Мята

Как мята, подумал Отабек. Мятный леденец или спрей для горла, что-то похожее. Холодок и приятное онемение. И воздух, касаясь кожи, ласкает и щекочет, и хочется вытянуть шею, подставить под дуновение. — Ещё, — шепнул Отабек перед тем, как очнуться. — Ещё. — Как скажешь, — услышал он и пришел в себя. Кто-то, совсем молодой мужчина или, скорее, юноша, склонился над ним ещё раз и лизнул ниже уха, под челюстью. Вниз побежала стайка мурашек. Отабек застонал. Юноша растянул губы и заправил прядь за ухо. Блондин, подумал Отабек отстраненно. Надо же, такие ещё остались. Красивый. И глаза… яркие. Непонятен цвет, но взгляд выразительный. Выразительный и… ласкающий. Мурашки затанцевали опять, по тому же маршруту, от шеи ниже, по груди, к животу, в пах. Отабек попробовал подобрать ноги и не смог. Рук он тоже не чувствовал. — Сейчас отойдет, — успокоили его и отвели налипшую на лоб челку прохладным пальцем. — Это что-то вроде анестезии. Потерпи пять минут, всё оттает, нервы или что там ещё в конечностях. Больно не будет. Рот Отабек тоже чувствовал плохо, язык лежал онемевший, губы кололо прохладцей, но он всё равно невнятно спросил, потому что надо было спросить, надо знать: — Где я? — В безопасности, — заверили его. — Ты в безопасности, Отабек. Отабек. У тебя красивое имя — такое сильное. И сам ты очень красивый. Сейчас всё пройдет, не бойся. Я больше не буду. Только так. Как «так», хотел было спросить Отабек, но над ним снова склонились, и под челюстью прошелся гладкий язык, добрался до мочки уха, скользнул в раковину. В животе задрожало. В паху ныло, и Отабек, в самом деле начиная понемногу чувствовать свое тело, понял, что там давно уже налилось и стояло, натягивая белье и упираясь в ширинку джинсов. Это наркотики, спохватился он. Афродизиак? Где я был, что я ел, что пил? Не вспомнить. Память обрывалась на двадцати часах четырнадцати минутах четверга, второго апреля две тысячи восемнадцатого года. Он вышел из учебного корпуса около семи, зашел с приятелем в забегаловку и съел там хот-дог, потому что желудок уже подводило, попрощался, спустился в метро, доехал до своей станции, вышел. Свернул с оживленной улицы в проулок, оттуда ещё в один. Поглядел на часы. Так быстрее пешком, наискось, если проскочить между домами. Дома высились двумя бетонными горами, окна горели только на самом верху, а понизу, этажа до четвертого, темнота. Уже весна, но темнеет ещё не так поздно, и Отабек редко возвращался домой засветло. И никогда ничего не происходило на этом пути, ни разу даже не спрашивали закурить. Район спокойный, знакомый, да ещё и не глубокая ночь и даже не поздний вечер. Так вот, он свернул, а на него вышел кто-то. Из стены, как из потаенной двери, но Отабек ходил там миллион раз и знал, что отродясь не бывало там никаких дверей. Фокус, наверное. Пранкер какой-то, подумал Отабек, но человек поднял лицо, и Отабек понял: нет. Какой красивый, мелькнуло в мыслях, и мысли вдруг закружились, как снежинки под фонарем, потерялись, запутались, и Отабек, чувствуя, как оседает на влажный асфальт, успел ухватить за краешек только одну: надо же, и совершенно не страшно. Страха и теперь не было. Когда, нализавшись шеи и ушей, юноша расстегнул верхние пуговицы Отабековой рубашки, развел полы в стороны и приник к соску, словно собирался испить оттуда. Где свитер, где куртка? Отабек снова попытался подобрать ноги, и на этот раз получилось согнуть колени. Юноша тут же оперся на них руками, заворчал, как кот, и взялся за второй сосок. Где касался его язык, оставалась мятная полоска прохлады. Соски напряглись, как каменные. Юноша отстранился и обвел их пальцами, любуясь. — Темные, — сказал он, опять заурчав. — У меня не такие. Он развязал тесемки под горлом, и Отабек только теперь увидел, во что этот незнакомец одет: белая рубаха без пуговиц с широкими, охваченными тесемками рукавами, собранная складками наверху, у шеи. Незнакомец поднялся на ноги между разведенных колен Отабека, раздергал ворот до плеч, повел ими, рубаха скользнула и застряла на бедрах. Под рубахой было белое, почти прозрачное тело. — Видишь, — сказали Отабеку, становясь на колени снова и трогая пальцами гладкую без единого волоска грудь, — розовые. — Вижу, — зачем-то подтвердил Отабек. Освещение было скудное, словно светились стены, и сколько Отабек ни шарил глазами, источника света найти так и не смог, но даже такого хватало, чтобы разглядеть маленькие розовые соски, нежные даже на вид. И на ощупь, когда грудь прильнула к груди, и соски мазнули по коже. Отабек напрягся и подтянул руки. Ещё онемевшие, нечувствительные, но