Сестра милосердия

      Сестра Чарли не знала, почему над ней так долго о чем-то разговаривают медсестры. Она прекрасно помнила, сколько времени уделяется пациентам, когда решается, кто на операционный стол пойдет первым, а кто сможет подождать своей очереди. А еще сестра Чарли прекрасно знала, что должна быть первой, но почему-то уже довольно долго лежала где-то в стороне от всей суеты. Сознание то покидало ее, то возвращалось обратно, а суета вокруг не собиралась прекращаться. Сестры над ней то появлялись, то пропадали, но все равно о чем-то, присутствуя, очень долго разговаривали. Настолько долго, что в какой-то момент Чарли начало казаться, что ее готовятся пустить на органы. Благородно, и она, может, была бы и согласна даже на такое пойти, чтобы хоть как-то спасти того, кого еще можно спасти, но хотелось бы, чтобы ее хотя бы спросили. По сестрам над ней нельзя было сказать, обращались ли они именно к ней хоть раз с каким-либо вопросом. Только осматривали. Только делали выводы.       Сестры были в масках. Сестры были в крови. Кровь была и на масках, и на лицах, и, кажется, даже на глазах, но Чарли понимала, что это может быть всего лишь галлюцинация. Скорее всего, кровь была на самой Чарли и в больших количествах, ведь… не просто же так она попала в другой госпиталь на машине с красным крестом.       Не выходить из такой машины, сопровождая раненых, а быть выносимой на носилках в сопровождении медиков было страшно. Смертельно страшно, а главное, смертельно неправильно. Ведь есть те, кому она должна помогать, а не валяться среди них!       Обе сестры над Чарли замолчали. Обе уставились на нее. Затем коротко переглянулись, и одна из них склонилась над Чарли будто для поцелуя. Но вместо губ она выбрала шею, коснулась ее ледяными губами и…

