Пластиковые стаканчики, эшафот и смерть

– Ты знал, Гарольд, что когда-нибудь всё закончится именно так, – Джон улыбнулся. Финч не мог разглядеть эту улыбку, да и вообще он плохо видел отчасти из-за темноты, царившей в их персональной темнице, отчасти из-за того, что его очки несколькими часами ранее раздавил неизвестный с внушительным автоматом в руках. – Вы ошибаетесь, мистер Риз. В своих мыслях я представлял... немного иную картину. – Всемирную славу для двух скромных героев, которых не существует? Финч промолчал, вглядываясь в неровный узор каменной кладки, пытаясь придумать план невероятного спасения. Но, если раньше у него всегда это получалось, то сейчас он не видел ровным счетом никакого выхода. Кроме одного. – Ты боишься смерти, Джон? – Я боюсь долгой и мучительной смерти, – Риз хмыкнул. – Точнее, мне не очень нравится такая перспектива. Если меня расстреляют – ничего, я и сам так делал, когда работал на правительство. Отрубят голову – пускай, видал и не такое. Взорвут – уже пробовали, в прошлый раз ничего не получилось. Но вот... – Пожалуйста, хватит, – прервал его Финч. – Мне действительно не хочется это слушать, Джон. У меня богатое воображение. Где-то наверху переговаривались и смеялись их будущие палачи. Они, наверное, никогда не ели американских пончиков и вряд ли знали о существовании такого сорта зеленого чая, как сенча. – Не переживай, мы обязательно выберемся отсюда, – Риз мягко сжал плечо Финча. – Ты не умрешь, я обещаю. «Ложь во спасение, Джон? – подумал Гарольд. – Очень умно. Очень благородно. Только ты забываешь, мой друг, что я немножечко сообразительнее тех, кому ты обыкновенно говорил такие обнадеживающие слова». Финч чувствовал, как начинает нарастать паника. Стало трудно дышать. – Смешно, – прошептал он, задыхаясь и улыбаясь одновременно. – Что же смешного? – спросил Риз. Сейчас он был невероятно похож на дипломированного психоаналитика. Только пиджак превратился в клочья, брюки в грязи и крови, а левая рука перевязана порванной рубашкой – сущие мелочи. – Мы здесь уже двадцать часов, а я только-только начал бояться. Невероятно смешно. Я чувствую себя одним Людовиком, который сделал первый шаг по красной дорожке, ведущей на эшафот. – Двадцать три, – тихо поправил его Риз. – Мы здесь двадцать три часа, Гарольд. Финч дрожал, зубы его отбивали дробь, и, хотя было видно, что он пытался справиться с этим, Джон знал – страхи станут только сильнее. До определенного момента. Ещё Риз знал: он, как лучший друг, обязан остаться рядом с Финчем до самого конца. Проблема была лишь в том, что одному из них предстояло умереть раньше. Джон был почти готов идти на жертвы. Гарольд уснул за четыре часа до рассвета, свернувшись калачиком на тонкой подстилке из соломы. Джон спать не мог, да и не хотел, поэтому, подумав, прикрыл Финча остатками своего пиджака. Много тепла это, конечно, не дало, но так хотя бы совесть Риза была чиста. Всю ночь он думал: о побеге, о тяжелых арабских ботинках, оставивших внушительные синяки на его теле и подаривших пару сломанных ребер, о левой руке, почти переставшей слушаться, о мире, который то разбивался на кусочки, то снова складывался в целостную картинку причудливым паззлом. Джон думал о Финче, таком слабом, неподготовленном, уязвимом. Если бы Джон был один, он бы рискнул. Свернуть шею одному охраннику, выхватить автомат, пистолет, что угодно. Но, во-первых, их было слишком много в этом лагере для одного измученного вояки, а, во-вторых, рядом был Гарольд. «Финч не должен умереть, потому что его жизнь ценнее, чем жизнь бывшего агента ЦРУ». Джон вбил эту мысль себе в голову, представив на минуту, будто это непреложный божественный закон, а он сам – невероятно религиозный человек, который законов нарушать не должен. От этого стало немного легче. Почему – Риз не знал. А потом, после нескольких часов той равнодушной и звенящей тишины, которую Джон не слышал нигде, кроме как на Ближнем Востоке, наверху стукнула тяжелая железная дверь. – Я много думал, – раздался голос Финча. Аккомпанемент из тяжелых шагов придавал его словам особенный оттенок, – и теперь понимаю, как сильно наша жизнь похожа на пластмассу, на обыкновенный пластиковый стаканчик. Одно лишь движение руки превращает его в мусор. «А ещё бывает пластмасса покрепче», – подумал Риз, чувствуя холод в груди. Наверное, это был страх. – Больше не будешь говорить, что всё будет хорошо? – спросил Финч. – Нет. Не буду. – Тогда... Было очень приятно с вами работать, мистер Риз. – Ты тоже очень хороший друг, Гарольд. Они обменялись рукопожатиями и улыбнулись друг другу. На пятнадцать секунд им показалось, будто они по-прежнему в Нью-Йорке, ищут преступников и их жертв. Светало. Финч не понимал и слова из того, что говорили эти люди. Он никогда, даже после одиннадцатого сентября, не интересовался ни их языком, ни культурой. Может быть, зря, потому что, когда их вытаскивали из камеры, Джон что-то шепнул одному из охранников, а тот даже довольно закивал в ответ. Незнание умножало страх. Впрочем, когда Гарольда усадили на хлипкий деревянный стул, всунув в связанные руки