уже чуточку ощущаемые. — Обнять меня хочешь? — спросили его, приблизив лицо к лицу. Между тонкими губами высунулся кончик языка и кольнул Отабека в щеку. Щека мигом захолодела. — Не вздумай толкаться. Я не хочу тебя снова кусать. Ты вкусный, боюсь не остановиться. Не провоцируй меня. — Кто ты? — язык, наконец, поддался. Отабек провел им по губам и во рту усилился мятный привкус, но онемение уже почти прошло. Как после укола у стоматолога. — Юрий, — охотно ответили ему и снова заправили прядку за ухо. — Юрий, — невольно повторил Отабек. Он ожидал, что этого белокурого мальчика зовут Альберт или Рудольф, но уж никак не Юрий. Юра. Господи, да что это объясняет? — Кто ты?! Новый знакомец улыбнулся, разжав губы, и вопросы отпали сами собой. — Не кричи. Это место не терпит шума, если только это не шум любви. Язык медленно огладил белоснежные сахарные клыки, Отабек содрогнулся. Ему выдали новое указание: — Не бойся. Я ведь сказал, что не будет больно. Я больше не буду тебя кусать. Правда. Мне один раз пришлось, чтобы ты мог попасть сюда, но этого больше не надо. Я рад. Ты очень хороший, я не хочу, чтобы ты боялся меня, и вообще чего-то боялся. Ну как? Отабек прислушался к себе: шевельнул пальцами рук и ног, подтянул колени повыше, невольно подперев Юрия под ягодицы. Тот улыбнулся, довольно и жутко. Взгляд просто прикипел к его рту, к тонким бледным губам, к тому, что за ними. Острое и блестящее. — Хочешь рассмотреть? — спросил Юрий так запросто, что Отабек растерялся. Юрий открыл широко рот, повертел головой и ткнул пальцем в левый клык. — Совсем как обычные зубы, просто кусать удобно. Хочешь потрогать? Я сплю, наконец сформулировал Отабек свои ощущения. Ему уже снились такие сны: с таким же вот светом, с кроватью под балдахином и мягкими простынями. И таким же дыханием на шее, с ощутимым касанием чьего-то тела. Отабек просыпался от этих снов с каменным стояком, быстро передергивал и бежал на учебу, а ощущение: странное, пьянящее, оставалось до середины дня. — Ну ладно, — с легкой обидой сказал Юрий, не дождавшись, чтобы Отабек полез ему рукой в рот, — в другой раз, может, когда освоишься, — и выполз из пространства между Отабековых ног к краю кровати. Кровать размерами, пожалуй, могла сравняться с Отабековой комнатой, если не учитывать места, которое занимает платяной шкаф. По четырем углам высились подпирающие массивный каркас для балдахина резные колонны, на каждой отдельный мотив. Отабек вгляделся, и у него полыхнули уши. Даже там, где на первый взгляд изображалась охота, вырезанные в дереве фигуры людей, животных, птиц и странных существ жадно сплетались друг с другом самым недвусмысленным образом. Что уж говорить о колонне, которая безо всяких маскировок посвящена была теме любви. И сколько Отабек ни вглядывался, так и не смог отыскать там ни единой женской фигуры. Юрий проследил за его взглядом, переполз на коленях к колонне, глянул через плечо и поманил: — Иди сюда. Конечности кое-как слушались, полное онемение оставило по себе память приятным покалыванием, но Отабек опасался навалиться на кисть, зная, как легко травмировать, к примеру, затекшую от долгого лежания руку, и переполз, подражая Юрию, на коленях. — Смотри, — шепнул Юрий, этот шепот отозвался у Отабека в паху легкой щекоткой. — Вот чего я хочу с тобой. Детально выполненные силуэты двух юношей притерлись друг к другу так плотно, что Отабек далеко не сразу различил, где чьи руки и ноги. И чей не менее детально и аккуратно выполненный фаллос изображен, а чей только подразумеваемый задумкой художника, спрятан. И где спрятан! — Тебе нравится? Отабек молчал. Дыхание давалось с трудом, из комнаты словно бы вдруг пропал воздух. — Не нравится? — обеспокоенно спросил Юрий и вдруг надулся, как маленький. Отабек на мгновение расслабился от удивления и смог вдохнуть. — Я думал, ты сам захочешь. Ты делал такое, я видел, так почему теперь нет? Или я тебе не понравился? Виктор говорит, я красивый. Юрий вспорхнул с кровати, как птичка, подошел к огромному, во весь рост зеркалу в резной раме. Отабек до этого зеркала не замечал, оно словно бы вышло из стены, и мотивы рамы повторяли мотивы колонн, только там присутствовали женщины. Если быть точным — одни женщины. Юрий столкал вниз застрявшую на бедрах рубаху, она упала, обняв мягкими складками его щиколотки, и Отабек уставился, забыв глядеть на раму и на переплетенные причудливо женские бедра и руки. Какой он маленький, подумал Отабек, ведя взглядом от прикрытых волосами лопаток по пояснице с двумя симметричными ямочками, по круглым ягодицам, худым ногам и на удивление крепким