ощущал, что проиграл. Оказался не слишком внимательным к мелочам, впервые в жизни свернул не туда, а виноват был в этом человек, который по сути представлял из себя развалину, которую каждый день точит ветер жизни, превращая в пыль. И кто же теперь был развалиной? Кто? Гэвин Рид добился того, чего никому не удавалось добиться. У Гэвина Рида теперь было всё. У Перкинса — горечь во рту. Он бы подумал на некачественный чай, и всё же знал, что это тут ни при чем. Почему так смешно, и почему так грустно? Вечером ему сообщили, что он может уехать.

***

В участок он зашел как чужой, как посторонний. Это была своеобразная территория волков, а он был Шакалом. Волки уставились на него, оторвавшись от своих отчетов и терминалов — на первый взгляд можно было сказать, что глаза их не выражали ничего, кроме осторожного любопытства, но волки не были бы тогда волками. Они ненавидели его, и Ричард Перкинс это точно знал. Они сами не были идеальны, однако в нем видели сосредоточение всего того ужаса, того произвола, о котором говорят люди, сталкиваясь с представителями охраны правопорядка. На то короткое время, что им приходилось работать всем вместе, даже Перкинсу казалось, что меж ними нет особых отличий. Сейчас он понимал, насколько ошибался. Впрочем, прошлые ошибки его нисколько не интересовали. Теплый воздух участка после прохлады улицы ему совершенно не нравился. Глаза скользнули по столам, наткнулись на тот, что был ближе всех ко входу. Пусто. — Я к Фаулеру, — сказал он громко, так, чтобы все услышали. Но, вопреки его желанию, они не сосредоточились на работе, как прежде, не опустили взглядом и не начали переговариваться. Они следили за ним. За каждым его неторопливым шагом, отдававшим той же осторожностью. Шакалом он никогда не перестанет быть. Это — его сущность. Его личность. Его холодность и склонность к одиночеству. Его отсутствие чувства юмора. Его робкая готовность что-то поменять, умершая сразу после своего рождения в душе. Гэвин Рид и Ричард Декарт сидели в комнате перерывов. Детектив мог быть только там, если не на вызове, и делая всё новые и новые шаги, Перкинс смог в этом убедиться. Он снова остановился, забывая, как глупо выглядит всё происходящее. Отвести в сторону? Что-то сказать, пригрозить, пообещать? Рассказать девианту, что он делал с его драгоценным малышом-копом, пока тот находился в своей амнезии? И всё же это бы, возможно, ничего не изменило. Гэвин опустил глаза, постукивая кончиками пальцев по стаканчику с кофе, и поджал губы. Уже за эту реакцию Ричард испытывал к нему что-то вроде благодарности — значит, произошедшее и на нем оставило отпечаток, пусть даже и самый незначительный. Зато он знал, что не один будет вспоминать об этом в Вашингтоне. И что-то подсказывало ему, что даже раскрывать ничего не надо было — глаза Декарта мерцали спокойным пониманием, от которого стало так жутко, что волосы дыбом поднялись. Но — всего на мгновение. Эта маленькая встреча должна была случиться. Чтобы поставить точку. Только… Как же трудно сделать последнее движение, как трудно закончить на этом. Он пошёл дальше и скрылся в кабинете капитана. Напоследок черт дернул оглянуться. Все снова были заняты своей работой. Гэвин сидел к нему спиной, закинув ноги на стол. Перкинс почувствовал на секунду вкус его губ на своем языке. На улице он закурил сигару, запах которых Рид так не переносил. Сладость с перчинкой неохотно перебил даже табачный дым. Идти было некуда. Хотя в квартире еще остались несобранные вещи. Ими он, наверное, и займется. А потом позвонит дочери. Он хотел, чтобы она снова, как при отъезде, сказала ему: «Запомни, ты не одинок». Когда она выйдет замуж, он не будет иметь ничего против. Была ли это его последняя игра? Перкинс сказал бы, что да, но не был уверен. В конце концов, Гэвина Рида всё равно никто не переплюнет.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.