Мой серый мир

Белые снежинки, кружась, беззвучно опускаются на тёмный асфальт и завораживают своим танцем, словно пытаются загипнотизировать и увлечь каждого прохожего в холодный плен зимы. Куда ни глянь — всюду серый мир. Серые тучи, серые улицы и города, серые люди. И я тоже — серая. Устало бреду по тротуару мимо безликих панельных домов и, как и многие другие, не замечаю уже гула машин и редких разговоров прохожих — мало кто в это время дня, да ещё и в такую погоду, станет весело щебетать о какой-то несущественной ерунде. Исключение, пожалуй, только дети, но на их я тоже научилась не обращать внимания. Я дохожу до парка, уже покрытого тонким слоем снега, будто кто-то расстелил здесь сотканную из белоснежной паутины полупрозрачную ткань, и замираю перед длинной аллеей, глядя, как спокойно и неумолимо летят на землю снежинки. Я стою долго, не ощущая, как стремительно бежит вперёд время, но чувствую холод. Он въедается под кожу и заполняет, кажется, каждую клеточку моего тела, а мне всё равно. Снег мне напоминает о тебе. О том, что тебя нет рядом. Потому что он холодный, а ты была теплой. Глупо пялюсь на голые деревья, без листьев больше похожие на замёрзшие гейзеры чёрной краски, по глупой случайности или чьей-то неосторожности забившей ключом наверх, да так и застывшей. Ты говорила, что деревья прекрасны в любое время года, а мне кажется, что сейчас они все мертвы, и в этом нет ни капли очарования. Мои руки замёрзли так, что перестаю чувствовать тяжесть рюкзака, который держу за длинные лямки. Надо идти домой, но колючий холод уже заворожил меня почти полностью. Кажется, что здесь, в объятиях серого вечера, я на своём месте. Хочется поддаться соблазну и закрыть глаза, тогда можно стать с холодом единым целым, раствориться в нём и перестать чувствовать бесконечную серую боль. Но этого ты мне не позволишь сделать, спасёшь меня даже издалека, ведь если я закрою глаза, то сразу увижу твоё лицо, и мои пустые чёрно-белые мысли на время окрасятся синим — цветом твоих удивительных глаз. Я не могу себе позволить сейчас такую сладкую сказку, поэтому только вздыхаю и заставляю себя сделать шаг, а затем и ещё один, и вот я уже иду вперёд, вдоль до боли знакомой аллеи, а снег, всё ещё не сдаваясь, пытается засыпать меня кристалликами холода. Воспоминания о тебе не дают покоя. Здесь, в этом самом парке, мы бывали так часто, что каждый метр дороги навевает картины прошлого. И сегодня я поддаюсь на провокацию, сегодня можно. Я вспоминаю, как мы познакомились на втором курсе института. Была середина сентября — почти самое начало учебного года, ты перевелась к нам из другого города, и, впервые тебя увидев, я подумала, что этот “другой город” должен быть в другом мире, не иначе. Ты была ни на кого не похожа. Чего стоили одни только твои черные волосы.Твой забитый рукав.А в синих глазах, казалось, плескалось море.Но не внешне ты казалась яркой — ты была яркой в глубине души. Среди обычных и скучных студентов педагогического ты выглядела словно цветок посреди однообразной пустыни. Тебя никто не представлял учителем, а сама ты со смехом говорила, что уметь учить нужно только одному — радоваться жизни, а здесь ты хотела только узнать способы передачи этого умения, а заодно понять, что думают и чувствуют те поучающие, которые, возомнив себя вершителями чужих судеб, заставляют других выстраивать новую картину мира в угоду правилам и стандартам. Но мне быстро стало понятно, что на самом деле ты уже умела учить радоваться жизни и в этом изначально была лучше всех. Тогда, в первые дни знакомства, ты показалась мне поверхностной и даже глупой, и со стороны своего привычного серого мира я не могла спокойно смотреть на твои краски, слепящие мои уставшие, привыкшие к однообразию глаза. Но тебя посадили со мной рядом — как с самой прилежной студенткой, способной успевать со своей учёбой и одновременно подтягивать растерянного новичка. И нам пришлось общаться. Только вот ты никогда не была растерянной, зато я, всегда считавшая себя уравновешенной, казалось, потеряла почву