бедрам. С трудом оторвался, но только затем, чтобы угодить в новый капкан: отражение зеркала. Под белой грудью с розовыми сосками сиял такой же белизны живот, книзу он постепенно покрывался русым пушком и там, в устье бедер этот пушок обрамлял основание аккуратного, ровного, как рукоять шпаги, члена. Тоже белого, но оканчивавшегося розовой, как соски и язык, головкой. Отабек невольно облизал губы. Юрий критически оглядел себя, провел про груди и животу руками, поднял их вверх, запустил пальцы в волосы, отбросил непослушные пряди назад. Потом, подумав, собрал их в хвост пальцами, поднял повыше, так, что нежная шея открылась сзади, и поймал взгляд Отабека в зеркале. Скривил губы, прочитав ужас на его лице. На шее Юрия, сбоку, чуть выше места, где шея сходится с плечом, зияла кровавая рана. Юрий провел по ней рукой и показал чистую ладонь. — Не кровит, видишь? Только выглядит так. Приходится носить воротник. Сволочь. Нужно кусать туда, где не видно: в подмышку, в бедро, шею-то зачем портить? Обидно. — Болит? — зачем-то спросил Отабек, подавляя желания пощупать себя за шею. У него ничего не болело. — Нет, — ответил Юрий и отпустил волосы. Перешагнул рубаху и, бесшумно ступая, вернулся в постель нагой. Встал коленями на край, забрался полностью, ничуть не стесняясь, не пытаясь прикрыться, демонстрируя себя, как есть. Так свободно, словно бы не впервые. — Не болит, — продолжил он. — И себя можешь не щупать. Я тебя не кусал. То есть, не кусал — так. — Как? — спросил Отабек, едва шевеля онемевшими, на сей раз от ужаса, губами. — Не обращал, — уточнил Юрий. — Не бойся, ты не станешь, — он открыл рот, потрогал клык языком, — таким. Я этого не хотел и не собирался этого делать, просто так надо, чтобы провести человека сюда. Без укуса это больно, через пространство, а так ты ничего не почувствовал, правда же? Отабек подобрал ноги и сел по-турецки, тут же вспомнил про стояк, о котором позабыл, увидев рану на шее. Неважно. Если завязывается разговор, следует его поддержать, хотя бы добиться, куда он попал, чего от него хотят, помимо — боже, не укладывается в голове — очевидного. И как отсюда выбраться. — Не знаю, — ответил Отабек. — А что я должен был почувствовать? Юрий скривился. — Ничего хорошего. Боль, панику, в общем, приятного мало. Не все способны пройти в сознании через портал. — Портал? — Так называют проход. Между вашим миром и этим. И всё-таки я сплю, подумал Отабек снова. Это просто ещё один в ряду тех самых снов. И относиться к нему нужно соответственно. — Мне кажется, я уже был здесь. Юрий вдруг опустил голову, улыбнулся, едва приподняв уголки губ, и скулы его порозовели. — Я, — сказал он, — пробирался в твои сны. Чуть-чуть. Я старался быть аккуратным. А что ты помнишь? — Комнату, — сказал Отабек, осторожно подбирая слова. — Кровать. — И всё? Отабек пожал плечами. — Я пытался, — сказал Юрий, окончательно занавесившись волосами, — сделать тебе хорошо, но не получалось, ты просыпался. Поэтому я подумал, что лучше привести тебя сюда. Работать только с сознанием трудно, лучше с телом. Я что, правда тебе не нравлюсь? Отабек хрустнул сплетенными пальцами и напомнил себе, что спит. Обнаженный юноша перед ним наверняка бывал в этих снах и раньше, теперь Отабек припоминает не только касание, но и волосы, щекотку от этих волос, касающихся груди, живота, прохладное дыхание над пахом, гладкость губ. Рот. Глубокий и мокрый рот. Отабек вздрогнул всем телом, вскинул голову и наткнулся на взгляд, теперь Юрий, всё ещё пунцовый по краешку скул, смотрел на него неотрывно. — Ты помнишь, — шепнул он. — Я очень старался. Ты такой хороший, мне так хотелось, чтобы тебе было приятно, но не получалось, ты просыпался и заканчивал сам. Мне было обидно, так обидно, правда! Мы сделаем это теперь до конца, да? Ты мне позволишь? Так хочется… узнать… вкус. Он заканчивал, уже подползя, уперев руки Отабеку в колени, целуя под подбородком и забираясь губами и носом между разведенными полами рубашки, взялся настойчивыми пальцами за другие пуговицы, дошел до ремня джинсов и остановился. Поднял лицо. Какой красивый, подумал Отабек уже в который раз. А глаза, теперь видно, зеленые. — Откуда ты меня знаешь? — спросил он. —Видел, — ответил Юрий охотно. — В университете. Там один из наших порталов, в библиотеке. Вот оно что. Здание университета старое-старое, чего в нем только не было раньше. Памятник архитектуры. А библиотека — в неотреставрированном крыле, хотя это, наверное, всё равно для порталов между мирами, вряд ли ремонт будет серьезной преградой. — Я вышел, — продолжал Юрий, — когда было уже