газету с сегодняшней датой, он начал кое-что понимать. Потом они включили камеру, и всё стало кристально ясно. Текст дали читать Джону. При свете прожектора Финч мог лучше рассмотреть его. И, черт возьми, выглядел он явно хуже, чем Гарольд думал. Риз был бледен, как смерть, казался невероятно уставшим, а ещё почему-то улыбался. Когда текст закончился, высокий человек с длинной темной бородой и злыми глазами, одетый в новенькую одежду цвета хаки и потрепанные жизнью сапоги, снятые, может быть, с убитого американского солдата, ткнул Риза в бок стволом «Калашникова» и что-то забормотал на своем языке. Скорее всего, требовал перевода. – Вы любите делать из людей святых, – вновь начал говорить Джон, всё ещё улыбаясь, – из далеких от праведности, принявших заслуженную смерть, вы делаете мучеников, достойных места в раю. Чтобы доказать серьезность наших намерений и вашу пагубную особенность, этот человек умрет. Если вы не выполните наших условий, то второй заложник умрет тоже. У вас есть месяц. Камера продолжала снимать. Джон продолжал улыбаться. Гарольду захотелось кричать, но вопль застрял где-то в горле, превратившись в хриплый стон. «Этого не может быть. Так не должно быть. Это неправильно». Людовиком, ступившим на дорожку, ведущую на эшафот, был мистер Риз. Джон с королевским спокойствием повернулся к напарнику, наклонившись так близко, как только позволяли веревки, и прошептал: – Я же говорил, что ты не умрешь. – Дж... Джон... – Не смотри, закрой глаза. Я постараюсь не кричать, но обещать не могу. Живи, Финч, ты это заслужил. Впрочем, может быть, Джон сказал что-то совсем иное: Гарольд плохо воспринимал реальность в те несколько мгновений. Джона выволокли к месту казни. Упав на землю, он едва не разбил себе нос о странного вида деревянную конструкцию. Двое его будущих палачей пару раз пнули пленника. Джон осклабился и сплюнул кровью на песок. Чуть поодаль разместили на всё том же хлипком стульчике почти парализованного от ужаса Финча, приставив к нему четырех охранников грозного вида. В небольшом отдалении стояла группа, вероятно, местных жителей. Среди них были и пареньки лет шестнадцати с оружием наперевес, и деды, и даже женщины, укутанные в черные одежды по всем канонам. Всё тот же высокий араб со злыми глазами сделал широкий приглашающий жест рукой. При ближайшем рассмотрении конструкция из дерева оказалась крестом. Пленника перетащили туда, привязав руки и ноги веревками. «Чтобы не дергался, – подумал Джон. – Значит, будет больно». Гвозди были грязными и невероятно длинными. Из-за этой самой длины они больше напоминали прутья, чем гвозди. Палачи целую минуту решали, откуда начать. Решили, что нужно разделаться с левой рукой, как самой «неинтересной». Джону это показалось смешным. Возможно, из-за этого он и не почувствовал первого удара, зато хорошо его услышал. Заостренный конец гвоздя вошел в ладонь с таким звуком, будто кто-то выдернул затычку из ванной. Крови вышло мало – повязка, наложенная Гарольдом, была на диво хороша. Палачи продолжали бить так долго, пока шляпка его не коснулась кожи, а конец, может быть, уже ушел в песок. Потом они перешли на правую руку, посмеиваясь и отпуская шуточки. Боль пришла сразу после первого удара. Джон вдохнул через сжатые зубы, бросил взгляд в сторону Финча. Это было странно: ощущать, как гвоздь распарывает кожу, пробивает кость, чувствовать, как кровь течет по пальцам, и видеть, как Гарольд Финч медленно сползает вниз со стула, цепляясь рукой за одного из террористов, во все свои полуслепые глаза наблюдая за его, Джона, медленной гибелью. Ноги ему они решили пробить в лодыжках, поскольку это позволяла длина монстров-гвоздей. Кровь приятно холодила Джону обнаженные ступни, но медленно перерубаемые мышцы и осколки раздробленных костей приносили невероятные мучения. Джон задыхался, громко стонал, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Тело его сводило судорогой, а перед глазами всё снова начало расплываться. Местные стали тихо напевать, когда палачи преступили ко второй ноге. Финч что-то выкрикнул. Может быть, он даже кричал без остановки, пока его не ударили прикладом по плечу. Джон не почувствовал, когда его, распятого на иксобразном кресте, подняли. Джон не увидел, как к нему приволокли Гарольда. Джон только и мог, что пытаться растянуть губы в подобии улыбки. Теперь Финч был рядом, видел кровь, впитывающуюся в песок, перебитые молотком пальцы и изуродованные ноги – палачи часто промахивались. Остатки всяких сил покинули Гарольда. Он упал на колени, бессвязно бормоча что-то и протягивая руки к распятому, хватаясь за обрывки его брюк, касаясь кожи. – Джон, – шепотом позвал Финч. – Джон... – Гар... ольд, – только и мог прохрипеть он в ответ. Один из палачей резким движением руки перерезал ему горло. Джон стал хватать ртом воздух, как рыба, пальцы его скрючились, тело снова свела судорога, а потом он замер и безжизненно повис. Гарольд провел ладонью по своему лицу. На пальцах его была ещё теплая кровь лучшего напарника и друга. Джону только что отрубили голову. Джона смяли, как пластиковый стаканчик.