под ногами, но не упала, а научилась летать. Очень быстро под воздействием твоего тепла и неиссякаемого оптимизма моё раздражение сменилось интересом и симпатией. Ты смеялась, говорила совершенно неожиданные, сбивающие с толку вещи и грациозно танцевала под дождём. Ты казалась праздником среди моих серых будней, потому что рядом с тобой не получалось оставаться серьёзной, и я начинала чудить вместе с тобой, хотя до этого никогда не думала, что осмелюсь на подобные глупости. Меня воспитали скромной и до зубовного скрежета правильной девочкой, и до знакомства с тобой я честно отыгрывала эту роль, считая, что так, несомненно, лучше. Пока я учила тебя социологии и педагогике, которые тебе предстояло сдавать экстерном, ты показала мне, как здорово бывает прогуливать пары, слушать шум листвы в парке, тянуть руки к последним тёплым лучам осеннего солнца и танцевать — танцевать в любую погоду, под любую музыку окружающего пространства. Я смотрела, как ты подставляешь лицо ветру, щурясь от радости, пока твои волосы развеваются над твоей головой, и думала, что ты, такая хрупкая и искренняя, должно быть, пришла из мира эльфов, живущих в полнейшей гармонии с собой и природой. Ты обнимала меня, когда я получала пятёрку на сложной контрольной и когда я горько плакала из-за очередной ссоры брата с отцом.Ты поддерживала меня всегда, не прилагая особых усилий, и этим только ещё больше привязывала к себе. И к тебе тянулась не только я, но мне повезло больше других. А потом как-то раз в том же парке, в котором мы на этот раз прогуливали скучные пары по истории, ты, увидев обнимающуюся парочку школьников, вдруг спросила меня про мальчиков и жутко удивилась, что я ни с кем до сих пор не целовалась, а я смутилась, не зная, как объяснить, почему боюсь всех мужчин в этом мире. Видимо, было что-то грустное в моих глазах, потому что ты улыбнулась и обняла меня, прошептав: “Ничего, всё это глупости. Целовать ведь можно не только мальчиков”, — и, подмигнув мне, прильнула к моим приоткрытым губам. Я испуганно застыла, а через секунду, когда меня почти что обожгло твоим теплом, робко подалась вперёд, и ты углубила поцелуй, увлекая меня в совершенно новый мир ощущений. В тот момент я вдруг подумала, что даже моя жизнь может измениться, и однажды в моих мыслях может поселиться твоя яркость. Ты незаметно стала моим миром, спасательным кругом, не дающим утонуть в океане страхов и смирения. Я изменилась, стала смелее, искренней и улыбчивей. Казалось, ничто теперь не сможет омрачить мои дни, и даже гнетущая атмосфера родного дома не могла больше настолько влиять на меня, я будто бы отстранилась от неё, отгородилась щитом подаренного тобой тепла. Изменились даже мои сны, и кошмарные образы прошлого больше не мучили меня долгими ночами. Но у судьбы на меня были другие планы. Однажды вечером отец пришёл домой в особо плохом настроении и в очередной раз поссорился с братом, придравшись к несущественной мелочи. Мама побоялась вникать в разборки, а я, вдруг осмелев, не выдержала, когда из кухни послышался звук пощёчины, и бросилась на защиту брата. Не знаю, хотел ли отец причинить мне вред, но он и сам испугался, когда, с силой оттолкнув меня, увидел, что я начала падать и, пытаясь обрести равновесие, напоролась рукой на острый нож, так некстати оказавшийся на столе. Кровь хлынула из порезанного запястья, а я даже не успела толком испугаться. Отец ругал меня, проклиная за неуклюжесть, брат сидел в углу кухни,белый как стена, и боялся даже смотреть в мою сторону. Мама, прибежавшая, едва я вскрикнула от боли, тихо плакала, прикладывая бинты к моей руке… А пока ехала скорая, я отстранённо думала о том, что больше не хочу находиться в этом доме, с этими людьми, и даже ради мамы с братом и сестрой не смогу ни дня вытерпеть в обществе настолько страшного человека — моего отца.