темно, думал, что никого нет, а ты сидел там, в конце, под стеллажами, такой серьезный. Ты мне понравился. Я тебя захотел. Отабек гулко сглотнул, Юрий ухмыльнулся, показывая клыки. — Брось. Не строй из себя, я долго за тобой наблюдал. Если бы ты не хотел этого, я бы тебя не тронул. Я не такой, как… — он не договорил, коснулся шеи под волосами, и по спине Отабека, параллельно горячей волне, прошедшей по животу, поднялась волна ледяная. — Тебя… — начал было Отабек и осекся, но Юрий понял вопрос и ответил сам: — Да. Обратили против желания. Как если бы я тебя обратил. Давно это было, того вампира давно уже нет ни в одном из миров, — Юрий кровожадно ухмыльнулся, Отабек невольно подобрался весь. — Виктор говорит, это потому, что я красивый и юный, был. Ну не знаю, может и так. Какая теперь уже разница. Виктор меня взял к себе, обучил. Я ещё мало умею, прошло всего-то лет двести по вашей мерке, но я учусь. Видишь, как хорошо провел тебя, ты даже ничего не почувствовал. Это сложно! Отабек охотно поверил. — Можно было и в вашем мире, — Юрий склонил голову к плечу, волосы скользнули по белой коже, как шелк по шелку, — но здесь лучше, правда же? И здесь мы одни. Он откинулся на подставленные руки, почти лег. Взгляд Отабека невольно прилип к его паху, когда бледные бедра, покрытые редкими прозрачными волосками разошлись и нежная мошонка немножко провисла под тяжестью налитых яичек. Языку вдруг стало тесно во рту. Безотчетно захотелось лизнуть эти проступающие под кожей аккуратные шарики, забрать в рот, осторожно перекатить, почувствовать шелковистость кожи губами. Но Отабек сдержался, только стиснул руки на ткани джинсов. — Я наблюдал за тобой дома, — сказал Юрий, ведя рукой от своей шеи по груди, животу, оглаживая по пути полностью открытую головку и опускаясь всё ниже, забираясь себе между бедрами. — Видел, что ты делал с собой. Лицо Отабека горело, уши горели, горела шея, он резким движением вытер бусины пота над верхней губой. Это нечестно! А как же право приватности? Никто не смеет подглядывать за человеком, когда он остается наедине с собой. И позволяет себе больше. Делает то, что хочется. — Я видел, — с довольным лицом и довольным голосом продолжал Юрий, — как ты делал вот так. Он уперся на локоть жестче, запрокинул голову, показывая шею с чистой, нетронутой стороны, но Отабек всё равно смотрел ниже, гораздо ниже, туда, где входили в тело два бледных и тонких пальца. До первой фаланги, до второй, полностью. — Ты мазался чем-то, — сказал Юрий голосом ещё более довольным, — но мне этого не надо. Видишь, — он развел пальцы, мышцы легко растянулись, приоткрывшись сильнее, и Отабек рвано вдохнул, — это у нас только для удовольствия. Хочешь? Попробовать? Рука дрожала, Отабек стиснул её в кулак. Хочет ли он всунуть пальцы в незнакомого парня? В очень красивого парня, который очень хочет этого сам. Трудно ответить. — Не знаю, — честно сказал Отабек. — Я делал это только себе. — Не бойся. Ты ничем не можешь навредить мне. Даже осиновым колом в сердце, хотел спросить Отабек, но успел прикусить язык. Встал на колени. Движения затрудняла сползшая с плеч рубашка. Отабек, нервно расправившись с пуговицами манжет, снял её под одобрительным взглядом Юрия, который медленно — явно нарочито медленно — вынул из себя пальцы и развел бедра ещё шире. Приподнял их над простыней. Отабек по привычке потянул пальцы в рот, тщательно облизал, вспомнил, что это, вроде бы, и не надо, но Юрий просто смотрел, не останавливал, только качнулся вперед: ну, давай же, и Отабек решился. Нет, внутри он был совсем не прохладным. Один палец вошел так легко, несмотря на тугие, плотно стремящиеся друг к другу стенки, что Отабек испугался. Его словно всасывало, тянуло внутрь, и чтобы не допустить этого, он прибавил ещё один палец, а следом, зачем-то, просто из внутреннего желания и подстегивающего любопытства, ещё один. Три пальца сжало крепко. Отабек потянул руку на себя, Юрий откинул голову и застонал, позволил пальцам выйти до первой фаланги и подался вперед, насадился сам, и из налившейся ещё туже головки вытекла вязкая капля. Отабек, забыв обо всем, склонился и слизал её. Во рту мигом занемело. На затылок ему легла узкая ладонь и прижала к паху, носом в самые волоски. Отабек не сопротивлялся. Ртом он почти ничего не чувствовал, только ощущалось механически, как упирается в щеку головка, толкается, трется. Как дрожит, выставляя и без того выпирающие ребра Юрий, как сжимаются мышцы вокруг Отабековых пальцев и, наконец, как брызгает в небо и стекает обратно, по онемевшему языку и губам на блестящий от слюны ствол