Отвергнув цветы

Если бы только Илай мог сосредоточиться, чтобы вспомнить, как это началось, но концентрация подвела, он словно растворился в патоке горячих прикосновений, потерял себя и не собирался даже пытаться найти вновь или обрести контроль над ситуацией. Губы Трауна скользнули по его шее и замерли рядом с мочкой, обжигая ее. В ожидании приглашения? Реакции? Илай прикрыл глаза, чувствуя, что ресницы трепещут, и отчего-то представляя, как в этом полумраке их тени расчерчивают его кожу. Можно ли назвать подобное искусством?.. И снова потерялся — в чужих ладонях, что скользнули по его плечам и груди в жесте больше изучающем, чем откровенном, но Илаю и такого было достаточно, чтобы закусить губу до крови, не выдавая стона. Траун мягко коснулся губами губ. Слишком горячий язык впитал каплю крови, оставив лишь саднящее чувство. И едва осознаваемое предвкушение. *** В следующий момент Илай нашел себя опустившимся на колени. Прикованный разгоревшимся алым взглядом, он с непонятной ему самому робостью коснулся застежки брюк. Еще мгновение назад он не сомневался, расстегивая верхнюю часть формы, чтобы коснуться горячей кожи и задохнуться от восторга, когда такие обычные, такие земные, его собственные ладони показались утопающими в глубоком синем, столь контрастном, причудливом, инопланетном. Он словно касался неба, опускал в него пальцы и находил неожиданную твердость и жар. Траун не препятствовал, не говорил ни слова. Ни тогда, ни прямо сейчас. Пальцы дрогнули, но все-таки справились с застежкой, и Илай потянул ткань вниз подчеркнуто медленно. Сердце забилось быстрее, перехватило дыхание. Где-то глубоко в душе колыхнулся страх и тут же затих, рассыпавшись на осколки от соприкосновения с чувством, более всего походившим на необходимость. Обнажавшаяся кожа притягивала взгляд. Ткань соскользнула еще ниже, высвобождая подвздошную кость, и тут Илай ощутил, как его бедное сердце обращается пойманной в силки птицей, мечется в грудной клетке, не находя покоя. Сквозь кожу, вопреки законам физики, вопреки разуму, вопреки всему, что он знал, пробивались скромные цветки, смотревшиеся на синем поле слишком вычурно. Ромашки. Когда-то он был подростком, мечтавшим увидеть подобное на запястьях или висках, на ключицах или за ушком хоть одной девушки, с которыми знакомился в отчаянном поиске или из любопытства. Но время прошло, и его цели изменились. Делая выбор, Илай раз и навсегда вычеркнул для себя то, что означали эти цветки — ради стремления оставаться рядом с гранд-адмиралом. Он перестал мечтать… Знакомый аромат… Илай с трудом подавил желание вжаться лицом, чтобы ощутить мягкость лепестков, глубже впитать в себя летний запах цветков, выраставших сквозь синеву небесной кожи. Как это возможно?.. Мысли разбежались. Илай не хотел больше тратить время на них, в нем проснулась иная жажда, и он притянул Трауна за бедра к себе, прикасаясь губами к нежным лепесткам, символизировавшим то, что выбор, который он сделал, вовсе не такой опрометчивый, вовсе не такой безнадежный, каким Илай привык его считать с подачи родителей. Ладони Трауна зарылись в его волосы, чуть оттянули назад, вновь заставляя встретиться взглядами. Возможно, Траун должен был что-то сказать, но в его глазах горело такое пламя, что Илай забыл языки — те немногие, что знал, и те, о которых мог только догадываться. Все это были лишь условности, и потому они утратили всякое значение. Цельность, которую он обрел только что, казалась ему прежде невозможно недостижимой. Ни слова. Им не нужны никакие слова. Терпкость и внутренний жар другого тела, их совместного крепшего желания, сплетавшегося с запахом ромашек, вскружили Илаю голову. И вскоре его губы, язык и пальцы полностью отдались тому, о чем прежде он мог только мечтать — в самые из ярких, в самые из одиноких ночей, когда тонул в синем полумраке своих апартаментов после трудного дня. Траун запрокинул голову вверх, и из его горла вырвался легкий и вместе с тем глубокий, схожий со звериным полувыдох-полурык, настолько дикий, что Илай ощутил, как мурашками по спине сбегает столь же животное возбуждение. Но он не хотел торопить события, не увеличивал плавного ритма, наслаждаясь каждым мгновением не меньше, чем его адмирал. Было что-то до преступного прекрасное в том, чтобы балансировать на грани, не позволяя друг другу сорваться. Точно они замерли на выходящем к обрыву ромашковом поле, и белые цветки переплелись с небесной лазурью. Еще мгновение — и в небо можно будет упасть… Упасть… Траун бросил его на постель. Небрежно расстегнутая форма стесняла движения, но, кажется, это только соблазняло Трауна сильнее, и Илай не собирался возражать, так как был слишком очарован тем, как ткань контрастирует с кожей. Траун навис над ним, и Илай ощутил прикосновение ромашек. Настолько легкое и настолько же возбуждающее, что выдержать это без стона было невозможно. В ответ Траун требовательно поцеловал его, будто бы желал заключить этот стон внутрь самого себя. И, жадно отвечая, Илай пожелал только одного — поскорее слиться с манящей синевой, впустить ее в себя. Траун читал его желания, как читал звездные карты… Задыхаясь от наслаждения, выгибаясь в жарких, столь сильных и жадных руках, Илай все же не мог позабыть удивления. Не слишком ли он прост, предсказуем, обычен для столь гениального ума, как его адмирал?.. Как вышло, что они предназначены друг другу? В ладони Илая остались смятые белые лепестки… Пока Илай смотрел на них, ощущая, как Траун обнимает его сзади, его пронзила почти абсурдная и в то же время такая чистая догадка: быть может, в том и есть его предназначение — быть одинокой ромашкой перед лицом необъятного синего океана небес?..