Когда я оказалась в больнице и первый шок прошел, на меня навалились вязкая, тянущая боль и слабость, и я вдруг испугалась, что всё могло закончиться гораздо хуже, и мы с тобой никогда бы больше не увиделись. И впала в отчаяние от этой мысли. Ты пришла ко мне на следующее утро, и тогда я впервые видела твои слёзы. А потом ты успокоилась, поцеловала меня и со смешной серьёзностью в голосе пообещала, что в мой прежний дом мы с тобой заглянем только раз — за моими вещами. Как ты за неделю нашла съёмную квартиру и подработку, я не представляю, где в один момент взяла столько денег — тем более, но ты просила не беспокоиться об этом, и я послушалась. А из больницы я приехала уже в новый дом. Наш новый дом. Крохотная однокомнатная квартира была обставлена скромной старой мебелью, но здесь было так уютно, что я впервые ощутила, что дома можно чувствовать себя защищённой от всего мира. Ты постелила на потёртый диван синее покрывало и сказала, что у нас теперь есть своё собственное море. И я узнала, что значит тонуть. Мы тонули вместе. В чувствах, в эмоциях, в ощущениях. Твой горячий шёпот сводил меня с ума, руки, мягкие и тёплые, дарили ласки, от которых кружилась голова, а прикосновения к твоему телу опьяняли не хуже креплёного вина. Я засыпала в твоих объятиях, вдыхая запах твоих волос, а утром ты будила меня поцелуем в шею. Я нашла работу, сдала все “хвосты” на учёбе и всё больше думала о том, что жизнь теперь не так уж и плоха. Ты подтверждала мои мысли счастливой улыбкой. На мой новый гол ты повела меня в тату-салон и уговорила сделать татуировку — на шее .Через несколько часов мы довольные вышли из салона. У тебя теперь на шее красовался ключик, а у меня — замочек. “Чтобы к тебе больше никакая боль не проникла, — сказала ты тогда. — Я об этом позабочусь, ключ-то у меня!” Я смеялась в ответ и верила, что так и будет. А в мае моя удивительная сказка закончилась, и мир померк, хоть внешне и окрасился яркими цветами весны. Ты меня бросила… Как позже я для себя решила — ушла обратно в свою страну эльфов. Было тяжело, да и сейчас тоже, но чувства имеют свойство притупляться со временем. Я пережила. Так и не вернулась к родным — осталась жить на съёмной квартире, тем более, что защищать больше никого не надо было — отец сам ушёл от мамы, и они с братом и сестрой наконец почувствовали вкус свободы, моё присутствие для этого не требовалось. Кое-как я закончила учёбу и даже поступила в аспирантуру. Стала дипломированным педагогом, но преподавать не захотела, уверенная, что такой, как я, нечему учить других на своём примере, как это умела делать ты. Вместо этого я заинтересовалась психологией, параллельно с аспирантурой получила второе высшее и устроилась в небольшую частную клинику — помогать другим несчастным людям. Я всё ещё скучаю по тебе и порой мысленно рассказываю о прошлом, настоящем и планах на будущее, которые я строю нехотя. Иногда ищу тебя в толпе, но ни разу не находила. Без твоего тепла трудно, но мысли о тебе не позволяют совсем замёрзнуть, и я продолжаю идти по серой дороге своей жизни.   Ветер завывает с сожалением, раздосадованный, что жертва выбралась из холодного плена, когда я скрываюсь от него в подъезде. Поднимаюсь по лестнице на третий этаж и, вздохнув, открываю ключом старую скрипучую дверь. Твой портрет, висящий на стене в комнате, встречает меня мягкой улыбкой и яркими искорками счастья в васильковых глазах. Даже вернувшись в свой мир, ты не даёшь мне полностью проникнуться серостью. Где-то внутри меня так и остались запертыми цветные несбыточные мечты, только теперь они щедро перемешаны с тягучей болью. Я хмурюсь, злюсь и глотаю непрошенные слёзы. Видеть тебя горько и сладко одновременно. “Надо убрать фотографию подальше, — в который раз думаю я и уже тянусь к рамке, но рука застывает в воздухе,когда я вижу твои глаза. — Завтра, — обещаю я себе, как и вчера, неделю, месяц и годы назад. — Спасибо, что бережёшь меня”. А на кухне заботливая и теперь уже почти близкая подруга, встретившаяся мне год назад в клинике, готовит ужин в честь моего дня рождения. Я делаю глубокий вдох и стараюсь улыбнуться, прежде чем пойти к ней. Она тоже многое и многих пережила и заслуживает большей искренности, но я не смогу открыться — ключ так и остался у тебя