белое, как у человека, семя. Юрий соскользнул с пальцев, поджал ноги к груди, свернулся клубком и захныкал. Отабек растерялся, поискал чем бы его накрыть, но нашел только свою рубашку и укрыл ею. — Ю…ра, — позвал он, отведя влажные пряди с его лица. — Что-то не так? На него уставились два изумрудных глаза, огромные, яркие, как висящие низко звезды. — Юра, — сказал Отабек увереннее. Юра, тяжело дыша, с, казалось бы, невозможной для его маленького тела силой схватил Отабека за затылок, притянул к себе, и впился ртом в рот. Они лежали какое-то время молча. Юра даже, кажется, задремал, или это Отабек задремал, потому что когда Юра сел, Отабек словно бы проснулся. — Ты как? — спросил он, надеясь хотя бы в этот раз добиться ответа. — Я очень хорошо, — сказал Юра и протянул руку, Отабек, чуть помедлив, вложил в неё свою. — Спасибо тебе. Ты очень ласковый, я даже не думал, мне казалось, ты больше, — он прикусил губу, подбирая слово: — больше мужчина. Грубый. А ты замечательный. Не зря ты мне понравился сразу же. — Как давно? — Отабек упер подушку в изголовье и сам оперся спиной. С голым торсом было немного неловко, но забирать у Юры рубашку, которую тот набросил на плечи, ничего, однако, не прикрывая, а просто лаская пальцами ткань, было бы ещё неудобнее. Юра пожал плечами. — Не знаю. Здесь и там разное течение времени. Но с тех пор точно прошла зима. Да, подумал Отабек, точно. Те сны начались с осени, с сентября, было ещё тепло и листья совсем зеленые. Он проснулся под пение птиц, значит, было открыто окно, и не мог удержаться, чтобы сразу не взяться за член и не ласкать себя до полного одурения, словно бы что-то подстегивало его, тащило, настолько сильное накатило возбуждение, совсем непохожее на обычную утреннюю эрекцию. — Я иногда, — Юра повозился, вытягивая ноги, и лег Отабеку щекой на живот, — смотрю на людей. Просто интересно, как мир меняется, что появляется нового. — Смотришь — как? — Через зеркало, — Юра махнул рукой, в резной окантовке рамы вдруг пропало отражение балдахина и колонны, где сливались в экстазе мужчины, женщины и кто-то похожий на суккубов или сатиров, рогатые и копытистые, заклубился туман. Туман рассеялся, и Отабек увидел аудиторию университета. Пустую и темную. — Ой, — сказал Юра, — не то. Промахиваюсь ещё иногда. Туман заклубился снова, разошелся, и на сей раз Отабек увидел библиотеку. Горели лампы, людей почти не было, но кто-то ещё сидел за столом. Тот, который обычно предпочитал он сам, видно с этого ракурса не было. Юра отвернулся, и зал со стеллажами исчез, сменившись отражением комнаты. — А дома как меня видел? — вряд ли удалось скрыть смущение в голосе, но Отабек всё равно должен быть узнать. — А, — отозвался Юра, — это легко. Главное наладить контакт, я имею в виду, с человеком, а дальше уже где угодно можно его найти. Не проблема. Я увидел тебя и сразу… Это как-то даже помимо моей воли произошло, просто почувствовал тебя и всё. Ты особенный. Правда. Щека его прилипла Отабеку к животу. Светлая занавесь волос расплескалась по боку, ещё светлее на фоне смуглой кожи, и стекла водопадом на простыню. На ощупь волосы оказались, как мягкая ткань, Отабек сам не заметил, как начал наглаживать их. Юра только улыбался, то глядя ему в лицо, то отводя глаза. — То есть ты можешь выходить в человеческий мир? — Могу, но ненадолго. — Почему? — Тяжело. Чтобы быть в человеческом мире, надо питаться. — Питаться? — Кровью. Я не хочу. — То есть здесь?.. —Да. Здесь этого не надо. Поэтому большинство остается здесь, не выходит. Там нельзя продержаться без крови дольше суток. На самом деле даже меньше. Сам не заметишь, как ослабнешь и уже не сможешь войти в портал. Бывали случаи. Так что лучше не рисковать. Или выйти — и напитаться сразу. Отабек слушал, забравшись пальцами выше, массируя корни волос, в пальцы отдавало холодком, покалывало кончики. Молчал. Вопросы роились стаями, но почему-то не выскакивали на язык. Может, так правильно. — Кровь вкусная, — сказал Юра, окончательно растекшись Отабеку по животу, вытянув руку ему на грудь и лениво лаская сосок. — Но убить легко. Это страшно. — А как же: кого укусил вампир — сам становится вампиром? Юра широко улыбнулся, Отабек невольно вздрогнул. Он не хотел, это получилось само, но Юра почувствовал, поднял голову и серьезными глазами посмотрел на него. — Нет. Это так не работает. Чтобы обратить — нужно уметь, иначе лучше не браться. Далеко не все это могут правильно, это большая редкость. Виктор долго учился этому, и до сих пор иногда ошибается. Можно оставить плохую рану, — Юра коснулся шеи под волосами, Отабек