Полуночное безмолвие

Тихое тиканье серебряных часов на запястье отсчитывает мгновение за мгновением, секунду за секундой приближая полуночный час. Стоит чуть прислушаться, вполне можно различить, как природа становится всё тише в преддверии суточного севера. Тени лесов неподвижны и погружают в сон своих обитателей. Изредка совы срываются с деревьев, разрывая безмолвное одеяло кончиками крыльев, в охоте за заплутавшими мышками. Мерцание бесчисленных звёзд и серебра луны, напротив, становится лишь сильнее, освещая эту ночь. Завораживающее это всё-таки время, когда видно всё, но видно едва-едва. С лёгким прищуром можно рассмотреть богатство сумеречных красок: тёмную синеву бархатного неба, лесной сизо-лиловый туман, широкого пролива чернила. Лишь тёмная фигура не имеет чётких очертаний, растворяясь в тенях. Она нещадно теряется на фоне возвышающегося леса. Человек стоит до того неподвижно, что не заметить его так просто! Он будто заворожён видом давно полюбившегося пролива. Ла-Манш сегодня на удивление спокоен, а его гладь вовсе видится природным стеклом, разлитым меж двух берегов. Чёрная, усыпанная звёздами, гладь тянется так далеко, что невозможно различить, где земля и небо сливаются воедино. Завораживающий вид. Только на душе отчего-то очень тоскливо. Силясь разглядеть другой берег, мужчина вновь убеждается в безнадёжности этой затеи. Родная Франция где-то здесь, совсем рядом. Кажется, протяни руку, и коснёшься её, сделай лишь шаг – ступишь на изумруд её травы. Протянутая рука зависла в воздухе, но так ничего и не коснулась. Лишь тонкие пальцы теперь ласкает ночная прохлада. Мужчина замер, не признавая миража. Ощущение, будто запястья коснулись чужие губы. Те самые, ныне холодные. — Никогда не хотел говорить тебе «прощай», — сдавленно вырывается с немеющих губ. Голос совершенно чужой, а горло будто сжимают призрачные руки. Прощаться с чем-то родным столь невыносимо, что это кажется невозможным. Отпустить, забыть, затеряться в полусладком красном омуте? Даже если бы возникло такое глупое желание, то вряд ли из этого вышло бы хоть что-то. Английский вихрь перевернул всё в этой жизни. Теперь вовсе невозможно представить, как жилось без того самого. Тьма вокруг – она словно оживающий театр теней не столь давно минувших дней. Вот, один единственный звонок в пьяную, но такую весёлую рождественскую ночь меняет жизнь бесповоротно и окончательно. Пока ветер гуляет в головах молодых людей, руки тянутся к запорошенным снегом карманам. Бесконечные радужные гирлянды бликуют на экране телефона, а замерзающие пальцы вбивают случайные цифры. Гудки, гудки, гудки, – они эхом его пульса, его спокойного голоса до сих пор звучат в голове. — Счастливого Рождест… — француза обрывают на полуслове. — Идите к чёрту! — пьяные слова звучат нечётко, однако уверенно. Кто в тот момент мог подумать, что тот же самый голос, но уже значительно тише прозвучит на другом конце вновь? Извинения прозвучат скомкано, явно растеряно. — Ты слишком влюбчив, — один за другим говорят безликие люди, а пальцы тем временем вновь набирают бело-чёрные цифры. Один за другим звучат звонки. Звонки телефона, звонки станции, звонки по ту сторону металлической двери. И его голос. Все те тона, интонации, слетающие с губ слова. Не влюбиться в них невозможно. Сжимая ладонь, хочется уловить эти бесценные воспоминания. Вновь сплести пальцы с теми тонкими и огрубевшими, которые идеально подходили к его собственным. Однако рука вновь ловит лишь пустоту, чернь, ночной холод. Ла-Манш… Этот пролив нечто сродни красной нити. Он соединил однажды не только две страны, но и два сердца. Связал их так крепко, что призрачная связь до сих пор чувствуется, пусть даже одно из сердец навечно приняло обет молчания. Дождливая Англия, некогда принявшая его, отныне тюрьма, пленившая тело, душу и разум. Не полюби он так сильно того, с кем связал жизнь, сейчас бы был по ту сторону. По ту сторону пролива. К счастью ли, к сожалению ли, но теперь остаётся быть вечным узником Британских островов, где таилось прекрасное. В этом дождливом мире было так много солнечных моментов. В их тесной квартирке, как нигде, чувствовал себя свободным. Расстаться со всем этим не представляется возможным. Сколько бы раз не пытался убежать, скрыться, раствориться среди чужих улиц, – всё бесполезно. Едва тёплые слёзы скользнули вниз, огибая острую скулу. Звёзды на миг пропали, растворяясь во тьме, оставляя мужчину наедине лишь с беспощадным теневым театром его блеклой чёрно-белой жизни. Безликие люди, снующие мимо, безжизненные голоса, не имеющие тона, и опущенные руки, которые вновь и вновь ловят лишь пустоту, вихрем вздымались вокруг. Всё вокруг теряет свои прежние имена. Их уже не вспомнить. Только одно имя горит алым. Голова наливается расплавленным свинцом, прожигающим мысли. Она раскалывается на части, а вслед и тело панически сковывает в очередном приступе фантомной боли – это внутри всё вновь сжимается, пытаясь заполнить дыру внутри. Одно из немногих ощущений, что напоминает ему: тот ещё жив. Однако вихрь на время стихает, ненавистная боль отступает. Что после? Душа – камень, испещрённый кратерами. Мысли – пустошь. Тело – неподъёмное бремя. Со временем небо вновь усыпается холодным светом далёких звёзд. Взгляд прикован только к ним, всё остальное стремительно поглощается тенями. — Мне часто говорили, что я слишком влюбчив. Наверно это действительно так. Знаешь, — обратился он к сиянию, поднимая взгляд ввысь, — я влюблялся в тебя каждый божий день. После этого идти вперёд, дальше, не оглядываясь на прошлое? Нет. Шаг вниз, и долгожданное ледяное спокойствие пробирает до костей. В глазах цвета ночного неба отражаются звёзды, замирающие навечно, а тиканья наручных серебряных часов больше не слышно.