***

      Свое обращение сестра Чарли вспоминала только тогда, когда приходилось наблюдать за тем же самым — как другие сестры обращают кого-то еще. Когда приходилось помогать принимать решение обращать кого-либо или нет. Свое обращение сестра Чарли предпочла забыть сразу же после того, как ей объяснили принципы новой «жизни», и свое обращение сестра Чарли старалась не вспоминать больше никогда. Даже когда приходилось объяснять «свеженьким», как им теперь жить.       Рук всегда не хватало. «Специалистов по крови», которые практически сходу могли определить все, что нужно по этой самой крови — группу, резус, наличие заражений, да что угодно, черт!.. специалистов всегда было мало. Всегда, только появись третья такая «гениальная» особа, старой необходимо было перевестись в другие госпитали, чтобы иметь возможность помогать там. И чтобы сильно не привлекать к ним самим внимания.       Кто запустил эту цепочку? Сестра Чарли задумывалась об этом каждый раз, когда опускала ледяные руки во внутренности раненого. Сестра Чарли задумывалась об этом каждый раз, когда приходилось выбирать кровь для каждого раненого и когда приходилось объяснять, почему был сделан именно этот выбор. И каждый раз, когда приходилось доказывать, что она права, что она не навредит, что она знает, что делает. И что она лучше разберется, что нужно раненому, чем хирург с безупречной репутацией и многолетней практикой.       Кто был тем самым или той самой, первой сестрой милосердия, «специалисткой по крови», что начала создавать подобных себе? Кто дал ей право создавать подобных себе?       Нет, польза, безусловно, была. Огромная, колоссальная. Многие, кто стал таким, мало того что обрели бессмертие, также научились многому. И также стали более стойкими, более выносливыми, более способными оказывать постоянную помощь на протяжении всех многочасовых смен. Такие, как Чарли, быстро стали необходимостью для этой войны, в которой еще мало кто разбирался в таких тонкостях. Никто не знал — кроме таких сестер — в чем же причина такой пользы, в чем же их секрет. Но это и не было важным. Хватало того, что процент выживаемости повысился и все вокруг были довольны результатами.       Хотя был и вред. «Специалисты по крови» неожиданно для себя задрали планку необходимой выносливости для остального персонала до небес. Там, где остальные валились с ног, специалистки стояли. Там, где немели живые пальцы, руки сестер свою работу выполняли безупречно. Там, где ошибались в диагнозах, сестры были невероятно точны. И если хорошие командиры могли понять, что у всех совершенно разный предел, то недалекие требовали ото всех быть такими же.       Сестра Чарли только после того, как при ней одна из «обычных» сестер упала без чувств от усталости рядом со столом, поняла, насколько она вредит тем, кому пока еще не нужна помощь. И тогда она поняла, почему стараются оставлять в одном госпитале как можно меньше таких особенных, таких важных и таких необходимых людей. Людей…       Сестра Чарли начала притворяться, что тоже умеет уставать. Что ее пальцы тоже немеют от холода, что она тоже не все видит в свете постоянно перемигивающих от нехватки энергии ламп, что ей тоже нужно хотя бы ненадолго присаживаться. И самое трудное, что она тоже умеет ошибаться. Что она тоже бывает вынуждена сидеть в стороне и переживать, смогут ли без нее помочь умирающему, смогут ли влить нужную кровь, а главное, смогут ли понять от чего именно нужно лечить. Заражена ли кровь? Это всегда было самым важным вопросом. И даже играя полуспящую, и даже играя замученную и изголодавшуюся, Чарли все равно старалась промычать правильный ответ. Не с первого раза, не всегда понятно, но старалась. «Не навреди» — она однажды поклялась. И она всегда выполняла свою клятву настолько, насколько это вообще возможно.       Голод. Единственное, что выбивало Чарли из колеи и мешало ей. Единственное, что заставляло не играть, а по-настоящему показывать усталость. Все странности ее голодного поведения всегда списывались на усталость, и если во время операций она могла еще в перерыве где-то «перекусить» припасенной бутылочкой крови, то в совсем тихие времена бывало просто невыносимо. Когда долго не поставляли раненых, когда долго не было боевых действий, когда были невероятно долгие перебои с поставками. Когда приходилось брать кровь у собственного персонала для переливаний и когда приходилось считать каждую каплю, Чарли показывала свою настоящую «усталость». Она была готова броситься на любого, смотрела голодными глазами и говорила что-то ужасное, что-то, что заставило бы обычного человека в обычное время ужаснуться и окрестить ее сумасшедшей. Но вокруг все понимали, что человек либо сходит с ума от бездействия, либо настолько перетрудился, что уже не осознает себя ни в пространстве, ни во времени.       Но сестра Чарли научилась справляться и с голодом. Сестра Чарли не притронулась своими клыками ни к одному пациенту или сотруднику. Сестра Чарли, в каком бы госпитале ни работала, всегда была максимально осторожна, запаслива и хитра. И максимально убеждена, что не должна трогать абсолютно никого.       Иногда приходилось довольствоваться и протухшей кровью.       Сестра Чарли дала себе обещание не обрекать никого на такую же участь, что досталась ей. И сдержала его до самого окончания войны, до самой победы, до самого возвращения в родные Штаты. Сестра Чарли всегда делала все возможное, чтобы спасти раненого. Главное, она всегда старалась спасти каждого от такой же, как у нее, омерзительной участи. Иногда не получалось, и под ее руками умирал человек. Но под ее зубами никогда не становились такими же существами.       Слушала сестра Чарли передачу по радио о победе над фашизмом со смешанными чувствами. С одной стороны, заканчивался самый большой кошмар, заканчивалась охватившая мир агония, заканчивался самый тяжелый период в ее жизни, но, с другой стороны, сулил начаться период привыкания к мирной жизни в образе «специалиста по крови». Необходимо было вернуться домой и отвыкнуть от ужасов войны. Необходимо было вернуться домой к прежнему распорядку, забыть обо всем, что было в госпиталях и на фронте, забыть о каждом хирурге и вспомнить о каждом родственнике, которому придется врать. С которым придется привыкать к новой жизни. С которым придется заново учиться «жить». И с которым придется… ради их же блага расстаться.       Сестры сказали, что теперь она не будет стареть. Сестры сказали, что теперь придется смотреть, как постепенно умирают все близкие вокруг, а еще сестры сказали, что лучше всего к родным даже не возвращаться. Написать им некролог, взять другое имя и сбежать в другой штат.       Сестра Чарли сделала все в точности, как ей советовали. Кроме одного — не стала менять имени, ведь оно было достаточно распространенным.       Однако жизнь на мирной территории от этого легче не стала. Постоянный страх быть раскрытой, постоянный поиск еды, постоянная смена места работы, ведь нельзя было вечно воровать кровь в одном и том же госпитале, а затем и смена жилища радости совсем не прибавляли. Нет, Чарли была рада посмотреть другие края. Но это все.       И поэтому, как только объявили призыв на следующую войну, Чарли была одним из первых добровольцев. Она стояла на призывном пункте, проклиная тех самых сестер за то, что лишили ее возможности жить спокойной жизнью и не жаждать возвращения на войну, стояла и сочиняла самую патриотичную речь в своей жизни, почему она всего через пять лет после окончания одной войны хочет рвануть на вторую.       Сестре Чарли действительно стало спокойнее, когда она оказалась в чужой стране с красным крестом на рукаве.       Сестре Чарли стало спокойнее и на следующей войне. На следующей и следующей, ей было гораздо лучше находиться там, где все время нужна ее помощь, где все время идут бои и где все время есть доступ к свежей крови.       Но чем быстрее развивались технологии, тем сложнее было менять свою личность. Тем сложнее было придумывать способы пробраться на военную территорию и заслужить право помогать. Исполнять единственное призвание, на которое была способна Чарли. Ведь если ее создала война ради того, чтобы помогать другим ее детям, то где ей еще быть и что ей еще делать? Да и кто-то же должен исполнять клятвы. Сестра Чарли считала, что не может дать себе право просто уйти в глушь, когда есть в мире нуждающиеся в ней люди. Европа. Корея. Вьетнам. Афганистан. Сестра Чарли была нужна везде. Но сестра Чарли осознавала, что так больше продолжаться не может и в следующий раз ее обязательно поймают с поддельными документами.       Но возвращаться домой было единственным способом быть в курсе, где еще идут войны. И единственным способом быть на них. Ведь каждая из них когда-то заканчивалась в одной стране и переходила в другую, и было бы гораздо легче просто где-то остаться и помогать там. Но сестра Чарли не могла. Так было гораздо больше шансов, что ее обнаружат.       Долго ли еще так будет продолжаться, Чарли не знала. Казалось, что целую вечность, до самого конца ее несчетных дней, она будет продолжать подделывать документы и стремиться туда, откуда любой сбежал бы, не оглядываясь. Или пока она не научится жить где-то еще, кроме военно-полевого госпиталя, до чего тоже должна была пройти не меньшая, по ощущениям, вечность. Долго ли это? Теперь уже не важно.