сглотнул. — Если сделать неправильно, мутация будет проходить тяжело, и если вампир был слабым, человек просто умрет, а не станет вампиром. Это плохо. — С тобой так было? — Да. Долго и больно, но я справился. Юра оттолкнулся плечом, сел, прижал ладонь себе к шее, полностью заслонив похожую вблизи на кровавую губку рану. — Ты настоящий воин, — сказал Отабек искренне. Юра улыбнулся, не показывая клыков, и спрятал глаза. — Я не такой, — сказал он, поглаживая Отабека по груди, оставляя холодеющие дорожки на коже, — я не сделаю тебе ничего плохого. Просто так тяжело было удержаться. Ничего? Ты не сердишься? — Нет, — честно сказал Отабек. Не было больше ни страха, ни злости, только тянущее, уже болезненное чувство в паху. Он стиснул пальцы в кулак, чтобы не потянуться, и всё равно дернул рукой. Юра увидел, накрыл его пальцы своими. — Можно? Отабек не понял, потом, когда Юра опустил взгляд в конкретную точку, кивнул. — Можно. Но надо ли? — Надо, — заверил Юра. — Очень надо! Пуговица на поясе джинсов не поддавалась, Юре пришлось повозиться с ней, он высунул от натуги кончик языка и стал похож на сердитого котенка. Отабек невольно за ним наблюдал. Наконец, получилось, молния послушно разошлась, и из ширинки показалась обтянутая мокрой от смазки тканью головка. От близкого дыхания головку словно бы приморозило, не больно, но очень странно. Юра, сопя, тянул джинсы с бедер, Отабек приподнялся, облегчая ему задачу. Позволил стянуть с себя и трусы, и вот они уже лежали, оба нагие на мягких, неизвестной Отабеку ткани простынях, и Юра поглаживал ему член рукой, а Отабек гладил его прекрасные волосы. — Я, — сказал Отабек, кивая на угловую колонну, — наверное, не смогу, как там. Я не такой гибкий. Юра глянул на вырезанную сцену, на Отабека и рассмеялся. — Я пошутил. Никто из людей так не может. — А вампиры могут? — Вампиры могут всё. С этими словами Юра согнулся и лизнул свой давно уже крепко стоящий член, повел плечами и вобрал его до основания. Расплелся. — Кхм, — сказал Отабек. — И зачем тебе, в таком случае, нужен я? — Для радости. Для любви. Для удовольствия. Возразить было нечего. Отабек просто лежал, поглаживал Юру по волосам и наслаждался касаниями мятного языка к своему члену. Подался, проталкивая головку сквозь кольцо напряженных губ, и излился в бездонный прохладный рот. И уже вздрагивая от остаточного оргазменного удовольствия, вспомнил о клыках. Не надо, осадил он себя мысленно. Не стоит об этом думать, раз уж он делает то, что делает. Раз уж решил доверять. Откинув волосы с лица, Юра демонстративно облизал губы и заявил: — Вот этого я хотел. Ты во сне никогда не доходил до конца, а мне хотелось попробовать. Это тоже вкусно, как кровь. Поэтому все вампиры… — он не договорил, хмыкнул и кивнул на колонну, где сплетались резными телами мужчины. Только мужчины. — С женщиной тоже можно, но от члена можно получить больше. Отабек, который решил не реагировать остро и не краснеть ещё с той секунды, как ввел в Юру третий палец, почувствовал, как щиплет щеки от прилившей крови. — Если бы кровь можно было полностью заменить семенем, я бы не утаскивал тебя сюда, — Юра проглотил, наконец, то, что держал во рту, и теперь сидел, жмурясь от улыбки, и поглядывая на всё ещё твердый член Отабека. — Что мне сделать? — Ничего, — ответил Юра, становясь на колени. — Ничего не делай. Просто лежи. Лежа на спине, присогнув ноги в коленях и приподняв на подушку голову, Отабек сжимал простыню в кулаках и смотрел, как Юра подбирается ближе, перекидывает ногу через его бедра и нависает, покусывая губы. Как подергивается его налитый член. Всё нормально у вампиров с кровообращением, подумал Отабек, вспомнив древнюю шутку. Вон как отлично стоит. Он выдохнул и не сразу смог вдохнуть снова, зажмурился и напрягся до кончиков пальцев, когда Юра, не предупреждая и не медля, сел сверху. Член просто вошел в него и всё, словно так и должно было быть. Туго, тесно, но так хорошо и правильно, что Отабек даже не сомневался, что Юре не больно. Что ему тоже бесконечно хорошо. — Смотри на меня, — раздался сдавленный голос. — Не закрывай глаза. Смотри. Он посидел на Отабековом члене, сжимаясь и покачиваясь, поднимая волны почти болезненного удовольствия в теле. Они зарождались в головке, спускались по стволу, покалывая мошонку прохладой, выплескивались в живот и дальше, через сердце — в голову. И Отабек стонал каждый раз, когда гладкие мышцы туже охватывали каждый миллиметр его члена и расслаблялись. Юра поднялся. Высоко, так, что головка наполовину вышла из него, и опустился, спрятав член в себя до основания. Повторил это