Бабочка

- Знаешь, древние римляне считали, что бабочки - цветы, которые сорвал ветер, - в голосе мечтательные нотки, а глаза искрятся непонятно откуда взявшимся счастьем. Достоевскому от чего-то больно смотреть на золотистые пряди, словно сияющие в лучах утреннего солнца, проникающего в комнату сквозь широкое окно. В голове впервые в жизни твердая уверенность в задуманном мешается с эгоистичным желанием пойти на поводу у разыгравшихся эмоций. - Дост-кун, тебе нравятся бабочки? - на пальце Гоголя весьма с удобством примостилась пестрянка, и он крутит рукой, разглядывая со всех сторон. - Красавица, правда? - Всего лишь насекомое, - Фёдор поворачивает голову, мазнув по Николаю взглядом, и вновь утыкается в монитор, ожидая сообщения от подчиненных. Непослушная прядь волос норовит угодить в рот, когда он подносит руку к лицу, чтобы прикусить по привычке ноготь. - Снова ты за свое? Обгрыз уже все, - Гоголь ворчит, хватает бледную ладонь и под скептическим взором осторожно целует. - Напросишься у меня, скажу твоим крыскам бить тебя за такое. - Они не самоубийцы, - тон Достоевского ровный, на лице ни тени улыбки, и Николай фыркает. - Ты чем-то недоволен? - Иногда мне кажется, что ты - та самая Снежная королева из сказки. Помнишь такую? Ее на нашей родине рассказывают детишкам. - Лишь иногда? - насмешливо спрашивает Фёдор, краем глаза замечая мелькнувшее на экране уведомление. - Да, в остальное время я в этом уверен, - Гоголь раздраженно дергает плечами и резко шагает в сторону двери, но на пороге вновь оборачивается. - Скажи, почему ты вот такой? - А почему тебе нравятся бабочки? - Достоевский изгибает тонкие брови, прекрасно видя, что на лице собеседника желваки ходят от злости. - Потому что они красивые? Свободные? Могут улететь, куда захотят, а еще... - Еще? - А еще, Дост-кун, ты - редкостная сволочь, - Николай преодолевает расстояние меж ними и, совершенно не смущаясь, наклоняется и запечатляет на искусанных губах Фёдора поцелуй, не забыв зажать нижнюю в надежде услышать стон. - Пожелаешь мне удачи? - Удачи, - насмешливо произносит Достоевский, глядя прямо в глаза напротив. Когда за Гоголем закрывается дверь, он прикрывает глаза и глубоко вздыхает. Мысли мешаются, рука, потянувшаяся к мышке, дабы прочесть уже сообщение, почти промазывает. Остервенело вгрызаясь в ни в чем не повинный палец, Фёдор хмурится и водит взглядом по монитору. Уже почти. Совсем скоро начнется игра, из которой Агентству будет очень сложно выйти победителем, но радости это почему-то приносит куда меньше, чем беспокойства. И о ком? Об этом вечно дурачащимся, не в меру жестоком, абсолютно раздражающем... - Нет, - четко произносит Достоевский, не отводя взора от усевшейся на стол бабочки. - Быть того не может. Он давно убедил себя, что ему совсем не больно будет услышать о успешности операции, но, когда подчиненные сообщают о захлопнувшейся мышеловке, в которой оказались детективы, в голове звучит лишь собственный пульс, бьющий набатом. Нетрудно сделать голос ровным, легко изобразить кривую радость и уж совсем просто сделать вид, что все идет, как и планировалось. Лишь потом, ступая по залитому кровью полу, Фёдор молча вытягивает из-под пальто сжатую в кулак ладонь, разгибает пальцы, позволяя пестрянке вспорхнуть с его руки и закружиться под потолком. - Ты считал себя птицей, запертой в клетке. Но, кажется, на бабочку ты походишь больше, - голос гулко раздается в помещении, чуть дрожа и мешаясь с эхом. - И я, на самом деле, кажется, люблю бабочек.