Harder than a bullet

Дауд думает «да катись оно все в Бездну». После предательства Билли все меняется, безвозвратно и неминуемо, и он приходит к Томасу сам, смыв с лица и рук кровь. Они справятся, найдут новое убежище и залечат раны, но сейчас ему слишком нужно снова сделать хотя бы себя целым, сложить из осколков образ, за который смогут уцепиться другие. У Томаса темный след от удара клинком поперек щеки, стянутый умело нитью шва, и Дауд ловит его лицо в ладони, не давая отвернуться, касается края рассеченной кожи губами едва-едва, словно дыханием. Он умеет убивать и быть милосердным, но нежность в число вещей, привычных ему, определенно, не входит. Раньше — повторяет себе Дауд — раньше не входила. Томас целует его сам — быстро и горячо, пуская в ход зубы и язык, и Дауд выдыхает в его рот, позволяя стянуть с талии плотно подогнанный ремень ножен. Торговая палата шелестит голосами переговаривающихся этажом ниже уцелевших в резне китобоев, и время утекает через пальцы, но какое значение это имеет теперь? У Томаса яркие росчерки кровоподтеков поперек ребер от жесткого приземления на край крыши, и Дауд встает на колени, скользит по ним пальцами и губами, чувствуя, как прохладные пальцы сжимаются в его волосах. Он должен был прийти намного, намного раньше, но все что у него есть — это сейчас, и его с каждым мгновением становится все меньше и меньше. У Томаса разбитые в кровь губы и светлые глаза, и каждый поцелуй оказывается до краев наполнен медным, солоноватым привкусом, но Дауд совсем не против — это куда лучше цепляющейся за корень языка тягучей горечи. У Томаса горячие, неуверенные прикосновения и тяжелое дыхание, а еще остро выступающие ключицы и росчерки побледневших уже шрамов, и Дауд не может не думать о том, как сложилась бы его жизнь, будь все иначе. Не будь в ней китобоев, разрушительной влюбленности и бесконечного выживания. — Посмотри на меня. У Томаса хриплый голос и обжигающие ладони, и Дауд трется о них щекой в подобие ласки, прежде чем стянуть мешающую одежду. — Ты не обязан делать это только потому, что я этого хочу. Томас, Томас, такой упрямый и прямолинейный, и Дауд прижимается ближе, трется пахом о его живот, приводя наглядный аргумент. — Я хочу. Выходит хрипло и, пожалуй, слишком мрачно, но у Томаса, кажется, моментально светлеет лицо, и Дауд готов возненавидеть себя еще и за это. Томас сжимается, жмурится, утыкаясь лбом в его плечо, но Дауд терпелив и методичен, хоть вокруг смазанных пальцев и пульсирует и сжимается так, что остальным мыслям просто не остается места. У Томаса между бровей залегает напряженная морщинка, и Дауд целует ее, скользит губами по его лицу, прежде чем толкнуться внутрь, чувствуя сопротивление напряженных мышц. Под его ладонью мышцы каменеют, напрягаются, и Дауд тянется ладонью, обхватывает полувозбужденный член, поддрачивает так, как привык себе, и Томас отзывается, расслабляется, впуская его так глубоко, что перехватывает дыхание. Дауд думает — «он совсем ребенок», но Томас давно, давно не тот мальчишка, на которого он наткнулся на улице. Дауд думает — «я совсем старик», но Томасу, судя по всему, совершенно плевать. В конце концов, они могут не дожить даже до следующего рассвета. Томас кончает первым, сжимается, туго и горячо, и Дауд вталкивается на всю длину, не сдерживаясь, чувствуя, как что-то внутри наконец перестает тянуть и болеть надсадно. Он курит, свесив руку с мерцающей меткой с края постели, и Томас разглядывает его, теперь не скрываясь, и качает головой: — Я и без этого никогда бы тебя не предал. Дауд улыбается, устало и искренне, ловит его ладонь — бледный шрам от удара по касательной поперек костяшек — и прижимается к ней губами, закрывая глаза. — Я не знаю, чем закончился бы сегодняшний вечер, если бы тебя не было рядом все это время. Томас хмыкает недоверчиво, но руку не отбирает, лишь чуть сжимает пальцы, а потом тянется, наклоняется ниже к его лицу и улыбается: — Думаю, ты вырезал бы всех, кого встретил, казнил бы Билли, а потом похоронил бы китобоев и себя впридачу. Дауд смеется, давится дымом, и Томас улыбается, широко и искренне, выглядя на добрый десяток лет моложе, и Дауд думает, что наконец чувствует себя собранным воедино.