снова, и ещё раз, и ещё, глядя в глаза, облизывая губы, демонстрируя мерцающие белым клыки, пока Отабек не вскрикнул, выгнулся и сжал в кулаке капающий ему на живот смазкой член. — Юра. — Ещё, — всхлипнул Юра, толкнулся в кулак, насадился на член, всхлипнул снова. Какой же красивый, думал Отабек, разглядывая его в неверном свете этой странной комнаты. Где он, что с ним будет, сколько прошло времени — важно ли это? Нет, не сейчас. Сейчас они вместе, соединены, слиты друг с другом, как единое существо. Если вампир может поглотить человека через кровь, то, может быть, и семя способно объединить их. Не в рот, как было уже, а вот так, глубоко в тело, внутрь, срастись по-настоящему, и никогда уже не разъединяться. Юра кончил с судорогой и криком, залив Отабеку живот и грудь холодом. Надо же, снова успел подумать Отабек, охваченный абсолютным удовольствием тела и разума, и правда обычное белое, совсем как у человека, никакого кровавого ужаса. — Не уходи, — шепнул Отабек, сам не понимая, что говорит, в голове шумело. — Хочу ещё быть в тебе. Юра растянул губы, румянец загорелся ещё ярче, контрастно белоснежным зубам, и тут для Отабека всё замерло. Он застыл и не мог шевельнуть даже пальцем, не мог поднять веки, и только видел в щелочку из-под ресниц, как Юра встает с него, как бежит по прозрачному бедру струйка семени, вытекшая из отверстия, натертого и розового, припухшего по краям. Вот и всё, пронеслось в голове. Как можно было поверить? Сейчас его выпьют досуха, набаловавшись, и всё кончится. А страха всё равно не было. Свет стал ярче, больно ударил по прикрытым глазам, но зажмуриться Отабек не мог. Зато слух был в полном порядке, и Отабек услышал голос, мужской и приятный. В комнате появился третий. Сперва слов было не разобрать, как Отабек ни напрягался, и он просто бросил попытки и расслабился, и тогда услышал. И даже увидел немного. В изножье стоял мужчина. Красивый, нестарый, никак не старше тридцати. С волосами цвета кипяченого молока, ниспадающими до поясницы. — Юрочка, — сказал мужчина, — ты обезумел? Что ты натворил? Сколько раз я предупреждал тебя. — Но у меня получилось! — возразил Юра. Он сидел на краю кровати, набросив на плечи рубашку Отабека, рукава лежали на простыне. — Видишь, с ним всё в порядке. — Я вижу, — кивнул мужчина, и волосы с шорохом скользнули с затянутого в белоснежный рукав плеча. — Вижу, чего ты не видишь. Но если ты чего-то не видишь, Юрочка, вовсе не означает, что этого нет. Как мы не можем находиться в их мире, слабеем и умираем, так они не могут быть в нашем. Пока он кажется тебе здоровым и целым, но я вижу, что процесс уже начался. Юра быстро глянул на распластанного на простыне Отабека, вскочил, ничуть не заботясь, что рубашка почти не прикрывает главного, и указал на кровать подрагивающей рукой. — Неправда! Он же в порядке! Он даже смог… со мной. — Пока. Пока в порядке, и то уже не совсем. Я предупреждал тебя. Говорил, что тебе нельзя. — Почему? Это несправедливо! Вы же привели! Почему тебе можно, почему Крису можно? Просто потому, что вы старше?! — Потому что мы опытнее, потому что мы знаем, что делаем, а тебе недостает сил поддерживать человека здесь. Здесь время течет иначе, но всё же влияет на людей, пусть и медленнее, чем влияет на нас их мир. Выведи его. — Но… — Или же он умрет. Юра кинулся, склонился над Отабеком, заглянул в глаза, поцеловал немой рот. — Хорошо, — сказал он так, словно сдавило горло. — Хорошо, перенеси его обратно. — О нет, — сказал мужчина с жутковатой усмешкой. — Нет, Юрочка. Свои ошибки ты будешь исправлять сам. — Виктор! — Ты знал, что тебе нельзя. Ты решил, что достаточно умный, взрослый и сильный, что же, значит, я не сумел убедить тебя. Но ответственность за свои решения ты будешь нести самостоятельно, иначе не научишься никогда. Каждая неудача будет твоей учительницей. Если он не переживет возвращения, ты крепче задумаешься в следующий раз. — Виктор, пожалуйста. Мужчина смотрел ласково. И холодно улыбался. Юра совершенно по-детски шмыгнул носом. — Сколько у меня времени? — У тебя, мой милый котенок, есть всё время мира, но у него — о, у него очень мало времени. Даже если ты сумеешь вернуть его, у него всего каких-нибудь шестьдесят человеческих лет, вряд ли больше. — Перестань! — крикнул Юра. — Сколько у него времени — здесь? Чтобы я мог вернуть его невредимым. — Мало. Время на исходе. Решайся, мой мальчик. Скорее всего, что бы ты не предпринял, ты убьешь его, но случаются же чудеса. Свет притих. Отабек напружинился, стиснул кулак, вытолкнул сдавленный в груди воздух и сел, откашливаясь. Юра не смотрел на него. Кутался в рубашку и глядел в зеркало. — Ты слышал? — спросил он. — Да. — Я не могу сделать тебя вампиром, я не умею этого, хотя ты представить себе не можешь, как бы я этого хотел. Но я постараюсь вернуть тебя в твой мир. Меня этому учили. Но есть проблема. — Какая? Отабек переполз по влажной от пота постели к Юре, взял его за плечи и привлек к себе. — Время течет по-разному. Я не смогу вернуть тебя в ту же минуту, в какую забрал, это высшее мастерство, сомневаюсь, что и Виктор сумел бы. — Ничего, — сказал Отабек, гладя его по голове. Отстранился, стер дорожки слез с бледных щек. — Не плачь. — Я постараюсь, — Юра утерся сам, потом вцепился Отабеку в плечо пальцами. Больно, но Отабек даже не вздрогнул. — Постараюсь хотя бы в пределах нескольких лет. Я… — Это трудно для тебя? — Неважно! Я это сделаю. Отабек? — Да? — Не думай, что здесь таких много. Не думай, что я таскаю сюда всех подряд, это неправда, ты первый. И единственный. Я больше никого не хочу. Прикипел к тебе, не хочу никого другого. Послушай. — Я слушаю, Юра. — Шестьдесят лет — это мало, но я буду очень стараться! Очень, слышишь. И если ты не боишься, вот так, — он отвел волосы и показал алый цветок у себя на шее, — то я заберу тебя. Отабек не сомневался даже долю секунды. — Хочу. Я очень хочу этого. Зеркало замерцало, заклубилось густым туманом, но картинка так и не появилась, сколько Отабек не вглядывался. — Не смотри туда, — сказал Юра, — всё равно ничего не увидишь. Лучше смотри на меня. И пока комнату совершенно не окутал туман, до той степени, что и собственных ресниц нельзя было разглядеть, Отабек смотрел в пылающие зеленым глаза. И шепнул в самую последнюю секунду: — Мне не страшно. В коридоре свет не горел. На первом этаже охранник в своей коморке смотрел хоккей. Отабек мельком видел экран, когда охранник отпирал ему двери час назад, когда он выходил в ближайший супермаркет за ужином. Если хот-доги из пакета, разогретые в микроволновке и запитые растворимым кофе, потому что вечерами не работает автомат, можно считать ужином. Но Отабек привык. Лучше так, чем готовить полноценную еду, приезжая домой к полуночи. Раньше полуночи он возвращался редко. Охранники, хотя и сдержанно раздражались, что он один из всего офиса остается допоздна, привыкли. Начальство ценило, выписывало премии. Отабек не знал, куда их девать. Нужны ли ему деньги? Да, наверное. Насколько вообще нужны они человеку, который каждую минуту надеется перейти в другой мир. Он вернулся назад в май восемнадцатого года. Юра промахнулся всего на месяц, и Отабек с содроганием думал, чего ему это стоило. Только бы был цел. Сам Отабек проболел полгода, пришлось брать академ по здоровью. Ничего конкретного не нашли, просто постоянный жар, слабость и апатия. Списали на стресс. Отабек сказал, что не помнит, где провел месяц, что с ним было, как он вернулся назад. Как оказался в университетской библиотеке в одной льняной простыне, закутанный в неё на манер тоги. Стал университетской знаменитостью. А на две крохотные, так и не сошедшие до конца точки на шее, никто не обратил внимания. Доучился, получил диплом. Нашел работу. Хороший архитектор всегда найдет хорошую работу и голодать не будет. Работу он полюбил, как любил учебу, а вот людей — нет. Лет пять назад в кухне офиса вдруг попробовал клеиться коллега, приятный парень с милой улыбкой и веснушками. Отабек прямо сказал, что не заинтересован, коллега сник и признался, что решил: раз Отабек не женат и без девушки, то, может, они нашли бы общий язык, ошибся, жалко. Отабеку стало неловко, хоть и не хотел никого обидеть, и он пояснил: я просто не очень… с людьми. Коллега, по-видимому, записал его в асексуалы, не то чтобы Отабек возражал. Он понятия не имел, как называется ориентация, при которой любишь вампиров. Одного конкретного. Он ждал, ждал, ждал, и не переставал надеяться. Ему всего тридцать пять, для Юры эти пятнадцать лет, наверное, как полгода. Системник вздохнул и затих, монитор погас. Отабек погасил лампу, стянул со спинки стула пиджак, вышел, запер кабинет. Поглядел на часы: 22.14. Только бы охранник не пошел делать обход, надо же отдать ему ключ. Ну ничего, Отабек подождет немного, он никуда не торопится. Коридор уходил в обе стороны темным тоннелем с едва поблескивающими светлыми табличками на дверях, Отабек повернул туда, где зиял чернотой провал лестницы. Он не дошел шагов пять, когда из-за полупустого кулера, прямо из стены на него вышел ни капли не изменившийся некто, улыбнулся, показав сахарные клыки. — Привет. — Привет, — вздохнул Отабек, когда шею обдало мятным холодом.